Погода в этот день также выдалась бурная — дул сильный ветер с моря, принесший неожиданные для Ташира плотные темные тучи. Но я был настолько счастлив, что жара хотя бы ненадолго стала более переносимой, что вечером отправился пройтись по берегу. Сидеть в орденской крепости мне не хотелось — Гвендор повытаскивал с полок библиотеки несколько самых толстых томов и закрылся в кабинете. Судя по пачке толстых свечей, которую он захватил из кладовой, ему предстояла веселая ночь. Жерар громко объявил, что если он не может дать по морде этому дерганому Лоциусу, то в качестве моральной компенсации он собирается набить ее паре-тройке круаханцев, буде таковые сыщутся в порту Ташира. А если не найдется круаханцев, то сойдут просто блондины со светлыми глазами. Он звал с собой и меня, но ночные развлечения в обществе Жерара были еще более утомительными, чем ночное несение караула. Бэрд угрюмо бродил по крепости, делая вид, что занимается какими-то важными хозяйственными делами. Но я был даже доволен своим внезапным одиночеством.

Сумерки надвинулись мгновенно, как это всегда бывает в Ташире, но стемнело еще не полностью. Я сидел на большом камне неподалеку от берега, как мог спрятавшись от ветра за скалой. Но все равно плащ хлопал у меня за спиной, как парус, и в ушах свистело. Волны мерно разбивались у моих ног, и я зачарованно смотрел на пену, то взлетающую на гребне, то с легким шипением расползающуюся по песку. В беспокойном ночном море было что-то такое завораживающее, что я глядел на волны не отрываясь, временно забыв про все тревоги, тайны и недосказанности. Это было замечательно — просто ни о чем не думать, даже если сапоги промокли от долетающих брызг, а ветер забрался под камзол и хватал меня за бока холодными пальцами.

Я даже не сразу заметил, что внизу, у самой кромки прибоя, по мелкой гальке идет человек. Он брел неверной походкой, слегка пошатываясь — видимо, камни скользили у него под сапогами. Волны, накатываясь, захлестывали его до пояса, но он двигался все так же вперед, словно не обращая на них никакого внимания. В Ташире в это время года очень жарко, но вода, даже у берегов, достаточно холодная, поэтому я невольно удивился такой странной манере купаться в одежде. Ветер и волны толкали его со всех сторон, но он упорно продолжал идти.

Я следил за ним глазами, пока не накатила очередная волна, особенно большая, и он не исчез. Несколько мгновений я бесполезно вглядывался в ночной сумрак — внизу больше никто не двигался. Только ветер и волны.

Было похоже, что судьба опять посылает мне какое-то испытание. Я сразу пожалел, что не остался в уютной освещенной крепости. Даже душный полумрак трактира и орущий над ухом полупьяный Жерар с его пронзительным голосом показались мне довольно сносным времяпрепровождением. Я встал и начал спускаться вниз, хватаясь руками за камни и иногда даже передвигаясь на четвереньках. Мои ладони моментально покрылись морской солью. Волны с каким-то мстительным удовольствием разбивались о мое лицо, затекая в уши и за шиворот.

Наконец я оказался на гальке внизу — там было менее скользко и даже можно было принять достаточно устойчивую позу, если бы не бьющий по ушам ветер и бесконечное количество холодной воды. Я беспомощно оглядывался, пока вода не отхлынула назад, и я не споткнулся на лежащее тело. Я вцепился в его плечи и потащил наверх, подскальзываясь на камнях. Теперь вода хлестала меня по спине, я ронял свою ношу на камни, несколько раз мы съезжали вниз вслед за тащущей нас волной. Где-то на половине пути наверх человек закашлялся и стал слабо цепляться руками за камни, выплевывая морскую воду.

Я не смог дотащить его до своей площадки, но нашел между скалами еще одну, ничуть не хуже, где и бросил ничком, а сам сел рядом на камни, хватая ртом воздух. Ободранные ладони горели огнем, и мне казалось, что всю кожу на лице стянуло от морской воды. Поэтому я даже не смог издать ни звука, когда моя ноша подняла голову, опираясь руками о гальку, и я увидел рыжие волосы незабываемого оттенка, на этот раз свисающие сосульками. Но даже прилипшие ко лбу и покрытые солью, они сохранили какой-то смутный отсвет, не узнать который было невозможно.

Мокрая с ног до головы, в разорванном о камни камзоле, с ссадиной на подбородке и следами морской соли на воротнике, на меня глядела Рандалин.

Сейчас она настолько не напоминала гордо прошедшую под нашим балконом женщину, что я даже не испытал никакой неловкости. Глаза ее казались огромными на неожиданно осунувшемся лице, и она смотрела на меня с каким-то лихорадочным выражением.

— Вы с ума сошли, что ли? — почти выкрикнул я наконец, когда обрел способность говорить. — Или это ваша манера купаться перед сном?

Она хотела ответить, но снова закашлялась и уткнулась лицом в гальку. Видимо, ноги ее не держали, поэтому я стащил совершенно мокрый и негнущийся от соли плащ, кое-как обернул ее плечи и потащил дальше, закинув одну ее руку себе на плечо. Она оказалась совсем не тяжелой, так что я без особого труда дотащил ее до маленького маяка на скалах, хотя она не больно-то мне помогала, бессильно загребая ногами по камням. На маяке мы оба получили то, на что я сильно надеялся — достаточное количество пресной воды, чтобы смыть соль, два относительно чистых, хоть и заштопанных плаща, и кружку подогретого отвара с какими-то плавающими в нем стеблями трав. Я жадно глотал его, надеясь с его помощью избавиться от соли во рту. Рандалин молча сидела на деревянной скамье, обхватив себя руками, и начинающие подсыхать волосы все так же свисали ей на лицо. Мне невольно захотелось схватить ее за плечи и встряхнуть, чтобы вывести из этого странного безучастного состояния.

— Зачем вы полезли на берег? — спросил я наконец. — В такую погоду это самоубийство.

Она усмехнулась уголком рта. Я увидел ее глаза прямо перед собой и с удивлением заметил, что они часто меняют цвет — вместо ясных светло-серых, какие я видел вчера в порту, они были зеленоватые, подернутые какой-то дымкой.

— Вас ведь зовут Торстейн? — спросила она не особенно в тему. — Вы хронист у крестоносцев?

— Счастлив, что вы меня запомнили, — сказал я. — Но был бы еще больше рад, если бы вы все-таки ответили на мой вопрос.

Все-таки до Жерара мне было далеко, хоть я и пытался у него кое-что перенять. Она даже не заметила иронии в моем голосе, а все разглядывала меня с ног до головы своими новыми зелеными глазами.

— А вас не будет мучить совесть за спасение человека из чужого Ордена? Думаю, вашему Великому Магистру пришлось бы более по душе, если бы вы столкнули меня подальше в волны.

— Я слышал о манере чашников никогда не отвечать ни на один вопрос, — заметил я, подливая себе еще отвара из маленького длинноносого чайника, — но теперь я на практике убедился, что это так и есть.

Мои колкости ее совсем не задевали — она обращала на них внимания не больше, чем на лужу, растекающуюся на полу от ее сапог.

— Я действительно хотела умереть, — произнесла она, и от ее хриплого негромкого голоса у меня по спине побежали мурашки.

— Зачем? — только и мог спросить я. Потом, осознав глупость вопроса, открыл рот, чтобы еще что-то сказать, но слова не особенно находились. — И сейчас по-прежнему хотите?

— Нет, — коротко сказала Рандалин. — Когда шагаешь туда по своей воле, там слишком темно и страшно. Я больше не хочу.

Она снова обхватила себя руками за плечи, словно пытаясь согреться.

— У меня всякое было в жизни, — продолжала она, глядя в пол. — Меня убивали несколько раз, и много раз хотели со мной сделать такое, от чего любая женщина захотела бы утопиться. Я часто не знала, что со мной будет дальше и переживу ли я завтрашний день. Но я никогда особенно не боялась. И никогда не искала смерти.

Я молчал, глядя на опущенный передо мной затылок со спутанными волосами. Что я мог ей сказать? За последние два года я нередко видел сражения, я смотрел в глаза людям, которые хотели убить меня, и мне приходилось поэтому убивать самому. Но ни в битве, ни в лазарете после сражения я не слышал таких звуков боли, как те, что звучали сейчас в ее голосе.