Принцип партии нового типа, нацеленной на победу, Ленин сформулировал в 1903 году, когда партия была оппозиционной – но осознавала себя как будущая партия власти.

Дан рецепт: как оппозиции взять власть. Нужен союз военного образца, с подчинением по вертикали, с механизмом демократического централизма; выполнение директив, соблюдение дисциплины, секретность – обязательны. Лишних людей – не нужно. Подрывающих авторитет партии – вон из рядов. Бездельников, пьяниц, праздных болтунов – вон. Партия создана ради победы, потому не именовала себя оппозицией: с первого дня была правящей.

Нынешнюю оппозицию именовать партией невозможно – у оппозиционеров не получается оформиться в партию, самоназвание «внесистемная оппозиция» не случайно. Те «демократические» партии, которые имелись, постоянно оказывались недееспособными. Вместо жесткого принципа союза – диффузное брожение «по интересам». Характерным мотивом митингующих является смутное чувство солидарности своему кругу: «я не мог не пойти на площадь, поскольку там все мои друзья». Круг друзей не имеет четкого контура, включает в себя рестораторов, банкиров и журналистов.

Более того: временный союз с идеологическими врагами (патриота с либералом, коммуниста с нефтяником) – провозглашен как необходимый этап усиления оппозиции. Сравните с ленинским «чтобы объединиться, нам надо размежеваться» – сегодня провозглашен прямо противоположный принцип. И это понятно: Ленин требовал четкого формирования программы, на основе программы – выработки партийных директив; нынешняя оппозиция постулирует как главный принцип – отсутствие программы на первом этапе. Сначала – победа, потом – программа.

К этой бессмыслице уже привыкли, бессмыслица удивляла вначале, но не будешь же вечно задавать один и тот же вопрос.

Отсутствие программы, отсутствие партии, союз по интересам и диффузное участие, латентная фронда – это черты оппозиции нового типа.

Оппозиция нового типа создана для того, чтобы быть вечной, оппозиция не торопится – оппозиция создана для перманентного долгоиграющего проигрыша.

Никто не сказал простой вещи – сегодняшняя оппозиция использует стратегию, которую двадцать лет подряд успешно применяет Жириновский: вечно пугать приходом к власти, но никогда власть не брать. Нынешние оппозиционеры смеются над Жириком, но они все – жирики. Именно Жириновскому принадлежит в России честь открытия новых принципов оппозиции: стать необходимым компонентом власти, исполнять роль оппозиции, имитировать наличие свободного мнения.

Помните эпизод из «Гекльберри Финна»: нервная толпа приходит линчевать полковника, а полковник толпу прогоняет и в назидание крикунам говорит так: «Если бы вы действительно хотели меня линчевать, то сделали бы, как делают на юге, – пришли бы ночью в масках и с факелами. А вы хотели просто пошуметь, ну теперь идите домой, к женам, и выпейте».

Единственный упрек нынешнему российскому полковнику следующий – впрочем, данный упрек побоялись сформулировать отчетливо, поскольку, будучи недоказанным, такой упрек подсуден: полковник будто бы создал внутригосударственную корпорацию, которая присвоила себе бюджет страны. Он присвоил себе бюджетные деньги в непомерных размерах и наделил деньгами членов своей тайной группировки.

Это серьезное обвинение. Иными словами, полковник создал систему олигархического правления. Достаточно произнести это обвинение внятно – и ясно, с чем должна бороться оппозиционная партия.

Однако оппозиция выдвигает на смену предполагаемому олигарху – другого олигарха, Прохорова. Оппозицией предложено считать, что новый олигарх во главе государства и есть алкаемый результат борьбы с олигархией.

Олигарх-кандидат отказался бороться за власть, его цели были иными – нужно было легитимизовать богатство. Его цель понятна.

Но рядовой участник митингов вправе возмутиться: а дальше-то что? С чем мы, простите, боремся? Ясно, что не с олигархией: если бы боролись с олигархией – то олигарха в альтернативные президенты бы не предлагали. И за что боремся – тоже неизвестно: у нас нет программы.

Ответ прост: оппозиция не борется вообще ни за что и не борется против чего-то конкретного. Оппозиция просто существует – ну, как Жириновский, например. Такова форма жизни оппозиции.

Почему возникла такая оппозиция нового типа – понятно.

В тот момент, когда российская интеллигенция прекратила существовать (умерла в девяностые годы, интеллигенции в России больше нет), вместе с интеллигенцией умер и ее внутренний кодекс – у людей городской среды не осталось принципов социальных связей. Набор персонажей, галерея лиц – это осталось, требовалось наполнить театр масок новым содержанием. Былую интеллигенцию приспособили к делу.

Опытному сценаристу (стратег из администрации или сила вещей, неважно) ничего не стоило использовать обанкроченное предприятие. Устроили закрытый аукцион, выкупили пустую оболочку, приватизировали, наполнили новым содержанием. Удобно то, что наработанная фразеология, мимика, реакции, пафос – все есть. Отсутствует цель – но это и требуется от оппозиции нового типа.

Оппозиция нового типа есть имитация гражданской жизни общества; бывший интеллигент должен делать все то же самое, что делали его родители – с той лишь разницей, что родители были интеллигентами, а он – оппозиционер нового типа. Они делали всерьез, а он – понарошку. Он должен читать (в книжке нет страниц), митинговать (без программы), думать (надо наморщить лоб), общаться с себе подобными в кафе (о, как мы это умеем!). Власти деятельность не угрожает, это есть необходимый элемент государственной жизни.

Зачем нужна оппозиция без позиции? Чтобы не было оппозиций в принципе. Первый лозунг оппозиции нового типа: мы против революции. Как говорил герой Шекспира: «Ты мне напоминаешь храбрецов, которые, входя в трактир, снимают шпагу со словами – дай бог, чтобы ты мне не понадобилась».

Наконец устроилось: единая партия власти – и единая оппозиция власти.

Съезды в Кремле, оппозиционные концерты в Лондоне. Почти как у людей – ну, чем не общество?

На первый процесс Ходорковского я пошел вместе с его американским адвокатом Чарльзом Краузе (он из Вашингтона и коллекционер графики) – мы сидели во втором ряду знаменитого Басманного суда. Краузе ничего по-русски не понимал и немного скучал, разгадывал кроссворд. Посматривал время от времени на публику, на героев процесса – но в речах понимал только фамилии фигурантов и названия предприятий.

В какой-то момент я растерялся: обвинитель стал склонять мою фамилию. Кантор, Кантор – я испугался, что Чарльз решит, что это я заварил всю кашу. Оказалось, что некий мой однофамилец (потом-то я выяснил, что это крупный воротила) Вячеслав Кантор, владелец предприятия АКРОН, вчинил иск Ходорковскому, и этот иск – одно из оснований процесса.

Одним словом, в тот день я очень страдал от совпадения фамилий. Вячеслав Кантор представился на этом судилище воплощением зла и произвола.

Около зала суда шумела толпа защитников справедливости.

В толпе были (как теперь принято говорить, характеризуя протестные собрания) прекрасные светлые лица.

Впоследствии я узнал, что магнат В. Кантор – не полный злодей, но яркое светское явление. Он собирает большую прекрасную коллекцию живописи, меценатствует. Он создал так называемый «Музей еврейского искусства» и прикупил на его стены картины всех свободолюбивых художников наших дней – еврейской национальности. Вокруг этого музея и его владельца бурлит интеллектуальная жизнь, причем фигуранты этого оживленного процесса – ровно те же самые свободолюбивые люди, что митингуют против басманного правосудия.

Себя евреем я считаю редко – только в антисемитской компании, а так держу себя за русского, даже если это и не нравится кому-то. Не в том дело, что материнская половина берет верх, отец влиял больше – но просто я вырос в России и думаю о России. Так что в музей еврейского искусства попасть не хотел, но тут важна не национальность, а нечто более сущностное.