— Разумеется, нет. Но равно ужасным я считаю и тебя на Каменной Лепешке. Твои глубинники теряют последователей не из-за семафорных башен, и не из-за Анк-Морпорка, а потому, что вырастают новые поколения гномов, и они задаются вопросом: «Зачем это? Как наши родители могли быть такими тупыми?» А людей ты не сможешь остановить так же, как нельзя остановить поезд.
Альбрехтсону сейчас было почти жаль Ардента. Ты можешь годами жить в отрицании, но однажды оно извернется, подобно змее, и нанесет удар.
— Взгляни в глаза правде, Альбрехт Альбрехтсон. Ты будешь удивлен тому, какой поддержкой я обладаю. Гномы должны оставаться гномами, а не бледными копиями людей. Идти за Рисом Риссоном значит становиться д’ркза, полугномом, даже хуже того.
— Нет, это твои идеи делают гномов ничтожными, замкнутыми в самих себе. Ты декларируешь, что любые крошечные перемены в том, что считается гномьим, – это уже святотатство. Я помню времена, когда идиоты вроде тебя запрещали даже разговаривать с человеком. Ты должен понять, что дело не в гномах, не в человеческой расе, и не в троллях. Дело в людях. И поэтому чертов лорд Ветинари всегда побеждает. В Анк-Морпорке ты можешь быть, кем хочешь, и иногда над тобой будут смеяться, а иногда – аплодировать тебе, но чаще всего, что самое прекрасное, им просто на тебя наплевать. Понимаешь? Гномы увидели свободу. А эту штуку не так просто забыть.
Ардент почти шипел.
— И это говорит один из самых известных традиционалистов во всех шахтах?
— А я и есть традиционалист. Но большинство наших традиций были направлены на нашу безопасность. Вроде того, как глубинники в своих тяжелых, громоздких одеяниях взрывают рудничный газ, чтобы нас не похоронило здесь заживо. Это правило шахты. Оно появилось из горького опыта для определенной цели, и оно работает. Но вы и все остальные почему-то не понимаете, что над пещерами тоже есть мир, и он другой. О, я соблюдаю особые дни и по два раза стучу в двери, и соблюдаю все заповеди Така. Почему? Потому что они объединяют нас так же, как объединяли семафорные башни до того, как ты благословил бурильщиков сжечь их. Слова горят и умирают в воздухе. Это будет наследием гномов?
Он остановился. Ардент сильно побледнел и, кажется, дрожал. Потом его глаза сверкнули и он зарычал:
— Ты не пророк, Альбрехт, и я тоже. С поездом или без него. Он все равно сюда никогда не доедет. Мир не готов к поездам.
Он свирепо смотрел на Альбрехта, который ответил:
— Да, конечно не готов. Но ты не понимаешь, что мир не был готов и к семафорным башням, а теперь, когда их нет, он страдает. И я уверен, что эпоха поездов только началась.
Ответом ему стал звук запираемой двери и поворот ключа. Дурак закрыл его на всю ночь там, где он и хотел быть.
Конечно, его охраняли, но Альбрехт знал, что охранники любят подремать или отойти куда-нибудь выкурить трубку долгими ночными часами, и в любом случае очень немногие из них подходят близко к его подземелью, поскольку здравомыслящие охранники не хотят расстраивать кого-нибудь вроде Альбрехта. Даже если ты думаешь, что принял правильную сторону, никогда не знаешь, кто окажется победителем, и не станет ли самая мелкая рыбешка той самой, которую поджарят на ужин.
Через некоторое время Альбрехт взял маленькую ложку, которой ел, и легонько поскоблил каменную крошку. Появился ухмыляющийся гоблин.
— Вот, сквайр. Вот свежие телеграммы от командора Ваймса. И масло для лампы. О, и зубная паста, как вы просили. Должен сказать, что поезд идет и в хвост, и в гриву. Точно будет здесь по расписанию.
Новости о неумолимом приближении Железной Герды были словно бальзам на душу.
Запах гоблина, подумалось Альбрехту, был каким-то метафизическим. После первого потрясения, ты начинал понимать, что он проникает в твою голову так же, как проникает в ноздри. Он даже не был таким уж ужасным. Просто запах прачечной и полыни.
Он взял свертки и просмотрел телеграммы со скоростью гнома, привыкшего быстро поглощать написанное. А потом заинтересованно заговорил с молодым гоблином – представителем расы, которую он прежде считал ненужной тратой воздуха в лучшем случае и отвратительной неприятностью – в худшем. Теперь ему казалось, что они гораздо умнее большинства его знакомых гномов, и уж особенно – дурака Ардента. А еще они потрясающе умели ориентироваться в темноте Шмальцбергских подземелий и могли пролезть в крысиную нору, не превращаясь в крысу.
И этот гоблин терпеливо ждал, пока Альбрехт разложит несколько собственных телеграмм, которые нужно отнести обратно в поезд. А затем старый гном сделал еще кое-что удивительное. Он спросил:
— Как тебя зовут, юный гоблин? Прости, что не поинтересовался раньше. Прости старика, который отстал от жизни.
Гоблин выглядел потрясенным.
— Ладно, командир, не беда. Меня зовут Скрежет Колес. Друзья с железной дороги зовут меня Рэт, стариков это страшно бесит.
Альбрехт протянул руку. Сначала Скрежет Колес отскочил назад, но потом робко вернулся на место.
— Приятно познакомиться, Скрежет Колес. У тебя есть семья?
— Да, ваша честь. Моя мать – Счастье Сердца, а папа – Край Неба. Еще у меня есть младший брат Вода Крана.
Еще через минуту гоблин сказал:
— На самом деле, сэр, вы можете уже отпустить мою руку.
— Ох, да. Думаю, меня бы вы назвали Момент Остолбенения. Всего хорошего тебе и твоей семье. Знаешь, в каком-то смысле я вам завидую. Я закончил свою сегодняшнюю работу, и хотел бы попросить тебя спрятать все, как есть, где-нибудь неподалеку, где гномы не станут искать.
— Я мою туалеты, сэр. Знаю тьму-тьмущую мест, где никто не посмотрит. Завтра в то же время?
Руки пожаты, гоблин исчез в норе, пролезть в которую даже крыса нашла бы затруднительным. И пока звук скребущегося сквозь нору гоблина затихали вдали, Альбрехт думал: «Я бы никогда не сделал этого прежде. Каким же я был дураком».
Мисс Гвендолин Эйвери из Шмарма проснулась посреди ночи от дрожи и дребезжания многочисленных баночек с кремами против старения на комоде. А потом она поняла, что весь дом сотрясается с ритмичным грохотом.
Когда на следующее утро она описывала этот драматичный эпизод своей подруге Дафне, она сказала, что это было как будто множество мужчин промаршировали мимо. Она списала это на вишневый бренди, который употребляла перед сном. В то время как Дафна, учитывая прискорбно девичье положение Гвендолин, списала это на привычку выдавать желаемое за действительное.
Местность Слэйка представляла собой наполовину тундру, наполовину – пустыню, продуваемую всеми ветрами. Короче говоря, на окаменелости этого ландшафта не росло ничего, кроме непрокати-поле[82] и случайных группок сосен, шишки которых считались прекрасным противоядием от меланхолии.
Здесь была вода, о да, но чаще всего под землей, так что геологи и старатели были вынуждены пользоваться ведрами, чтобы вычерпывать ее из глубоких расселин.
Немного проще было найти воду в высокогорьях пупстороннее тунды, где благодаря леднику Вечноветер текли холодные ручьи. В этой местности выращивали коз. Козы кормили, поили и занимали все семейство Кнута столетиями. И пока козы ели то, что здесь называлось травой, он мог спать и видеть сны, в которых он не преследовал коз по холмам и долам. Когда-то это ему нравилось, но потом он стал старше, и начал задумываться о том, что на свете есть кое-что получше, чем смотреть за козами, пока они обедают…один раз, второй, а иногда и третий. Конечно, иногда они корчили смешные морды, и он смеялся. Но смутное томление внутри говорило ему, что этого недостаточно.
Так и вышло, что когда громкий звук долгим эхом прокатился по тундре, он поспешил посмотреть, что издает этот чудной звук и увидел сверкающую молнию, змеящуюся по пейзажу в рассветном свете. Это указало ему путь. Он подумал, не связано ли это со странными железными брусьями, аккуратно выложенными через тундру несколькими бригадами мужчин пару недель назад. Мать посылала его к ним, чтобы продать сыр, но он так и не смог понять, что это такое они делали. И поскольку козы аккуратно переступали через металлические прутья безо всякого вреда для себя, он потерял к этому всякий интерес. Но насколько он понял из того, что говорили те люди, это все имело какое-то отношение к чему-то диковинному, что объедет весь мир на силе пара, и теперь ему хотелось узнать побольше об этом поющем чудище, проносящемся через тундру, иногда изрыгая огонь.
