Много древних цивилизаций сменили одна другую в Нубии, и уже первые найденные в ее песках останки свидетельствуют о какой-то борьбе. Пятьдесят восемь скелетов, покрытых тяжелым слоем песка и камней, найденные к северу от Вади-Хальфа, были с повреждениями на костях. Рядом – наконечники стрел. Немало нубийцев, соплеменников храброго вождя, людей в ослепительно белых просторных одеяниях, погибли и в те времена, когда вниз по Нилу уходил последний отряд англичан. Среди погибших опять было немало родственников Хади.

– Я же сам немного помню Вторую мировую войну.

– Каким образом? Вы были далеко от всех фронтов.

– Фашисты, если ты помнишь, пришли и в Африку. Зачем-то им понадобился целый мир. Тогда от нашей долины на помощь египтянам в битве под Аль-Аламейн из нашей провинции послали… сто слонов.

– Что послали?.. – удивившись, спросила Анна.

– Да, да… – подтвердил Хади. – Я помню, как караван шел мимо нашей деревни. Глядя на погонщиков с автоматами в руках, моя мама горько плакала. Я впервые тогда услышал слово… война.

Вагончики метро над белой пропастью шустро бегали с одного берега на другой.

– Нелепо, правда? – понял мысли девушки Хади. – Бронетанковый корпус Роммеля и… сто слонов. Но что еще тогда могла дать моя Нубия? Мы же были колонией. Главное – в другом. Наш народ тоже был против той войны. Среди погонщиков слонов был и брат моей мамы. Он не вернулся, навсегда остался под чужим танком.

Насмешливая улыбка тут же сползла с лица Анны.

– Значит, и у вас почти все мужчины погибали в этих проклятых войнах? – задумчиво спросила она. – Мой отец, артиллерист, погиб на войне в те же годы. Он даже не узнал, что я родилась. Подорвался на мине.

Теперь Хади во всем был понятен Анне. Она словно наяву увидела, как от тяжеленного труда, будто стебелек под косой, падала вечерами его мать. Как в редкие минуты отдыха она радовалась тому, что растут ее дети, как в сыне ее, самом младшем, копятся энергия, мысли, сила. Та сила, которая поможет потом мальчишке вырваться с того пятака земли, на котором – лишь жесткая подчиненность нужде, лютая зависимость от дождя, ветра, песка, то и дело норовящих схватить за вихор и лихо потрепать и человеческий, и хлопковый росток.

– Ответь, – поинтересовалась Анна, – почему ты приехал в Россию?

– Не любил уроков истории в колледже.

–?!!

– Да, так. Наш учитель истории говорил, что Англия сыграла решающую роль в победе над Гитлером. А я не люблю ложь и сказал ему, что не хочу быть чернокожим англичанином. Не хочу повторять за ним историческую неправду.

– Так и сказал?

– Конечно. Ты даже не представляешь, как мистер Джонс тогда кричал на меня. Он орал мне прямо в лицо, как рабу. Он кричал, что Россия – нищая и никого не могла победить. Тогда я решил, что непременно сам узнаю, что такое Россия.

– И после этого прямо к нам через моря и долины? – опять начала подшучивать Анна.

– Немного не так. Мне повезло, – спокойно ответил Хади и пояснил, что к тому времени, когда он закончил колледж, Молодежная Лига компартии объявила в стране конкурс на поездку в Москву. Конечно, можно было найти ребят и в самой столице, более подготовленных, но десятки коммунистов с черной кожей, рискуя заболеть сонной болезнью, малярией, оспой, пробирались вдоль рек и озер, чтобы и в глухих деревенских местечках найти умных и толковых подростков.

– Тогда был огромный конкурс. Но голову мою, как видишь, заметили.

– Какой скромный, ну прямо… Ландау! – шутливо восхитилась Анна и спросила с лукавинкой в голосе: – Выходит, верно пишут в книгах, что человек из твоей страны непременно строен, высок, горд и имеет собственное достоинство?

– Книги тебе не все сообщили, – в тон ей ответил Хади, – например, то, что наши дети возвращаются из школы на слонах.

Изумлению Анны не было предела.

– Неужто? Вот бы покататься на слоне!

– И ты этому поверила? – рассмеялся парень и не менее девушки изумился тому, что житель России может верить любой ерунде.

– Нас еще спрашивают на встречах, – добавил он, посмеиваясь, – растет ли в Нубии лук и водятся ли у нас обезьяны?

На другой тропке темнокожие девушки учились кататься на лыжах. Они падали, весело смеялись, кидались снежками.

– Ты тоже кое-что о моей Родине не знаешь… – заметила скромно Анна.

– Я уже здесь несколько лет, чего же все-таки не знаю?

– Видишь, ковыляют девчонки на лыжах? А ведь существуют лыжи не только для ног, но еще для локтей и коленей. Они нужны во время войны как дополнительный резерв для выживания.

– И впрямь не знаю! – согласился Хади, пригляделся к незадачливым лыжницам. – Из моей страны девушки! – поздоровавшись с ними, сказал он и добавил: – В медицинском учатся. Знаешь, каково досталось первой медсестре в нашей стране?

Мусульманские обычаи, оказывается, запрещают женщине касаться чужого мужчины, ее в таком случае считают уличной девкой. Сит Хаву родственники мужа выгнали на улицу с маленьким ребенком на руках. Ей в ту пору было… 14 лет.

Анна, конечно, поморщилась, произнесла сердито:

– Ну и дикость!

– Да, – согласился он, – представляешь теперь, сколько сделала наша компартия, чтобы эти девушки могли спокойно учиться в Москве и потом работать в своих городах и поселениях.

В небе прямо над ними мелькнула звезда и погасла. Опять мелькнула и погасла.

– Гляди, спутник-100 летит! Когда я улетал из дома в Россию, запустили только первый.

– Знаешь, о чем мечтали люди, которые многое сделали для того, чтобы мы учились в Москве?

– О чем же?

– Они мечтали дождаться того дня, когда с земли Африки поднимется в небо первый межпланетный корабль!

– Ничего себе!

Молодые люди подошли к маленькой церквушке над рекой, необыкновенно украшавшей набережную своими веселыми куполами. В общежитии студенты с гордостью рассказывали друг другу, что в ней венчался Кутузов.

– Не хватанули у вас лишнего насчет такой мечты? Еще Советский Союз не отправил меня в Галактику, а ты мечтаешь уже о том, чтобы рядом со мной летел межпланетный корабль из Африки.

– Почему бы и нет? – вспыхнул Хади. – Да, – согласился он. – Африка упустила эру пара, эру электричества, но мы, черные коммунисты, сделаем все, чтобы наш континент ничего больше не упустил! Ты хочешь на Марс? Полетим вместе. Будешь варить кашу, штопать плащ-палатку и вести свои репортажи.

– Давай пока опустимся на землю, – предложила Анна. – Скажи, какие птицы у вас летают?

Темные глаза Хади стали вдруг такими бездонными, будто до самого донышка высветили их тонкие лунные блики. От воспоминаний о Нубии он стал каким-то неладным, оцепенелым, будто внутри его что-то кликнуло, почуялось, и нет уже сил увести себя – ум, душу, чувства – в сторону, чтобы хоть на минуту вернуться в реальность.

– Как хочется домой! – жалобно заметил парень.

– Туда вроде и перелетная птица не летит.

– Мужчина без Родины – ноль. Птица, может, и мимо пролетит, но меня дома многие ждут. Я должен вернуться.

Лунные дорожки то и дело ныряли под черные тени берез, которые, будто их собственные впечатления, показывали то темные, то светлые стороны жизни. И в этой жизни, какой бы она ни была, им выпало нынче жить, потому их обоюдное знакомство с миром было бесконечным.

– Скажи, – вымолвил как-то Хади, – ваши республики – это колонии?

Анна оторопела.

– Какие колонии? – изумленно спросила она и объяснила, что девушек и парней коренной национальности из республик часто принимают в столичные институты без конкурса, хотя знания у них бывают слабоватыми. Но… там, на местах, нужны высококвалифицированные специалисты. – И добавила с горечью: – У меня, славянки, этот конкурс отнял несколько лет жизни. Я поступила в университет лишь на третий год. Представляешь?

Через минуту она усмехнулась:

– Ты б видел Узбекистан! И это колония? – возмутилась девушка и уже с пафосом рассказывала о том, какие в тех краях школы, библиотеки, театры в республике – на всех языках! – Везде больницы, фабрики… Ты б видел, какие там стройки, сколько электростанций, заводов!