— Но я совсем не хочу есть!

— Нужно, дорогая сеньора. Это придаст вам силы.

— Все же скажите, какой сегодня день?

— Вторник, сеньора… Вас доставили утром в четверг.

— Пять дней, — по пальцам подсчитала Долорес. — Так много?

Прошло еще три дня. Большую часть времени Долорес проводила в саду. Дремала, сидя в шезлонге с книгой, кормила голубей. Каждое утро сестра вносила новый букет и с многозначительной улыбкой поправляла завившуюся спиралью ленту, приоткрыв атласный уголок карточки.

— Можно подумать, что я роженица, — невесело усмехнулась Альба, принимая сразу две корзины дивных роз. Пунцовые, едва раскрывшиеся бутоны были от шефа, а белые, как снега заоблачных вершин, — прислал…

— И каждый считает ребенка своим, — сполуслова подхватила сестра. — Любовник и муж?

— Ни мужа нет, ни любовника… И отца тоже нет…

— Все впереди, сеньора. — Сестра чуть сдвинула кокетливую пилотку с вензелем госпиталя и, ловко выщипнув надломленный цветок, приложила к виску. — Идет?

— Отлично, Мерседес! Дайте я приколю вам эту, — Долорес выбрала самый яркий розан на длинной, с малиновыми шипами, ножке…

— Не полагается… Но все равно спасибо, сеньора. Мне жаль расставаться с вами.

— И мне, Мерседес. Мы подружились, правда?

— Доктор Мендоза ожидает вас к одиннадцати.

— Еще увидимся?

— Я приду попрощаться.

Долорес достала косметичку и занялась собой. Хотелось выглядеть, как тогда, в Акапулько, как в том удивительном сне. Доктор тоже мужчина. И приводится раздеваться…

Кабинет лечащего врача находился на четвертом этаже. Мендоза, длинноносый молодой человек с торчащим хохолком на макушке, отводя взор от перламутровой с темным соском чаши, приставил фонендоскоп и погрузился в ритмику желудочков и предсердий. Никаких отклонений от партитуры не наблюдалось, но сеньора была так хороша и такое волнующее томление пробуждали ее духи, что мембрана в его руке задержалась под левой грудью несколько дольше, чем требовалось.

— Так, хорошо, — он прокашлялся и, зайдя к ней за спину, прослушал легкие. — И тут все в полном порядке… И здесь я вами тоже доволен, — заключил, проглядев распечатку, которую выдал серологический автомат. — Небольшое отклонение в биохимической формуле крови вызвано последствиями интоксикации. По крайней мере, я так полагаю… Теперь займемся главным.

— Душой?

— К сожалению, не по моей части, сеньора. Я как-то больше интересуюсь вашей головкой, мозгом то есть… Нервной системой, короче.

Простукав молоточком колени, Мендоза заставил ее проделать весь комплекс дурацких упражнений: развести руки, закрыть глаза и коснуться кончика носа, потом водить зрачками из стороны в сторону, следя за его пальцем. Не выразив на сей раз явного одобрения, вновь взялся за молоток и принялся выводить на ее спине и руках колдовские каракули. Долго приглядывался к порозовевшим следам, щупал печень и щитовидную железу.

— В общем, в пределах нормы, — изрек, наконец, приговор. — И я не вижу причин долее удерживать вас в этих стенах, донна. Можете одеваться.

— Спасибо, доктор. — Шагнув за ширму, она застегнула кружевной лифчик. — Значит, мне можно домой?

— Полагаю, что так. Я подготовлю все необходимые документы. И все же что-то меня беспокоит! Не могу понять, что именно, но определенно беспокоит…

— Отдаленные последствия? Галлюциногенная токсичность препарата оказалась значительно выше, чем я предполагала.

— Вы не можете сказать, что это за вещество?

— К сожалению, доктор. Коммерческий секрет фирмы. Я ведь только исследователь.

— В дальнейшем остерегитесь ставить опыты на себе.

— Вы же знаете, что это был насчастный случай.

— Да, вы так говорите… Отключилось электричество, остановился вентилятор, и вы вдохнули пары. Все так просто…

— Очень высокая летучесть. Все действительно просто.

— Псилобицин? Мескалин? ЛСД?.. Или нечто похуже?

— Боюсь, что похуже.

— Тогда почему вы работали без маски, моя ученая сеньора? Зачем сунули головку под тягу?

— У меня нет ответа, — Долорес завела руки за спину, подняла язычок молнии до самого верха и вышла из-за ширмы. — Глупо получилось, но кто мог знать?

— Что случится землетрясение и станция отключит сеть?

— Нелепое стечение обстоятельств.

— Придраться не к чему. Ваша безупречная логика свидетельствует о том, что с мозгом у вас все в полном порядке. И если бы не этот всплеск альфа-ритма на энцефалограмме… По-моему, нам стоит еще раз побеседовать с профессором Раппопортом. Не возражаете?

— Любимый ученик великого Дельгадо! Это честь для меня. Но я рассказала ему все, что только смогла припомнить.

— Все же давайте попробуем, — задумчиво покачал головой Мендоза и потянулся к внутреннему телефону. Его кресло на роликах развернулось, издав жалобный скрип.

Долорес присела, покорно сложив руки на коленях. Ей и самой хотелось еще раз увидеться с нобелевским лауреатом, прославившим Мексику открытием «биохимии бессознательного», как с легкой руки газетчиков стал называться его экспериментальный метод. С помощью гомеопатических доз алкалоидов и ферментов, закодированных электромагнитными импульсами, Раппопорту удалось заглянуть в невыразимую словом бездну, провидчески угаданную Зигмундом Фрейдом и Карлом Юнгом. Тонкий психолог, широчайший эрудит и удивительно деликатный человек, он с первой встречи покорил Долорес. Она доверила ему самое сокровенное и, пожалуй, была готова влюбиться. Разница в тридцать лет не смущала. Останавливало другое: безошибочное чутье женщины подсказывало Долорес, что она интересна профессору только как пациентка.

Две ночи она провела в камере, облепленная датчиками и подключенная к полиграфу, где на двенадцати дорожках фиксировались волны электрической активности мозга. Всякий раз, когда заканчивалась фаза быстрого сна, ее будил мелодичный звон колокольчика и она наговаривала на магнитофонную ленту свои видения. Все, что смогла припомнить. Но ничего не удавалось унести с собой из той сказочной страны, где золото ведьм оборачивается золой. Так по крайней мер.* казалось Долорес, хотя Хосе Раппопорт, выпытывая нюансы, делал свои выводы. Его присутствие за стеной ощущалось телепатически, на животном атавистическом уровне. И оно волновало, мешало заснуть, дабы вновь пробудиться под хрустальный звон. Датчики, регистрирующие быстрое движение глаз, включали сигнал в тот самый момент, когда занавес глубокого сна гасил залитую потусторонним светом рампу.

Господи, Боже мой! И позабыть жаль, и помнить страшно.

Скандальная сцена в саду, в точности воспроизведенная в наркотических грезах, прочно сидела в памяти, тогда как предшествующие картины — полет в Шибальбу! — были стерты неведомой силой, как утративший надобность файл.

Почему?..

Из литературы Долорес знала, что существуют микроволновые сигналы, инициирующие реакции, аналогичные действию химических агентов. Побуждая организм продуцировать гормоны и медиаторы, они резко изменяют поведение человека. Не требуется ни опиума, ни настоя мухоморов, ни кактуса «пейоте», чтобы вызвать нужный эффект. Электромагнитные волны с точно нацеленной частотой давали полную картину наркотического синдрома. Подбирая строго индивидуальную частоту для каждого пациента, Раппопорт в рекордно короткие сроки добивался ремиссии. Его методика позволяла устранять многие виды гормональных расстройств и добиться серьезных успехов в излечении наркомании. Собственно, это и принесло ему Нобелевскую медаль. Возможно, он нацелился и на нечто большее, чем медицина, как почему-то подумалось Долорес в их последнюю встречу. И это не мозг, не душа, а то, что скрыто за ними.

«Набраться храбрости и спросить?»

— К сожалению, профессор не сможет принять нас, — Мендоза медленно опустил трубку. — Он очень занят.

— О! — она разочарованно вздохнула. — А я-то надеялась…

— Оставьте мне свой телефон, доктор Монтекусома Альба. Я позвоню, когда представится случай. Профессору тоже будет интересно поговорить с вами.