Шли дни. Амбар жил, словно тихая заводь, его тяжелая дверь плотиной отгораживала от войны. Обитатели в этой заводи были прелюбопытнейшие. Крестьяне из Мейо, эти пилигримы в Баллинамак, спокойно ждали своей участи, сознавая, что заслужили кару. Все они носили оружие — пики, а кое-кто даже поджигал господские дома. Не забыть им усадеб, освещенных пожарищем на фоне ночного неба. Иные пристали к мятежу случайно и сейчас сидели, стуча от страха зубами, не веря в скорую смерть. Достаточно прочитать воззвание Объединенных ирландцев, и ты уже на подозрении, достаточно подписать неугодное выше ходатайство. По всем центральным графствам выискивали подстрекателей к мятежу, чистка шла основательная. Так чистят котел от пригоревшей каши.
Выпустили Кумиски. Надо отдать ему должное, перед выходом он в последний раз осмотрел раненых. Вот он склонился подле батрака из Белмуллета, звали того О’Мурга. Точно обитатели разных планет, подумал Мак-Карти. О’Мурга был могуч, и руки у него длинные, мускулистые.
Кумиски указал на черную, от щиколотки до колена, рану, обнажились сухожилия и кости.
— Ничего не поделаешь. Уже началась гангрена. Ему что я, что бабка с травами — все без толку.
— Все равно ему в утешение, — сказал Мак-Карти. — Как-никак врач из Каррика осмотрел.
— Преступно так содержать беспомощных пленников, — возмутился Кумиски. — Не верю, что лорд Корнуоллис знает об этом. Все помнят его человечность.
Он поправил очки на маленьком мягком носике. И видится ему вся жизнь лишь сквозь выпуклые, в золотой оправе стекла.
— Еще какое утешение! — повторил Мак-Карти.
Кумиски смущенно топтался на месте. Мысленно он уже покинул загаженный, зловонный амбар; скорее берегом реки домой, в свою операционную, к дочке — она сейчас учит буквы. Но стыд удерживал.
— Как досадно, что вы столь серьезно замешаны в этой кровавой авантюре. В этом дикарском краю кипит сокрытая злоба.
— И впрямь досада, — согласился Мак-Карти.
Вот Кумиски вышел на солнечную улицу. Солдаты-ополченцы покосились на него и равнодушно отвернулись. Ополчение Северного Корка. Он откроет английские книги, и зашагают, точно солдаты в строю, английские слова, расскажут о том, что творится в мире. Да, английский язык заправляет всем, и судами в море, и армиями на суше. Ну что за диво — Оберн! Деревни краше не сыскать в долине. Ах, Голдсмит, застенчивый лонгфордский заика. Нашел-таки себе место среди английских поэтов, голосистых королей ямба. А мы — в темнице океанских волн.
И язык наш что черепки под ногами. Разрозненные отголоски наполнили комнату. Вот ему слышится собственный раскатистый голос в манстерских тавернах, видится Мак-Кенна, близоруко склонившийся над переписанной в двадцатый раз рукописью. Язык наш годен лишь перед сборщиками аренды заискивать да в тавернах горланить. За холмами Керри в долине немало таверн. Кто говорит на ирландском? Лишь мы. С кем? С ветрами да болотами. Шутками да прибаутками учителю даже в веселом лимерике[32] не обойтись. Родители просят, чтоб их детей учили английскому языку. Далеко от родного Керри затянут петлю у меня на шее. И на скончанье века скончаюсь и я, а поэмы мои станут антикварным хламом.
ДУБЛИНСКИЙ ЗАМОК, СЕНТЯБРЬ 13-ГО
— С повстанцами, удерживающими север Мейо, управится генерал Тренч, — решил Корнуоллис. — Хватит одного-двух английских полков и немного ирландских ополченцев. Зато как это можно представить: ирландские повстанцы разгромлены верным королю ирландским ополчением.
— Разбейте их, — вступил Деннис Браун. — Восстановите порядок, и местные судьи в Мейо и Голуэе сами займутся мятежниками. Можете на них положиться.
— Не сомневаюсь, господин Браун, не сомневаюсь, — проговорил Корнуоллис.
За темным полированным столом закивали. Коннахтская знать. Члены парламента. Мировые судьи. Те, кто не сумел навести порядок даже в этом болоте. А сейчас им не терпится пустить в дело своих йоменов.
— Сейчас передо мной задача посерьезнее. В Ирландию идет второй французский флот. Если они проскочат мимо адмирала Уоррена, я предлагаю атаковать их сразу после высадки на берег, где бы они ни бросили якорь.
— Черт бы побрал этих французов! — не удержался Джон Бродерик. — Подняли в нашей провинции все вверх дном, а теперь словно почетные гости в «Почтовой карете».
— Так, надеюсь, приняли бы и британских офицеров, случись им, на беду, попасть в плен на французской земле.
— Дамы гуляют по улице Досон, заглядываются на Них, точно на королевских отпрысков, — не унимался Бродерик, — а кто они? Сущие бандиты. От Мейо до Лонгфорда сорок усадеб спалили дотла.
— Это не французы, — терпеливо пояснил Корнуоллис. — Наш знакомец Эмбер — человек весьма незаурядный, хотя и прохвост. Ему еще ох как туго придется по возвращении во Францию. Там с генералами-неудачниками не церемонятся. — Он улыбнулся собеседникам. — Как ни горько признать, но в свое время и у меня бывали неудачи.
Коннахтские дворяне вежливо потупились, словно разом засмотревшись на свои манжеты, у некоторых — форменные. Мундиры ополченцев, йоменов. Вот маленький человечек, весь в бородавках, подался вперед. Что-то никак не вспомнится его имя. У него земля, торфяник да несколько сотен голодранцев крестьян.
— Браун дело говорит. Насчет Коннахта не волнуйтесь. Мы вам этих мятежников в наилучшем виде представим.
— Вот как? Это после того, как Британская армия их в пух и прах разбила, — сухо бросил Корнуоллис и подозвал жестом Уиндэма. Тот протянул ему книгу приказов. — Президентом их бесценной республики был молодой помещик по имени Мур. Он сейчас в каслбарской тюрьме.
— Брат некоего Джорджа Мура, — вставил Бродерик, — у него поместье Мур-холл. Сам папист, и голова забита чудными идеями.
— Вы про Джорджа Мура? Не согласен с вами, — возразил Корнуоллис. — У нас есть общие знакомые. Он копается в истории. Мне искренне жаль, что у них в семье такое горе. Брат его, должно быть, бесшабашный юнец.
— Именно, — поддакнул Деннис Браун. — Я обоих Муров хорошо знаю. Наши семьи, как говорится, связаны давними узами. Еще с той поры, когда Брауны тоже были папистами. — Он взглянул в упор на Бродерика и улыбнулся.
— Как бы там ни было, — продолжал Корнуоллис, — истинным зачинщиком мне видится стряпчий по имени Эллиот. Не сомневаюсь, он входил в Директорию у этих Объединенных ирландцев. Был коротко знаком с Тоном, Эмметом и прочими смутьянами. Мы будем судить его здесь, в Дублине, вместе с Бартолемью Тилингом как государственных преступников. Местных вожаков отправим в Каслбар: учителя этого и еще кое-кого из головорезов.
— В Каслбаре на них веревки не пожалеют, — пробурчал один из мировых. Корнуоллис знал его. Рыжеволосый, невысокого роста помещик из приозерного края. Кажется, с озера Конг.
Корнуоллис повернулся к Уиндэму.
— Проследите, чтобы заключенным в Каррике оказывали должное внимание. Может, среди них — раненые. Мы продержим их там с месяц, пока не уладим с Киллалой. Заключенных я видел. Темные и жалкие существа.
— Они сжигали дома, они с пиками шли на Лонгфорд, — напомнил Уорти. — И если они в состоянии взойти на эшафот, их должно вздернуть.
Кровожадный народ. А мы еще подливаем масла в огонь. Со времен Елизаветы. И, в частности, в стенах этого замка. За голову смутьяна — награда. Принес в мешке — получай золотые. Господи, до чего же эти люди ненавидят ближнего. Кромсают друг друга точно слепцы с кинжалами, которых посадили в бочку.
— Как вы восстановите порядок в Мейо среди гражданского населения, ваше дело, — сказал Корнуоллис. — Но с военнопленными я поступлю, как сочту нужным.
— Не беспокойтесь, милорд, не беспокойтесь, — сказал Деннис Браун. — Дайте нам месяц, и в Мейо будет так же спокойно, как в Йоркшире. В конце концов, это наша родина. Что и говорить, край небогатый, но мы б его не променяли и на всю Индию. — Он оглядел присутствующих, словно заручаясь их молчаливой поддержкой. — Обещаю, порядок мы наведем.
