С вокзала Вера проехала к друзьям и предложила им покататься за городом.

Захватив подругу и двух товарищей, она погнала машину через поселок в лес. По пути они захватили в вокзальном ресторане несколько бутылок вина.

Короче говоря, все опьянели и, примерно, в час направились домой.

Вера Васильевна чувствовала, что машина плохо слушается ее, но продолжала ехать на большой скорости. В поселке «Москвич» то и дело задевал за кусты по бокам дороги, заезжал на тротуары; глох мотор.

На одной из глухих улиц поселка, когда она сильно выжала акселератор, в лучах фар вдруг метнулся длинный несуразный человек с чемоданом.

Вера Васильевна резко крутнула баранку руля и, сразу отрезвев, не оглядываясь, помчалась в город.

Теперь, вероятно, Куглянт и капитан приехали, чтобы увезти ее в милицию.

Смолин слушал девушку рассеянно. Узнав в самом начале, что она отвезла отца на вокзал к двенадцатичасовому поезду, капитан усмехнулся про себя: девчонка не могла иметь отношения к убийству, — оно случилось около 11 часов. Но теперь, услышав о человеке с чемоданом, Смолин насторожился.

Он принялся было расспрашивать Ремизову о приметах этого человека, но Вера Васильевна только махнула рукой:

— Пьяна я была.

Перед тем, как проститься с Ремизовой, Александр Романович написал короткую записку Анчугову. Капитан просил Ивана Сергеевича срочно связаться с районом, куда уехал Ремизов, и узнать у него, где находился «Москвич» до полночи второго июня.

Машина автоинспекции довезла Смолина до народного суда. Капитан передал записку шоферу и попросил немедля завезти ее Анчугову.

В суде Смолина интересовали приостановленные производством дела. Возможно, удастся отыскать среди них такое, которое так или иначе наведет на следы преступника. Такие случаи встречались изредка в практике сыска.

До конца рабочего дня оставалось около часа, и Смолину не удалось найти ничего путного. Решив наведаться сюда утром, капитан поехал домой.

Утром, прежде чем отправиться в суд, Смолин позвонил Анчугову. Тот уже успел поговорить с отцом Веры Васильевны по телефону. Ремизов сообщил, что «Москвич» весь день находился в гараже под замком. Ключ хозяин никому не отдавал.

В половине двенадцатого дочь вывела машину из гаража и довезла его, Ремизова, до вокзала. Оттуда она, конечно, вернулась домой.

Четвертая версия тоже оказалась беспочвенной. Надо было искать новые следы.

Смолин пробыл в суде до вечера. Он просмотрел десятки приостановленных дел и грустно думал о том, что в жизни неправомерно большое место занимают случайности.

Только вот эта тощая папка, дело № 247, имела может быть, отношение к той работе, которой занимался сейчас капитан.

В папке были подшиты несколько бумажек. Одна из них была заявлением покойного Агулина. Часовой мастер сообщал: у него похищены часы «Звезда» и указывал, что подозревает в краже С. Мятлика с улицы Новой, дом 43.

На чем основаны подозрения, Агулин не сообщал.

Мятлик, вызванный к следователю, как говорилось в протоколе допроса, решительно отвергал свою вину.

Не было ничего удивительного в том, что суд не дал хода этому делу.

Смолин еще просматривал очередные дела, когда его пригласили к телефону. Звонил следователь Гайда из прокуратуры.

— Тут Сивриков у меня вот… за дверью сидит… — как всегда, отрывочно и не очень складно объяснял Гайда. — Из тюрьмы привезли. Заявил, что он-де Агулина убил. Врет, небось, шельма… Да, врет… Но поговорить надо. Не мешает.

По дороге в прокуратуру Смолин расстроенно говорил себе, что в его работе усилия, затраченные на сыск, нередко прямо противоположны успеху, и что с этим, вероятно, надо мириться, как с издержками профессии. А вдруг этот Сивриков сказал правду? Какая тогда цена ему, сыщику с многолетним опытом? Впрочем, едва ли есть на земле профессии без неприятностей. Смолин вошел к Гайде, стараясь скрыть свое раздражение, но Михаил Иванович, бросив взгляд на капитана, дружески пожал плечами:

— А вы, батенька, не расстраивайтесь… Врет же, поверьте мне… А вот, зачем врет, любопытно…

— Его привезли из тюрьмы? — чтобы начать разговор, спросил Смолин. — За что осужден?

— Убийство в пьяной драке. Двадцать пять лет тюрьмы.

— Сколько вели следствие?

— Около месяца.

Смолин откровенно рассмеялся:

— Он, что же, сидя в тюрьме, убил Агулина?

— Нет, отчего же. Бегал из-под стражи. Первого июня исчез. Пятого — вернули.

Смолин задумался. Потом неожиданно повеселел и сказал Гайде:

— А вы знаете, Михаил Иванович, это очень интересно. Давайте сюда вашего Сиврикова!

Часовой ввел в кабинет высокого широкоплечего парня лет двадцати восьми. Узкий, скошенный назад лоб, должно полагать, свидетельствовал о том, что Сивриков не отличается большим умом.

— Расскажите гражданину следователю, Сивриков, — обратился к нему Гайда, — как вы убили мастера Агулина.

— Убил и все, — пробурчал Сивриков. — Ножиком.

— За что осуждены? — вмешался Смолин.

— Драка с убийством.

— Срок наказания?

— Двадцать пять лет. По статье.

Смолин пристально посмотрел на осужденного:

— Сбежал из-под стражи и — за нож?

— Бывает.

Смолин повернулся к Гайде:

— Пожалуй, его больше и судить нечего, Михаил Иванович? А? И так — двадцать пять лет.

— Понятное дело, куда больше, — ухмыльнулся Сивриков.

Капитан заглянул в дело:

— Вы не скажете, Аркадий Петрович, передачи вам в тюрьму приносили? Приносили. Кто?

— Мальчишка один. Знакомый. Нечего его сюда впутывать.

— Значит, вы убили Агулина? — без всякого перехода спросил Смолин. — А как он был одет в ту ночь?

— Обычно, — спокойно отозвался Сивриков. — В пиджаке, понимаешь, в брюках.

— А на ногах? Ботинки, сапоги?

— Я на ноги не глядел.

— Как вы проникли в квартиру Агулина? Вы знали его раньше? Видели когда-нибудь?

— Зачем мне его знать? Должен открыть клиенту. Я постучал, он открыл.

— Когда вы стучали?

— Ночью.

— Понимаю. В какое время?

— Ночью. А время не знаю.

— Приблизительно?

— Может, в двенадцать, может, в час.

— Почему поздно?

— Занят был.

— Чем?

— Занят — и все.

— Хорошо. Расскажите, как расположены комнаты в доме Агулина?

Сивриков сделал неопределенный жест рукой:

— Вот так одна, понимаешь. Вот так — другая. Вот так, еще одна.

Смолин помолчал, приглядываясь к Сиврикову, и сказал негромко, занятый, очевидно, какими-то мыслями:

— В доме Агулина — только две комнаты. Та, в которой работал, и спаленка. Третьей нет.

— Может, и нет, — не стал упираться Сивриков.

— До ареста работали?

— Нет. Нервы у меня.

— Друзья у вас есть?

— Имеются.

— Назовите.

Сивриков потер лоб тыльной стороной ладони, ответил с подчеркнутой обстоятельностью:

— Иванов, Петров, Сидоров и другие.

Смолин постучал пальцами по столу, сказал Гайде:

— Велите отправить осужденного в тюрьму, Михаил Иванович. Мне он пока не нужен.

Оставшись одни, следователи несколько секунд молчали.

— Сивриков тут не при чем, — наконец промолвил Смолин. — Это ясно, как божий день. Берет на себя чужую вину. Полагает, что его не убудет от этого. Видимо, хорошо знает убийцу и выполняет его просьбу.

Гайда согласно кивнул головой. На малоподвижном некрасивом лице, этого человека странно живыми и притягательными были глаза. Смолину казалось, что они постоянно меняют краски, как поверхность голубого горного озера в короткие минуты рассвета.

— Понятно, просьбу, — отозвался Гайда. — Да ведь не всякий возьмется выполнять такую просьбу… да, не всякий. Значит, дружок просил. А когда просил, как полагаете?

Гайда подчеркнул слово «когда», и Смолин понял своего старшего товарища.

— С первого по пятое июня, когда Сивриков был на воле? — вслух размышлял капитан. — Едва ли. Он думал о том, как замести следы и верил, что сделает это. Иначе, зачем бежать? Полагаю, убийца и не стал бы просить Сиврикова в то время — у этих людей есть свой кодекс. Они, вероятно, не встречались в эти пять дней. — Ведь мы могли выйти на след того или другого и взять обоих.