Николай почувствовал себя застигнутым врасплох. Похлопал себя по карманам, достал спички, закурил, чтобы как-то выиграть время. Рассказать? А потом? Разве он, руководитель, имел право в момент самых напряженных исканий охаивать то, над чем они бились, разочаровывать их, уводить в сторону? Его прибор еще не обрел права на жизнь, и если от этого больно на душе, то пусть только у него одного, тем более что он сам виноват в этом, — он выбрал неверный путь. И, вероятно, впервые в жизни, избегая требовательного взгляда своих друзей, он побоялся сказать правду.
— У меня такое впечатление, Песецкий, что вы стучитесь лбом о стенку, — неуклюже перевел он разговор. — Вот теперь хотите потратить неделю на подбор двух металлов, а помните, на фронте? В лоб противника не взять, не выходит, — идем в обход.
Песецкий проворчал:
— Тут от этой проклятой оси никуда не уйдешь.
Все же замечание Корсакова заставило его призадуматься. Он безуспешно испробовал оптический метод, потом стал в месте соприкосновения оси и стрелки менять их формы: иглу соприкосать с плоскостью, шар с шаром, шар с плоскостью.
— Ничего не выходит, — жаловался он, — не подобрать удачной пары, поедом едят друг дружку!
— Говорят, браки заключаются на небесах, — подтрунила Анна Тимофеевна.
— Я холостяк, — скорбно вздохнул Песецкий. — Закоренелый холостяк. В быту я тоже не могу подобрать себе подходящую пару.
Разговор на том бы и закончился, однако вмешалась Люда, восхищенная возможностью поболтать о таком волнующем предмете.
— Счастливые браки… Как же они получаются, Анна Тимофеевна?
Анна Тимофеевна почему-то порывисто пригладила волосы, закраснелась и ответила с непонятной для мужчин горячностью:
— Во всяком случае не при помощи такой механической подгонки, какой занимается Песецкий. Связь между двумя людьми должна, мне кажется, быть прежде всего духовной, ну, как мы говорим, — индуктивной.
— Какой? — переспросил со своего места Николай.
— Духовной.
— Нет, а потом какое слово?
— Индуктивной, — повторила Анна Тимофеевна, и все недоуменно посмотрели в сторону Николая. Глаза его сверкали такой озорной радостью, что все, еще не зная чему, тоже заулыбались.
— Неужели вы не поняли, Песецкий? Ай-яй-яй! Не доходит? — Николай позволил себе какую-то долю минуты насладиться общим любопытством. — Связь между осью и стрелкой надо сделать буквально индуктивной, — весело сказал он. — На ось надеть диск и пропустить его через магнитные полюса. При вращений диска магнитный поток будет меняться о зависимости от смещения оси.
К вечеру они, яростно подгоняя друг друга, закончили и испытали новое устройство. Оно действовало безукоризненно. Анну Тимофеевну утвердили в авторстве и, взявшись за руки, сплясали вокруг нее «танец взаимоиндукции».
Николай, оставив товарищей веселиться, вернулся к своему столу, раскрыл папку, где хранились расчеты его регулятора. Он чувствовал себя виноватым. Сегодня еще раз он помог харкеровской модели. Работая над ней, он непрестанно ревновал себя к своему детищу. Он отдавал лучшие свои мысли противнику, и недостойному противнику, потому что теперь возможность сравнения открывала ему незамеченные доселе дефекты американского образца.
Песецкий позвал его посмотреть результаты замеров.
— Сейчас, — сказал Николай, с досадой захлопнул папку и тотчас опомнился: да какое ж он имел право сердиться? Ведь обдумывая свой прибор, он совершал преступление перед государством — тратил исподтишка время и силы, предназначенные для другого…
Он выдвинул ящик в столе с твердым намерением подальше запрятать свою папку и не возвращаться к ней. Среди вороха старых бумаг ему попался тот злополучный номер американского журнала. Рассеянно перелистывая, увидел слева у заголовка статьи незамеченный раньше портрет мистера Харкера.
Сквозь прямоугольные, без оправы, очки приветливо-рекламной улыбкой глядел молодой человек; бахрома волос вокруг преждевременной лысины делала его голову похожей на абажур; крупную, увесистую челюсть подпирал умело завязанный галстук.
Что ж, мистер В. Харкер имел право улыбаться! Он смеялся над Николаем, над его позорной слабостью, над тем, что Николай потерял столько времени, сил в борьбе с никчемными загадками, вместо того чтобы итти своим путем. Не послушался бы Николай с самого начала Арсентьева — его собственный, родной прибор был-бы уже, наверное, готов.
С этого дня приторная, самодовольная улыбка мистера Харкера все время стояла у Николая перед глазами. Досада росла и росла в нем, глухие неосознанные раскаты ее переносились недружелюбием на Арсентьева, даже на Песецкого, на Анну Тимофеевну — на всех, кто трудился над американским прибором.
Чувствуя, что дальше так продолжаться не может, Николай заставил себя сосредоточить все внимание на доработке усилителя. Пытался вернуть утраченное настроение надеждой на скорый конец, на продолжение работы вместе с Родиным, — все было безуспешно: он мрачнел с каждым днем.
Зайдя к Семену и просматривая его последние записи, он поймал себя на мысли о том, что если бы ему дали право выбора, он предпочел бы сейчас бросить даже их общий труд и заняться своим задуманным прибором. Он завидовал Семену — завидовал тому, что тот занимается заветным делом, завидовал его увлечению, азарту, и ему было стыдно за себя, словно он вдруг остановился, потеряв силы, желание итти дальше, а все кругом двигались вперед, и расстояние между ним и товарищами с каждым днем увеличивалось. У Семена наступила сейчас самая горячая пора, и, возможно, поэтому он не замечал того, что происходило с его другом. Николай был рад этому. Он вообще был сейчас рад всякому случаю, избавлявшему его от лишних встреч и разговоров. Работа над регулятором Харкера опостылела ему окончательно. Даже в тот день, когда Песецкий, сияя от счастья, объявил, что усилитель действует, Николай не ощутил никакой радости или даже зависти к тому, что его обогнали. Он стоял позади всех, глядя на шкалу ваттметра, на потрескивающие искры контактов, и думал, что вот теперь конец работы близок. «А дальше?» — спросил он себя и, посмотрев на гладко выбритый белый затылок Арсентьева, закусил губу.
Предстояло изготовление рабочего образца. Жадный до работы Песецкий постепенно припирал к своим рукам все руководство. Как-то само собой получилось, что и Анна Тимофеевна, и Люда, и все остальные сотрудники все чаще обращались с вопросами к Песецкому, и Николай с облегчением убеждался, что заказы в литейной проталкивались без его участия, и кто-то оформлял наряды для планового отдела и одалживал недостающие приборы соседей. Только Юра, как верный оруженосец, не мог свыкнуться с тем, что произошло. Он один упрямо продолжал признавать в Корсакове руководителя группы.
Николая тяготила и смущала эта молчаливая преданность. Чтобы отстраниться от суеты организационных дел, он взял на себя составление пояснительной записки. Но и сюда, в тихую заводь таблиц и примечаний, вторглась жизнь. В одном из последних номеров американского журнала Николай прочел, что регуляторы мистера Харкера заняли первое место на промышленной выставке в Нью-Йорке, и тут же был изображен мистер Харкер, получающий золотую медаль.
Арсентьев сам пришел в лабораторию и, плохо скрывая свое торжество, положил перед Николаем журнал с обведенной красным карандашом заметкой.
— Удостоверьтесь, что наш выбор был правилен. Золотая медаль! Обязательно включите сообщение об этом в вводную часть записки.
Подобное поведение никак не вязалось с привычно высокомерным равнодушием Арсентьева к их заданью.
«Ага, беспокоишься!» — подумал Николай.
— А знаете, Леонид Сергеевич, я, пожалуй, тоже доволен, что мистер Харкер получил золотую медаль. — Насмешка пробивалась в его словах. — Это наверняка означает, что лучшего они еще не придумали.
Иногда Николай ловил себя на том, что с нетерпением ожидает вечернего звонка об окончании работы.
Первое время, приходя домой, он по привычке тянулся к книгам. Потом бросил. Неотложных вопросов не было, а просто читать не хотелось.
