— Сидели бы дома, никто бы им вреда не причинил. Слушались бы своих помещиков. Равнялись бы на лучшие дома.
Не понять ему. Я выглянул из окна на заснеженные поля и луга. Лишь чернели крыши домов. Мне вспомнилась деревенская таверна, на окнах занавески, на стенах гравюры, оловянные кружки рядами. Потом вдруг перед мысленным взором предстала Высокая улица в Каслбаре — грязная и узкая, тянется она к зданиям суда и тюрьмы, к эшафоту, на котором висят черные от дегтя тела. Далее из Каслбара память повела меня на север, к голубым горам под бескрайним куполом неба. Нищие на дорогах. Вспомнил я и неказистую, похожую на сарай таверну, звуки скрипки, топот ног по земляному полу. Вот Гэльская армия в Киллале — точно разворошенный муравейник, оборванные, небритые люди, шумный, чужой говор. Не понять ему.
Никто не знает, сколько в стране ирландцев, и, похоже, мало кого это интересует. Выяснил я это с помощью Уильяма Клиффорда. Он священник, и мой брат Николас — его прихожанин. Человек он молодой, пытливого ума, из хорошей семьи, близорук. Держится дружелюбно и смиренно. Не один вечер провел я в его скромном, но опрятном доме, и меня очень согревало благорасположение как его самого, так и его супруги. Об Ирландии он знал столь же мало, сколь и Николас. Однако христианского сострадания у него оказалось побольше, равно как и книг в скромной библиотеке. Что касается населения Ирландии, то, по его разумению, интересующие меня факты можно отыскать в одной книге, изданной все в том же 1798 году. Клиффорд настоятельно рекомендовал мне ее, назвав ее «достойным ответом христиан Руссо и Годвину»; книга эта еще раз напоминает нам об извечно печальной сущности нашего земного существования.
В тот вечер он дал мне две книги, увидевшие свет в том роковом году: одна — томик стихов, некоторые из них и впрямь по-своему хороши, но есть там одна длинная и нелепая поэма, написанная в рифму, о моряке, поразившем стрелой большую птицу, и, очевидно, за столь отвратительное преступление его преследуют силы ада по всему свету, посылают жалкую смерть его товарищам по судовой команде. Все это изложено очень скучно, с нарочитым целомудрием и простотой.
Вторая же, несомненно, более важная книга отнюдь не домысел поэтического воображения, а «Опыт о законе народонаселения», написанная знакомцем Клиффорда, недавно посвященным в духовный сан, по имени Мальтус. В начале книги он наглядно доказывает, что население всегда растет быстрее, чем источники питания, доколе этот рост не приостановить. Приостановить рост населения могут причины как положительные, так и отрицательные. К первым он относит голод, эпидемии чумы и прочих заболеваний. Страшный смысл кроется в его словах. Мне не удалось убедить себя, что доводы его неоспоримы, но не удалось, как я ни старался, и опровергнуть их. Словно гений, подобный Ньютону, только гений Зла, вдруг обнаружил веками скрытую от человеческого разума истину. Ясную, как вода, и холодную, как лед, ибо от нее прояснялось сознание и стыла кровь в жилах. И все эти чудовищные выводы Мальтус излагает неподобающе спокойно и беспристрастно.
Я думал, что Ирландия, где голод ежегодно уносит множество жизней, послужит ему наглядным примером, но он о ней не упомянул. В первом томе рассуждения его касались всего мира. Не преминул он упомянуть и несчастных каторжан с Тьерра-дель-Фуэго и с Земли Ван Димена, и еще более несчастных дикарей с Андаманских островов в Индийском океане, и воинов-индейцев Северной Америки с устрашающе раскрашенными лицами, и лапландцев в звериных шкурах, и степных наездников-азиатов. Но ни словом не обмолвился господин Мальтус об Ирландии, хотя она, можно сказать, прямо у его порога. Лишь на последней странице он скупо сообщает читателю, что дикие народы настолько невежественны, что не позволяют произвести перепись. И добавляет: «Существуют, конечно, причины, ограничивающие рост населения, и положительного характера. Это болезни, вызванные бедностью и нищетой, сырость и грязь в жилищах, плохая и скудная одежда, а также временная нужда. За последние годы к этим „положительным“ причинам добавились порочные и пагубные смуты внутри страны — гражданские войны, бремя чрезвычайного положения». И больше ни слова, сколь горько подобное высокомерие. Все вышеназванное я видел собственными глазами, что бушевало, кипело, ярилось, волновало умы и сердца, оказывается, не более как «причины, ограничивающие рост населения». Убитые на улицах Киллалы, повешенные в Каслбаре, мятежники, на которых, точно на зверье, устраивали облавы в Белмуллетских пустошах, оказывается, положили жизни свои, чтоб соразмерить численность населения с пищевыми ресурсами. Похоже, весь ирландский народ обречен: порочный круг «рожденье — голод — смерть» не разъять.
— Весьма достойная, истинно христианская книга, — убеждал меня господин Клиффорд. — Господин Мальтус еще раз показывает нам, сколь трудно совершенствовать человека. Человек слепо порождает себе подобных, а против него восстают сами законы природы. Ни в природе, ни в обществе спасения не обрести. Вам об этом не нужно напоминать.
— При теперешней жизни, господин Клиффорд, — заметил я, — и не в голодный год бедняки вынуждены идти попрошайничать. Видели б вы их! Хорошо нам рассуждать. В тепле да уюте!
Он затем стал рассказывать мне о только что основанном в Лондоне книжном обществе. Члены его задались целью распространять Библию в Западной Ирландии, для этой цели они собрали деньги и подыскали людей. И смех и грех, да и только!
— Но ирландцы же неграмотны! Они не знают английского языка. Глупая затея, еще одна глупая затея! Все равно что рассовать страницы Священного писания по бутылкам и пустить по волнам в Африку или на Сандвичевы острова. Тогда уж переведите Мальтуса на гэльский язык и вразумите несчастных ирландцев, что-де голодают и умирают они согласно его выкладкам и заключениям.
Моим словам он огорчился, ибо, как я уже говорил, злоба не в его характере. Он лишь потер руки, словно умывая их, и промолчал.
— Что бы предложили вы, — спросил он наконец. — Я в подобном плохо разбираюсь. Может, прав Мальтус, и все его «причины» действительно неизбежны. Нам же надлежит одеть нагих и накормить голодных. Мы должны являть добродетель.
— С большой оглядкой, — ядовито заметил я, — ибо Мальтус предупреждает: не знающая границ филантропия несет порчу и зло, ибо мешает силам самой природы, которые точно рассчитаны на то, чтобы уберечь человечество от ужасающей нищеты.
— Вы слишком строго судите Мальтуса, — сказал он. — Да и себя тоже.
Недолго, однако, предавался я мрачным размышлениям в столь светлый праздник. Но воспоминания о стране, которую я покинул и куда мне предстоит вернуться, бередили душу. Клиффорд говорил со мной вежливо, но уклончиво, брат — цинично-равнодушно: значит, окружающие не разделяют моих тревог. Дербишир окутывал меня плотнее снега, согревал меня, словно теплое зимнее одеяло, сотканное из детских воспоминаний, самоуверенных представлений, веселого смеха. Здесь я не чувствовал себя чужим, здесь я среди своих, знакомый выговор, знакомые повадки. К чему дербиширскому помещику знать, сколько живет людей в Ирландии? К чему дербиширскому священнику возлагать на себя заботы чужого острова? Так и еще убедительнее старался я успокоить свою совесть.
Иное дело — лорд Гленторн. Беседу с ним я вспоминаю с чувством, близким к ужасу. За тот час, пока мы сидели в тихой лондонской комнате, передо мной предстала разгадка всего, что я пережил в Мейо. Предстала, но не открылась, я увидел ее лишь смутно и в искаженном виде, поэтому не берусь судить. Правда не всегда доступна нам. Порой мы тщетно пытаемся до нее докопаться, а когда она сама является нам, то застает врасплох.
Я решил, прежде чем вернусь в Ирландию, нанести визит лорду Гленторну, поскольку, как уже говорил, от него зависит благосостояние моего прихода. Я думал, ему захочется узнать о событиях, затронувших и его интересы. От Денниса Брауна он уже получил известие об убийстве управляющего Крейтона и об ущербе, который нанесли замку мятежники. Но в письме много не передать, это лишь бездушные строки на бумаге. Поэтому я написал лорду Гленторну, что хочу навестить его, и через некоторое время получил учтивый ответ: «Приветствую вас. Бываю дома всякий вечер. Гленторн».
