— Чистая правда, — кивнул Скильвинг.

Он снова прошелся вокруг костра, чувствуя на себе ее неотрывный любопытный взгляд. Она сидела на бревне, поджав ноги, стиснув между коленями неразлучную шпагу и обхватив себя руками за плечи. Ярко-рыжие волосы, растрепанные гораздо сильнее, чем положено благонравной девушке, к тому же еще и просватанной, вспыхивали кое-где в отблесках пламени. Глаза широко распахнулись и приобрели зеленоватый оттенок — как всегда, когда ей было что-то интересно. Сейчас, когда в ее чертах не было обычной надменности, она даже не так сильно напоминала Жоффруа.

— В каком-то смысле ты и есть мое личное дело, — сказал он. — Послушай… я хотел бы, чтобы ты внимательно выслушала то, что я тебе расскажу. У тебя своя жизнь, и ты не станешь менять ее от того, что в твой замок вдруг явился какой-то странный старик и наговорил тебе всяких историй. Но я хотел бы, чтобы ты это знала. Просто знала, и ничего больше.

Дальше он так и продолжал ходить туда-сюда по другую сторону костра, тяжело упираясь в землю своей палкой.

— Была одна девушка, — начал он медленно, собираясь с мыслями. — Она родилась далеко отсюда, в Валлене, в огромном порту на берегу теплого моря, откуда уходят в плавание почти все корабли. Родители ее умерли от черного мора, когда она была совсем маленькой, и ее взял на воспитание один человек, который жил неподалеку. В Валлене этого человека знали как лекаря и книжника, хотя у него был свой большой дом на одной из лучших улиц, и к нему часто приходили советоваться и валленский герцог, и городские старейшины, и приезжие купцы. На самом деле этот человек был Магистром одного большого и известного Ордена, но у них было не принято громко заявлять о себе. Он просто жил в Валлене, а его ученики и командоры Ордена приезжали к нему, когда нужно было решить какие-то дела.

— Почему ты говоришь о себе, как о ком-то другом? — неожиданно спросила Женевьева. — Я знаю, что ты жил в Валлене.

— Эрнегард… — пробормотал Скильвинг. — у него всегда был достаточно длинный язык.

— Ничего особенного, кстати, он мне и не рассказал, — обиженно сказала Женевьева. — А он кем был в Валлене? Ты-то должен точно это знать.

— У меня, в отличие от твоего приятеля, язык намного короче, — отрезал Скильвинг. — И уж давай я буду говорить, как считаю нужным. Когда-нибудь ты поймешь, что есть вещи, которые и так достаточно тяжело рассказывать. А если передаешь их, как произошедшие с кем-то другим — так легче. Так вот, эта девушка росла, и стало понятно, что она будет поразительной красавицей. Валленские моряки, когда видели ее в порту, говорили, что в ней есть кровь морских духов. Просто так такая красота не рождается на земле. И этот человек… он был счастлив, что она просто живет в его доме, садится с ним за стол завтракать, помогает разбирать его рукописи, учит с его помощью старинные языки, носит на поясе ключи от его подвалов. Ему ничего не было нужно от нее, потому что он понимал, что она прекрасна, как небесное существо, а он намного ее старше, почти седой, уже тогда без одного глаза.

Колдун снова остановился и надолго замолчал, уставившись в пламя. На мгновение его снова охватила непередаваемая тихая радость тех дней, когда он видел лицо Элейны, подсвеченное бликами камина, словно светившееся изнутри каким-то ровным сиянием. Когда он смотрел с балкона, как она идет с рынка, неся корзинку на согнутой руке, слегка покачивая складками широкой юбки. Когда она сидела напротив него на носу плывущей лодки, и прозрачные капли воды падали с ее вытянутых длинных пальцев. Ему казалось тогда, что вся его жизнь освещена солнцем, и он видел это сияние даже с закрытыми глазами. Солнечный луч падал там, где она проходила, и где звучал ее тихий переливающийся смех.

— Потом она сама сказала ему, что любит его. Это было в тот день, когда к ней посватался очередной жених — самый богатый купец в Валлене, которому не отказала бы ни одна женщина, просто потому, что его золота никто никогда не мог сосчитать до конца. А она сказала своему воспитателю, что хотела бы навсегда остаться с ним, и что не понимает, почему он до сих пор не предложил ей того же, что практически все валленские мужчины. Может быть, он считает ее недостаточно умной для себя?

— Это был последний счастливый день в моей жизни, — сказал Скильвинг, тяжело опускаясь на другой конец бревна.

— Почему?

— Потому что тогда я ненадолго поверил, что она может быть полностью моей. Принадлежать только мне. И я стал бояться ее потерять.

— Еще полгода мы прожили вместе. У Ордена тогда появилось много дел за пределами Валлены, ко мне часто приезжали разные люди, приглашая по разным делам в разные места. С тех пор, как Элейна появилась в моей жизни, я старался никуда не ездить. Мне не хотелось оставлять ее даже на несколько дней. Но я понимал, что неправильным было бы держать ее взаперти, питая ее воображение исключительно рассказами о всех удивительных странах и местах, которые ей никогда не суждено увидеть.

К тому же в собственном доме мне также не было покоя. Я стал невольно обращать внимание на любую мелочь — на то, как мои младшие воины заговаривали с ней, останавливая на лестнице, как пытались помочь поднести корзинку или проводить в порт на рыбный рынок. Если раньше я просто не замечал обращенных к ней взглядов, незаметных вздохов или просто обычных знаков восхищения, то теперь я стал их подсчитывать. Я устроил за ней настоящую слежку. Я стал раздражаться из-за каждого пустяка и доводить ее до слез. Но поделать с собой я ничего не мог — это было сильнее меня.

— В конце концов, теперь я понимаю, — медленно произнес Скильвинг, протягивая руки к костру, — что именно я погубил ее.

— А что ты с ней сделал?

Колдун горько усмехнулся.

— Подожди, девочка, это еще только начало истории. Я решил наконец, что путешествие развлечет ее и успокоит меня. И мы отправились на другой берег Внутреннего океана, в Эбру. Мы поехали со всей возможной пышностью, на корабле того самого богатого купца, что когда-то сватался к ней — он слишком часто пользовался моими услугами, чтобы ценить орден больше, чем прекрасные глаза и пышные волосы.

Еще в пути, в океане, когда мы проплывали мимо Эмайны — это главная крепость и резиденция Ордена Креста… — он внезапно остановился. — Кстати, знаешь ли ты что-либо об этом Ордене?

— Конечно, — степенно ответила Женевьева, с легкой гордостью. — Их Великий Магистр скоро будет моим мужем.

Странно, что в душе грядущее замужество не вызывало у нее никакой радости, скорее смутное раздражение, но перед другими она охотно демонстрировала его, как дополнительную ценность собственной личности.

Скильвинг помолчал, прикрыв здоровый глаз.

— Да, именно так я и думал. Иногда судьба просто поражает меня — насколько красивые узоры она плетет. Только вот нам от этой красоты никакой радости, лучше бы они были попроще.

— Рассказывай лучше, что было дальше, — поторопила его Женевьева.

— Мы плыли мимо Эмайны. Надо признать, что с воды она смотрится особенно великолепно — белый город, вознесенный над морем, с мощными крепостными стенами, с огромными военными кораблями, стоящими в порту. Тогда она спросила — что это за крепость? Я сказал — это столица крестоносцев, другого Ордена, с которым у нас вражда. И я видел, каким восхищением горели ее глаза, и как она, перебежав к другому борту, все провожала взглядом город на скалах.

В Эбре мы увидели уже самих крестоносцев — у них там довольно сильное командорство, и они часто, не скрываясь, проезжали отрядами по городу, все как на подбор в темно-синих камзолах и белых плащах, с суровыми и спокойными лицами. Наверно, так должны были выглядеть воины из легенд, которые она часто читала перед камином у меня в доме.

А наш орденский дом в Эбре был хоть достаточно богат и переполнен всякими диковинными вещами, но все же он скорее напоминал дом обычного торговца или богатого горожанина, а не резиденцию Ордена, правящего миром. И вечером, когда мы отдыхали на большом балконе, выходящем в сад, она спросила меня: "Разве крестоносцы настолько сильнее нас? Почему мы не можем построить себе таких городов и крепостей? Почему наши воины ездят по дорогам в простых плащах и зачастую скрывают свои настоящие имена?"