— Изгнание, — сказал Первосвященник. — Всех христиан и мусульман. В недельный срок. До конца месяца тамуз.

— Это враги, — возразил полководец Бен-Маттафий. — Они не просто проповедуют против Творца. Они, чьи верования возникли из непонимания Торы, убивают. От ножей мусульман только в праздник Шавуот погибли восемь евреев. Изгнание — это означает долгую войну, потому что святыни их здесь, и они не отступятся. Изгнание — не выход. Выход — смерть.

— Изгнание, — сказал советник Бар-Зеев.

— Смерть, — сказал раввин Орен…

— Восемь — за смерть и пятеро — за изгнание, — подвел итог царь Иосиф, когда высказались все. Он помолчал, глядя на длинную тень от башни Ирода, падавшую на глубокую впадину за городской стеной. Солнце еще не поднялось высоко, полдень не скоро, есть время подумать.

— Смерть, — сказал он, ни к кому не обращаясь, — это избавление от врагов. Изгнание — это война и все та же смерть. Конец всему — смерть. И начало всему — тоже. Конец тому, что ушло, и начало тому, что должно быть.

Царь обвел глазами советников и раввинов. Остановил взгляд на Первосвященнике.

— Смерть взрослым мужчинам, изгнание — остальным, — сказал царь. — И если завтра Творец примет жертву, это будет означать, что наше решение справедливо.

Он сделал знак рукой, и писцы поднесли ему пергамент с текстом царского Указа. Утром следующего дня Первосвященник сообщил о том, что впервые за последнюю неделю Творец принял уготованную ему жертву.

В 5755 году от Сотворения Мира в главный аэропорт Иерусалима, столицы Израильской Империи, прибыл самолет с личным посланником Президента США, государственным секретарем Уорреном Кристофером. У трапа высокого гостя встретили премьер-министр Ицхак Рабин, глава оппозиции Беньямин Нетаньягу и императорский пресс-секретарь Хаим Рамон. Сыграли «Янки дудль» и «Атикву». По дороге в отель «Давид Амелах» Кристофер с восторгом смотрел на проносящиеся вдоль дороги леса, кварталы небоскребов Модиина и поля мошавов.

— Мы бы тоже могли достичь подобного благосостояния, — с легкой завистью сказал он. — Но вы же понимаете — мы нация эмигрантов. Разные ментальности — и это дает знать. Два американца — это уже три мнения…

— Я думаю, что вопрос о гарантиях император решит положительно, — сказал Рабин. — Есть только одно «но».

— Да, я знаю, — согласился Кристофер, — исламисты в Бостоне. Это серьезная проблема для нас. Честно говоря, между нами, господа, и не для протокола… Я думаю, что в свое время, когда ваш царь Иосиф решал ту же проблему, он был слишком мягок. История иногда предпочитает жесткие решения.

— Евреи не могут убивать женщин и детей, — сухо сказал Нетаньягу.

— А теперь мы имеем проблему исламистов в Штатах и проблему христиан в Центральной Европе, — пожал плечами госсекретарь. — А когда это докатится до ваших нефтедобывающих колоний на Аравийском полуострове, то…

Израильтяне переглянулись, обстановку разрядил пресс-секретарь Рамон.

— Посмотрите налево, господин Кристофер, — сказал он. — Высокая стрела, которую вы видите, это памятник вашему президенту Вашингтону, построившему первую синагогу в Новом Свете…

Оле хадаш Цви Хасин разлепил глаза и, помотав тяжелой головой, сказал:

— Государственная квартира на улице Кинг Джордж. Сына определить в компьютерный класс.

— Это не я решаю, — потупился директор Рувинский, поднимая к потолку колпак альтернатора. — Но я посодействую.

— Посодействую, — недовольно сказал Хасин, поднимаясь с кресла. — В конце концов, это мой предок был римским императором.

— Конечно… И, значит, в некотором смысле по вашей вине Израильская империя осталась в альтернативном пространстве-времени. Квартиру вам? А это не хотите?

Рувинский размахнулся, чтобы влепить ту самую третью плюху, от которой избавил иммигранта Хасина на Брайтон-бич. Но во-время вспомнил, что он — при исполнении.

Хасин живет в Иерусалиме. Ходит в иешиву. Время от времени приезжает в институт Штейнберга и просит, чтобы его еще раз подключили к аппарату. Это, мол, важно для истории Израиля. Вопрос — какого.

Удивительно не то, что это произошло. Удивительно, что ничего подобного не происходило раньше. Я сказал об этом директору Штейнберговского института, господину Рувинскому и услышал в ответ:

— Да, я тоже боялся с самого начала. Очень не люблю идей, лежащих на поверхности. Они выглядят простыми, но приносят столько хлопот…

Он прав — хлопот оказалось достаточно. Но он и неправ тоже — может, для христианина эта идея и лежала на поверхности, но уж никак не для правоверного еврея. Ицхаку Кадури она, например, в голову не пришла, хотя началось все именно с него.

Ицхак Кадури — личность. Родители его из Йемена, а сам он, по-моему, не от мира сего. Да вы его видели по телевидению в программе «Конец недели»: рост метр восемьдесят, иссиня-черная борода, под которой можно угадать любые — по желанию — черты лица. И взгляд — будто отдельно от всего остального. Взгляд человека, которому не нужен компьютер, чтобы понять скрытый текст Торы.

Насколько я понимаю, Кадури, ученик иешивы «Прахей хаим» явился 24 февраля 2028 года к господину Равиковичу, чтобы обсудить архитектурные особенности Второго храма. Ситуация сложилась достаточно пикантная. Директор Штейнберговского института был человеком, глубоко неверующим. Не верил он не только в Творца, который все это создал, но и в людей, которые не умеют пользоваться созданным. Альтернативная история для его — прямая возможность доказать всем, насколько непродуктивно и непродуманно все, сделанное людьми. Показывая очередному посетителю серию альтернативных возможностей, он всем своим видом как бы говорил:

— Пойдешь налево — по шее получишь. Пойдешь направо — не дойдешь. Пойдешь прямо — голову сложишь. И стоит ли вообще куда-то ходить??

Хорошо, что директор института очень редко имел дело с живыми посетителями. Да и не стремился — все по той же причине неверия в благие намерения людей.

Ицхак Кадури ничего не знал об этой особенности директора института альтернативной истории и потому явился к нему в кабинет, надеясь быть выслушанным и понятым.

— Мой далекий предок был из рода Коэнов и жил во времена Второго храма, — сказал он. — Значит ли это, что я могу увидеть ритуал принесения жертвы своими глазами?

— Если то, что ты говоришь, правда, то да, можешь, — ответил господин Равикович.

— Я никогда не лгу! — возмущенно начал было Кадури, но был немедленно перебит.

— Уважаемый, — сказал директор, — что знаешь ты о правде? Даже то, что выглядит истиной, может оказаться заблуждением, верно?

Поняв, с кем имеет дело, Кадури смирил гордыню и сказал кротко:

— Ты сам можешь проверить — я действительно потомок коэнов. Я прошел детектирование с помощью аппарата генетического сканирования. Мой прямой предок служил в Храме примерно за сорок лет до его разрушения.

— Понимаю, — рассеянно сказал директор. — Как раз когда распинали Христа.

При упоминании имени нечестивого проповедника Кадури побледнел, что, впрочем, никак не отразилось на цвете бороды, и воскликнул:

— О чем ты говоришь?!

— Ах, — сказал директор. — Это неважно. Я не верю в Христа.

Он не сказал при этом, что и в Творца вместе с Моше он не верит тоже. И следовательно, праведные труды как самого Кадури, так и его далекого предка, считает никчемными.

Многие исследователи, занимавшиеся этой историей, полагают, что личные качества господина Равиковича никак не могли повлиять на развитие событий. Я же думаю, что не будь директор института столь циничен, он не дал бы Ицхаку Кадури совет, изменивший мир. Он бы просто направил посетителя к любому из операторов для прохождения теста. Но, будучи агностиком, господин Равикович, напутствовал посетителя словами: — Не думаю, чтобы Христос существовал. Если ты встретишь в альтернативном мире проповедника из Назарета, не рассказывай ему о том, что его распнут: наверняка он не тот, за кого его принимают.