1
не удалось разузнать имя и дальнейшую судьбу юного сербского героя н его взрослых соратников. Поскольку в романе в основном показаны реальные лица, автор воздержался от вымысла, оставив этот эпизод незавершенным, надеясь со временем найти фактический материал.
2
Дочь полка Мария Кексгольмская на средства полка получила высшее образование; когда приезжала на каникулы, то полк выстраивался в парадной форме. Ее следы затерялись в 1915 году* Есть сведения, что ее дочь до 1955 года жила и работала в Ленинграде.
3
Ныне она называется горой генерала Столетова.
Паша хвастался. Дорога иа Габрово была свободной, а та ярость, с какой были отбиты все девять атак, заставила Сулейман-пашу перестраивать свои силы и заново проводить рекогносцировку. Защитники Шипки выиграли один день. Весь этот день их позиции долбила артиллерия всех калибров, а защитники таскали камни, складывали брустверы, подкатывали к обрывам глыбы, чтоб сбрасывать вниз. Лица защитников уже ничего не выражали, кроме тупой обреченности. Люди не падали наземь при близких разрывах снарядов, они уже отрешились от всего и знали только одно, что отсюда не уйдут.
С четырех утра следующего дня турецкая артиллерия вновь обрушила огонь, а пехота пошла в атаку на позицию «стальной» батареи. Она называлась так потому, что у пушек были стволы из стали, но после шип-кинской эпопеи все были уверены, что название батарея получила за стойкость и мужество. Артиллеристы вместе с ротой брянцев штыками и камнями отбили все атаки неприятеля.
В горячке боя Николов вдруг ощутил тревогу, сначала даже не поняв ее причины. Потом вспомнил, что сзади, на стыке с 1-й дружиной, находится овраг. Защищен ли он? А может, его уже некому оборонять? Ополченцы роты Николова, укрывшись за камнями, стреляли редко, тщательно прицеливаясь, и не ежились от ударов пуль поблизости. Неприятель огня не усиливал: наверно, готовился к очередной атаке и собирал силы. Райчо вскочил, подбежал к оврагу и несколько секунд оторопело смотрел вниз, не понимая, зачем здесь сейчас игра в пятнашки.
Внизу на склоне, пытаясь выбраться наверх, быстро перебирая руками и ногами, метался мальчишка, а за ним, растопырив руки, гонялся запыленный солдат без шапки. В оглушенное и истощенное сознание проникла нелепая мысль: «Нашли время для забавы». А потом еще глупее: «Поймает или нет?» И вдруг Райчо понял, что это турецкий солдат, потерявший феску, ловит болгарского мальчишку. Увидев Николова, мальчишка стал что-то кричать, показывая вниз, а турок схватил ружье. Николов опередил его выстрелом из револьвера, и тотчас вверх полезли турецкие солдаты. Сначала, когда подкрадывались, они не стреляли в мальчишку, боясь выдать себя, теперь палили вовсю.
Николов кричал, звал па помощь, бесполезно щелкал курком разряженного револьвера, подавляя в себе желание укрыться за камнями. Надо было, чтоб турки стреляли, тогда услышат наши. Трясущимися от усталости пальцами Райчо засовывал в гнезда горячего барабана патроны.
Мимо пробежал ополченец Леон Кудров, держа над головой неразорвавшуюся турецкую шестидюймовую гранату, крича:
— Помирать так помирать, братцы!
За ним бежали еще десятка три дружинников. Брошенная граната, ударившись головкой о камень, взорвалась. В дыму образовалась свалка сцепившихся в рукопашной людей. Отбив атаку и оставив несколько ополченцев для прикрытия, Николов вернулся в свою роту, лег за камнем. Снизу с пороховой вопью поднимался смрад разлагающихся трупов. Прерывистое дыхание возле уха заставило Райчо обернуться. Тот самый мальчишка, вытянув грязную худую шею, с любопытством разглядывал панораму боя. Николов заорал на него, отпихнул, а он лез, умолял дать посмотреть и хоть разок стрельнуть. Николову удалось его отправить с запиской в лазарет к доктору поручику Вязанкову: «Доктор, сбереги мальчишку. Николов». Но вскоре увидел и самого Вязанкова, Он вел забинтованных, ковыляющих на самодельных костылях ополченцев на помощь сражающимся.
Находившийся в командировке на «стальной» батарее артиллерийский инженер Киснемский с группой раненых батарейцев и солдат, оставшихся без патронов, ухитрился организовать тут же на позиции «поточное производство» ручных гранат из неразорвавшихся вражеских снарядов и подручных материалов. И тут же бросали гранаты на головы атакующих.
До полудня было отбито шесть атак огнем, штыками и камнями. Защитники страдали от голода и жажды. Сухари кончились, кончался и брезент палаток, которые рвали на бинты. На некоторых батареях осталась только картечь для самообороны.
Еще вчера Радецкий известил, что высылает помощь. И сейчас защитники надеялись на нее. Только один Столетов знал, что помощь подоспеет в лучшем случае к концу дня, а то и к утру следующего. Войскам предстоял путь из Габрово в 60 верст, и все в гору. Подольскому и Житомирскому полкам нужно было одолеть не менее 76 верст.
Идущие на Шипку солдаты побросали ранцы. От солнечного удара свалились полторы сотни человек. Командиры, видя измождение людей, были вынуждены в трех верстах за Габрово объявить привал... А с перевала прискакивали озверевшие казаки-ординарцы, кричали на солдат и офицеров, молили о помощи, ругались и уносились обратно. Солдаты, кто мог, поднимались и тащились в гору, останавливаясь для передышки через каждые 40—50 шагов.
На Шипке начался кризис обороны.
К пяти пополудни почти полностью кончились снаряды на батареях. Лишь у немногих солдат осталось по одному-два патрона. Некоторые ложементы были завалены трупами, и некому было защищать. Даже такой боевой командир, как полковник Липинский, прислал Столетову записку: «Скажите верно, будет нам свежая помощь? Нельзя так обманывать солдат». А что Столетов мог ответить?
Командир 4-й дружины майор Редькин приказал знаменщику оторвать знамя от древка и спрятать его под мундиром. Знаменщик долго не мог понять приказания. Потом огляделся с тоской и отчаянием и попытался оторвать полотнище, но не хватало сил. Потускневший от времени и невзгод, лев с саблей, казалось, вздрагивал, как от боли, вспыхивали и гасли буквы: «Свобода или смерть!» Ополченец подошел к товарищам, которые за камнями пытались изготовлять ручные гранаты из дополнительных зарядов, подобранных у разбитых пушек, стал запихивать их в карманы и за пазуху. Потом снова ухватился за полотнище и умоляюще посмотрел на майора. Редькин, чувствуя на себе такие же умоляющие взгляды других ополченцев, опустил голову и молча отошел в сторонку.
А по Габровскому шоссе, растянувшись, брели в гору солдаты подмоги, останавливались в изнеможении, и знойное балканское небо отражалось в их глазах звериной тоской.
По обочинам стояли беженцы, у которых не хватило сил добрести до Габрова, прижимали к себе детей, вслушивались в грозовые раскаты, катившиеся с гор, что-то шептали, увидев солдат, осеняли их крестным знамением, вместе с детьми опускались на колени, кланялись... Не то благословляли, не то отпевали...
Сгорбленный старик у нераспряженной, груженной скарбом повозки вдруг начал кричать, махать руками, подзывая солдат к себе. А они, не останавливаясь, брели мимо.
Тогда старик начал сбрасывать с воза узлы с пожитками, затем присел, пытаясь плечом опрокинуть повозку, К нему подбежали женщины и помогли свалить поклажу. Поставив повозку на колеса, старик стал настегивать изможденную клячу и выехал на дорогу, прямо к солдатам.
— Стой, братцы! — прохрипел унтер, подняв руку.— Не садись, клади ружья и ранцы!
И повозка пошла в гору, нагруженная оружием, снаряжением, облепленная солдатами, держащимися за телегу и оглобли.
...В косых лучах заходящего солнца на Габровское шоссе, ранее только простреливаемое турками, вышли первые группы вражеских солдат. Их становилось все больше и больше. Кольцо замкнулось. Турецкие солдаты кричали, размахивали ружьями и фесками, приветствовали мчавшуюся на помощь конницу.
Сулейман-паша, получив донесение о выходе войск на Габровское шоссе, застыл, тяжело глядя на заваленные трупами, дымящиеся и грохочущие кручи, только молча кивнул в ответ и не решился послать в бой последние резервы.
