Поразительно, что в Риме никогда нельзя узнать, который час. Здесь не найдется двух часов, которые показывали бы одинаковое время. Поэтому границы всех служб и обязанностей счастливо сдвинуты.

В итальянском небе два элемента бесконечно варьируются: вытянутые оси кипарисов и округлые зонтики сосен — шпили и купола. Эти два элемента сочетаются в иррациональном ритме, быть может чуть монотонном из-за своей бинарности, но зато в неисчерпаемых комбинациях.

С напряженным вниманием я стою перед Бельведерским торсом в Ватикане, где толпы туристов, как грешники в дантовском аду движутся в тесном ряду по коридору. В Сикстинской капелле голос из репродуктора на трех языках с громовой силой объявляет: «Сохраняйте тишину. Уважайте святость капеллы. Не пользуйтесь вспышками». Никакие фильмы Кокто или Феллини не могут сравниться с подобным фривольным отношением к религиозному благоговению.

Существует только одна Богоматерь, но каждая местность хочет иметь свою собственную мадонну. В Неаполе в соответствии с древней традицией мадонна имеет шесть сестер: Мадонна дель Кармине, Куриную мадонну, Мадонну Монтеверджине, Мадонну у арки, Мадонну Аннуциату и Мадонну Пьедигротта. По свидетельству Роберте де Симоне, к ним была добавлена и седьмая — Мадонна Джуглиано или Мадонна-цыганка, потому что она была темной. Де Симоне добавляет, что это представление происходит от древнего культа сестер богини, которое символизировало времена года, а позднее трансформировалось в образ Богоматери.

Жест в искусстве может быть использован для экспрессии двумя различными путями. Он может нести традиционный символический смысл, например, поднятая рука может означать клятву или победу. Рука, лежащая на плече другого человека, означает знак дружбы или принятие в члены клана. Палец, указывающий вниз или поднятый кулак на коммунистических картинах — это тоже часть языка символических жестов.

В скульптурах Родена мы находим в большей степени анатомию мускулов, жест и пантомиму, но никогда в них не найдем организованное визуальное выражение, которое делает понятным искусство. Такой же дефект мы находим у великого учителя Родена — Микеланджело. Я теряю себя в огромном покрывале св. Петра в «Пьета» или в бороде Моисея.

Архитектура не способна критиковать общество, выражая импульсивный эффект недовольства нашими недостатками, как это делает писатель или художник. Она может совершать ошибки, но не способна изображать их. Хорошая архитектура выражает гармонию, единство, порядок, отражая черты своего времени. Поэтому, показывая образ жизни своей эпохи, она показывает нам путь к хорошей жизни.

Когда я перевалили черед дюну, я увидел пустой берег и две фигуры молодых женщин с прекрасными формами. Они двигались, сохраняя дистанцию между собою. Эти женщины проходили здесь дважды. Я сопровождал их, пока они не скрылись за горизонтом. Это была великая магия сюрреализма Дюво.

Как бихевористы в прошлом, новое поколение психологов стремится исключить из своего внимания мышление. Последователи Уотсона отрицают все, за исключением внешних поступков. Последователи Гибсона стремятся исключить из обихода мышление путем ошибочной интерпретации его образов как внешней реальности. Новые попытки становятся ошибочными, как и старые, хотя иногда даже необоснованные принципы приводят к хорошим результатам.

В образах женщин Утамаро демонстрируются атрибуты, которые совершенно противоположны тем, которые западные художники используют для возбуждения эротического внимания. Кожа лица белесая, тело и его члены плоские, глаза и рот маленькие, пальцы короткие. Подобные качества культивировал французский классицизм в 1800 году, когда изображал фригидных женщин. Являются ли для современных японцев женщины Утамуро фригидными, или же для них они чувственны, как в свое время были обнаженные женщины Курбе или Буржеро?

Почему в течение долгой истории европейского искусства главными цветами считались красный и голубой, а третий основной цвет — желтый — считался «примитивным»? Быть может красный, голубой и иногда зеленый цвета считались основами цветовой композиции, тогда как желтый уступает коричневому и розовому.

Если, как полагает Теодор Хетцер, в истории живописи, начиная с эпохи Возрождения, доминировала схема двух цветов, (у Тициана красный и голубой, у Джорджоне — красный и зеленый) то это означает, что здесь существовали два глобальных взгляда. Согласно первому, мир создается двумя независимыми друг от друга силами — красным и голубым цветами. Согласно второму, эти две энергии нуждаются друг в друге, чтобы создавать единое цветовое целое.

Говорят, что ученые стоят на плечах гигантов, составляя как бы тотемный столб, на котором каждый возвышается над другим, становясь немного ближе к истине. Но в искусстве, когда Сезанн приходит на смену Пуссену, то это не означает, что он становится ближе к истине. В искусстве гиганты стоят вокруг истины в общем кругу, и каждый из них посматривает на нее из своего угла.

В литературе все измерения пространства носят символический характер: прямая или кривая дорога, узость или безбрежность, место, где «сходятся три дороги», на котором Эдип убил своего отца. Эти пространственные черты характеризуют человеческие трудности, как, например, проблему выбора, препятствия для любви, неизбежность судьбы. Сюда же относится феномен Расемона, когда с различной перспективы раскрываются различные взгляды на один и тот же предмет, подобно тому как Хокусаи изобразил тридцать шесть видов на гору Фудзи.

Обсуждая эстетические проблемы, я отказываюсь от слова «вкус», потому что его использование стимулирует игру словами, когда можно превращать объективную ценность в чье-то личное предпочтение или, в то же время, смягчать абсолютность чего-то суждения, объявляя его чисто личным. «Человек вкуса» — это мнимая личность, для которого якобы открыта предустановленная гармония в сочетании с высшим благом.

Один мой студент написал на письменном экзамене, что центральная перспектива изобретена египтянами. Они, якобы, установили исчезающую точку на вершине своих пирамид, к которой сходятся все их грани. Век живи, век учись!

Мой отец был младшим из семи детей, которые родились в период взрыва рождаемости между 1857 и 1867 годами. Их мать Джулия Мейер жила с 1883 по 1886. Ей было 25 лет, когда родился первый ребенок и 33 года, когда родился мой отец. Ее отец, мой дедушка, Джулиус Арнхейм, жил с 1825 по 1883 год. Он был владельцем писчебумажного магазина.

Из этих семи детей только двое были женаты, старший и младший. Старший, Макс (1859–1894) имел дочь, которую я смутно помню. Младший сын, Джордж, мой отец, имел четверых детей. Три сестры моего брата умерли в молодом возрасте. Брат, Пауль (1863–1909), был холостяком и дожил до 46 лет. Его младшая сестра, Маргарет, часто посещала наш дом. В 1938 году она стала жертвой фашизма.

Мой отец (1867–1943) умер в Окленде, Калифорния в возрасте 76 лет. Моя мать, Бетти Гутерц (1879–1966) умерла от рака в Германии, где она жила у моей старшей сестры Лени. Мой первый ребенок, Анна, родилась в 1934 году от моей первой жены Аннет Сикке в Риме и умерла в 1940 году от болезни Ходгкин. Моя вторая жена, Мэри Фраме, родилась в 1918 году, и мы поженились в 1953. Наша дочь Маргарет Неттинга родилась в 1947 году от первого брака моей жены.

Облако может выглядеть как верблюд, но верблюд не может быть похожим на облако. Это происходит потому, что обозначающее может относится ко всей категории обозначенного. Облако выглядит как верблюд, но не существует верблюда, который бы выглядел как облако.