— На этой дороге, мисс Трейси, вы в безопасности, точно в родном доме, — уверил ее мужчина с пистолетом. — От берега моря и до Киллалы — республика.

Среди гортанных ирландских слов «республика» прозвучала по-английски.

— Значит, все, что у нас здесь творится, и есть республика? — спросила она.

— Так называется, — ответил мужчина. — Это значит, что земля теперь наша, нам ею владеть.

— Что ж, название неплохое, — сказал она, — не хуже других.

— Скоро вся Ирландия будет нашей от глубинки и до моря. Поднимается великая Гэльская армия в центральных графствах. Они с нашими парнями из Мейо объединятся и с французами, а у тех страшная огромная пушка.

— То будет великий день, — сказала она и на прощание коснулась короткой кожаной плеткой полей бархатной шляпы.

— Это верно, — поддакнул тот.

— Окружили меня восемь голодранцев да толстопузый крестьянин, перетянутый ремнем, — рассказывала Элен своей подруге, Грейс Мак-Доннел. — Пополнили свой запас английских слов еще одним: республика. Ох, уж эти слова, с ума меня сведут.

— Но ведь каждое из них тебе слышать не впервой, — мягко, но не без яда ответила Грейс. — В любом воззвании этих слов хоть отбавляй, и внизу подпись Джона, президента Республики Коннахт.

— Республика, президент. Не зря, видно, в наших краях испокон веков латынь в школах учат.

В опустевших конюшнях уже не пахло лошадьми, и от этого, казалось, усадьба потеряла своеобразие. Элен сидела в спальне Грейс, напротив хозяйки, за столиком, накрытым к чаю: чайники, тарелки, ломти хлеба с маслом, горшочек с вареньем.

— Тот, что с ремнем, сказал, что в центре поднялась Гэльская армия. И что республика будет от глубинки и до моря. Это, видимо, строка из какой-нибудь кабацкой песни, но он произнес ее так, точно сам только что сочинил.

— Такие фразы говорят сплошь и рядом, — согласилась Грейс, — и дай бог, чтоб это оказалось правдой. Бедный Рандал сейчас как раз где-то в центральных графствах, а с ним почти все наши крестьяне. Тебе б тоже за их дело молиться день и ночь надо. Победит Гэльская армия, и распахнутся ворота каслбарской тюрьмы, и Джон как на крыльях к тебе прилетит.

— Гэльскую армию разгромят, — сказала Элен. Она сосредоточенно разглядывала чашку, которую бережно держала обеими руками. — Солдаты английского короля разобьют их и придут в Тайроли, дай только срок. Нетрудно предсказать, что нас ждет в ближайший месяц. Англичане этот остров не выпустят из рук, что им тысяча французов да три-четыре — крестьян с пиками. Вот как все обстоит на деле, а остальное — пустые слова, воззвания да зеленые знамена. Любой ребенок, пораскинь он с часок мозгами, тебе это скажет.

— В жизни от тебя такой глупости не слышала, — возмутилась Грейс. — И откуда такая уверенность: говоришь, будто по катехизису читаешь. Не сомневаюсь, это все отец тебя подучил. Но он жил в старые времена, а мы — в новые. Впрочем, и мой отец не лучше. Старики словно останки древних лосей, что находят в торфяниках. Кости побольше слоновых. Тебе не довелось, как мне, стоять у ворот, провожать мужа, а с ним и сотню крестьян. У Рандала было два страшенных пистолета да шпага, с которой ходил в бой при Огриме кто-то из его предков.

А сколько еще всякого найдено в торфяниках, подумалось Элен: броши и браслеты темной золотой филиграни, скелеты в истлевших одеждах, остатки богатого убранства, клинки, столь источенные ржавчиной, что их перерубали лопаты тех, кто заготавливал торф.

— Что ж это за новые времена, если их уже сто лет мечом меряют, да еще от битвы, которую народ проиграл.

— Вот посмотришь, — убежденно сказала Грейс, — скинем мы протестантов, хватит, натерпелись у них в ярме. Была эта земля когда-то нашей, нашей ей и быть! — Она положила руки на колени и продолжала по-ирландски: — Поднялся народ Гэльский, его не сломить.

Ростом она, не в пример брату, была невелика, но Держалась, как и он, дерзко и самоуверенно, говорила горячо, и за словами так и виделась бесшабашная улыбка ее легковерного брата.

— Народ поднялся, точно прилив на море, — спокойно возразила Элен, — но за приливом следует отлив, море их и поглотит. Англичане уже захватили весь Коннахт, от Атлона до Баллины, а в Каслбаре никого не осталось. Вот они и заполнили тюрьму мятежниками. И мой Джон там, дожидается суда. А разобьют англичане повстанцев в центральных графствах — и пехота, и кавалерия их двинется в Тайроли, да еще и Денниса Брауна с собой захватят. Вот тебе и республика, и все воззвания, и вся твоя Гэльская армия. И говорить тебе сейчас лучше всего по-английски, ведь англичане будут сейчас устанавливать порядки и законы в Коннахте, как и было со времен Огрима, а то и с более ранних.

— Ты, Элен, прямо настоящий стратег в юбке, — перешла на английский Грейс, — и что бы тебя не одеть в красный мундир да не произвести в офицеры, а то и в генералы. Уж больно ты любишь протестантов да английскую армию.

— Я такая же католичка, как и ты, Грейс Мак-Доннел. — Элен говорила спокойно, лишь посуровел тон. — И ни к Англии, ни к английскому королю любви у меня никакой нет. Я такая же, как и ты, ирландка, в полном смысле слова, и ты это сама прекрасно знаешь.

А каков смысл слова «ирландка»? Ее мать, помнится, читала английские стихи, английские романы про обездоленных баронетов, благородных английских графов, про престолонаследников, подмененных во младенчестве, про роскошные балы в Лондоне, про английских вельмож и их вельможных супруг, отдыхающих на водах, на знаменитых курортах. «Как прекрасен мир, в котором они живут, — благоговея и восхищаясь, говаривала мать. — Лондон, наверное, почти как Париж. Только люди там на нас больше похожи». Да, видно, не совсем. Отец, отправляясь на юг, в Роскоммон, где он случайно встретит свою будущую жену, захватил с собой оружие, хотя английский закон запрещал его носить. Арт О’Нил, последний из великих арфистов, воспел тот роскоммонский дом, величая его в песнях «замком», ибо встарь там жили отпрыски королевского рода О’Конноров. Слепой старик играл, с трудом двигая окостеневшими, негнущимися пальцами.

— Я такая же, как и ты, Грейс, ирландка, в полном смысле слова, — повторила она.

— Этот смысл нынешним летом прояснился, — ответила Грейс. — Его отлично поняли и О’Дауды, и Герахти, и Блейки, и Рандал — все они сейчас далеко, понял и Джон, он рядом, в каслбарских застенках, и те крестьяне с пиками, кого ты встретила на дороге.

— Да, ты права, еще бы, — Элен задели слова подруги, — поднялась Гэльская армия, как и предрекали поэты: и О’Брудэр, и О’Рахилли, и О’Салливан, и Мак-Карти, учитель из Киллалы.

Грейс вдруг хихикнула, и глаза ее ни с того ни с сего проказливо блеснули. Она зашептала:

— Поднялась не только Гэльская армия. Если верить слухам, что ходят меж Киллалой и Балликаслом. Какой-то батрак — он живет на земле Купера — рассказывал в тавернах Киллалы, что Оуэн Мак-Карти провел ночь на Холме радости в постели с Кейт Махони. Представляю, что поднялось там; ты, надеюсь, понимаешь, о чем я? — И ради приличия приложила палец к губам, хотя ухмылку скрыть не удалось.

Слова подруги возмутили Элен. Прав отец: все Мак-Доннелы — грубияны и хамы, и вся жизнь их — на конюшне среди лошадей.

— Мне стыдно, Грейс Мак-Доннел, что ты разносишь кабацкие сплетни.

— И все же ты меня поняла, — улыбнулась Грейс, — а что я такого постыдного сказала? Всякая женщина в округе знает, что Кейт Махони затащила Сэма Купера под венец, сперва переспав с ним. Думаешь, она остепенилась? У нее натура такая.

— Это не повод пересказывать сплетни. Даже подруге.

— Ишь какая святая, — рассмеялась Грейс. — Ты еще расскажи мне, что Оуэн Мак-Карти дал обет воздержания и живет в строгости, как монах-францисканец. Да он ни одной юбки не пропустит, будь то девушка, замужняя женщина или мать семейства.

— У нас в Замостье он провел не одну ночь и всегда обходился со мной весьма почтительно, разговаривал учтиво.