Доминик понимал, что должен остановиться, но на самом деле он не сказал ничего неправильного. В конце концов, так говорил бы любой мужчина, нежно любимая невеста которого погибла в толпе.

Джулианна колебалась.

– То, что произошло с вашей невестой, по-настоящему ужасно, Шарль. Но вдумайтесь: если бы вы умирали с голоду и остались без средств к существованию или если бы ваш работодатель платил сущие гроши за ваш труд, сам купаясь в роскоши, разве вы не вышли бы на улицу, чтобы выразить свой протест? И я не нуждалась бы ни в каком руководстве или побуждении к бунту. И с чего бы якобинцам подстрекать к столь необузданному насилию? Я знаю, что они дорожат человеческой жизнью – они едва ли желают смерти невинным сторонним наблюдателям протестов.

«Как же она ошибается!» – уныло подумал Доминик. Джулианна решительно не понимала, как власть способна исказить даже самую великую цель.

– Боюсь, я не питаю симпатии к политикам, даже к радикально настроенным. – Он заставил себя смягчиться, думая о том, что пора бы перевести разговор в иное русло.

Но Джулианна была озадачена его словами.

– Вы говорите почти как мой брат Лукас. Он поддерживает реформы, но не революцию. Он не выносит толпу. Он обвиняет радикалов в Париже в тех же самых действиях, что и вы. А еще Лукас боится насилия здесь, на родине.

– Реформы могут проходить мягко, а насилие всегда будет порождать страх.

Ее глаза изумленно округлились.

– Французское дворянство – французский король – никогда не дали бы стране конституцию без существенного давления, Шарль. Обеспечение гарантии прав исходит от сотен угнетенных людей, поднявшихся на протест.

Доминик улыбнулся Джулианне, осознавая, что она действительно верит в то, что говорит. Но давление, о котором она упомянула, вызвало казнь короля Людовика. Из-за этого, с позволения сказать, «давления» теперь рухнули надежды на установление конституционной монархии. Тысячи французских аристократов покинули страну – и больше никогда не вернутся на родину. Их поместья были отняты или даже уничтожены. Ну почему же Джулианна не видела ужасающих лишений, которые принесла революция? Почему не осознавала, какой страшной силой были эти неистовые и жестокие толпы – и сколько невинных мужчин, женщин и детей погибли по их вине? Пойми она это, стала бы по-прежнему настаивать на том, что это была свобода? Равенство?

– Я – против угнетения. Да и кто стал бы настаивать на ином? Но насилие, захлестнувшее Францию, недопустимо. Существуют разные пути, позволяющие достичь одной и той же цели, Джулианна, – после долгого молчания сказал Доминик.

Она уставилась на него, потрясенная этой речью. Потом наконец спросила:

– Вы были мобилизованы?

Доминик понял, что слишком увлекся, и пора идти на попятную.

– Я добровольцем пошел на войну, – ровно произнес он. – Во Франции нет никакой мобилизации. Разумеется, я – не против революции, Джулианна. И все же я предпочел бы другие средства – другое начало преобразований. Но созыв Третьего национального конвента привел нас к этой междоусобной войне, и возврата нет. Ни в чем не повинные мужчины – и совсем еще мальчики – продолжают умирать. Думаю, я даже рад, что вы на самом деле не понимаете суровой реальности.

– Нет, я все понимаю, – прошептала Джулианна, накрывая его руку своей ладонью. – И мне так жаль тех, кого вы потеряли! А еще мне очень жаль, что на вашу долю выпало так много страданий…

«Она вообще ничего не понимает», – с досадой подумал Доминик.

– Я буду сражаться не на жизнь, а на смерть ради своей цели – ради свободы.

А свобода для него означала возможность жить в долине Луары без страха репрессий – без страха, что у него отнимут собственный дом. Сейчас его родные и друзья боролись за эту самую свободу в долине Луары, израсходовав все запасы оружия и еды и отчаянно нуждаясь в подкреплении.

– Вы пугаете меня.

Он взглянул на Джулианну.

Желание заключить ее в объятия становилось все более настойчивым.

– Я не собирался этого делать.

Она спасла ему жизнь, и Доминик был у нее в неоплатном долгу, что не подразумевало подобного обмана. Как не подразумевало и обольщения. Но Доминик не мог отрицать то невероятное влечение, которое чувствовал к этой женщине.

– Вы боитесь меня.

– Да, – прошептала она.

– Смерть – часть войны, Джулианна. Даже вам это известно.

– Как вы можете так легкомысленно рассуждать об этом? – вскричала она.

В этот момент Доминик захотел признаться Джулианне, насколько все это для него серьезно. Но он никогда не сказал бы ей ничего подобного, поэтому небрежно бросил:

– Рано или поздно умирают все – либо из-за войны, либо из-за болезни, либо от старости.

Пораженная, она смотрела на него во все глаза.

– Я должна спросить у вас кое-что, Шарль, и это для меня очень непросто.

Он взглянул на нее бесстрастно, хотя душу кольнула тревога.

– Сколько времени прошло с тех пор, как вы потеряли Надин?

Доминик тут же все понял.

– Это произошло полтора года назад, Джулианна. – Ответив, он заметил вспышку облегчения в ее глазах и в который раз испытал угрызения совести. Неужели она действительно влюбилась в своего придуманного героя революции? – За последние несколько лет вокруг было так много смерти… Тут поневоле научишься мириться с этим довольно быстро.

Джулианна встала, подошла к Доминику и положила дрожавшие руки ему на плечи.

– Вы все еще любите ее?

– Нет.

– Ах, простите! – Она наполовину отвернулась. – Мне не стоило спрашивать. Это было эгоистично с моей стороны.

Доминик поднялся, заключил Джулианну в объятия, и ее мягкое, с пышными формами, чувственное тело мгновенно воспламенило его.

– Вы имели полное право спросить об этом.

Она задрожала. Сейчас Доминик мог чувствовать в ней ту же безрассудную, настойчивую потребность, которую ощущал сам. Коснувшись подбородка Джулианны, он приподнял ее лицо.

– Я очень привязался к вам, Джулианна.

– Я тоже, – выдохнула она. – Я так рада… что Джек привез вас сюда. Я так счастлива… что мы с вами – друзья.

Он сосредоточенно, с особым вниманием посмотрел на ее приоткрытые губы. Мыслить связно становилось все труднее.

– Но мы – больше чем друзья, не так ли? – тихо спросил Доминик.

– Да, мы – больше чем друзья, – хрипло прошептала Джулианна.

– Совсем скоро я вернусь во Францию, – наконец-то сказал он правду.

Ее глаза наполнились слезами.

– А я буду скучать по вас.

И в этот момент, когда они посмотрели в глаза друг другу, Доминик услышал, как внизу хлопнула входная дверь.

Он не мог поверить, что сестра Джулианны вернулась домой так не вовремя. Амелия могла зайти в спальню и застать их – ни Доминику, ни его хитрой «легенде» подобная неловкость не сослужила бы хорошую службу. Но пути назад отныне уже не было. И определенно, один поцелуй никак не навредил бы ни Джулианне, ни ему самому.

Доминик склонился над Джулианной, прикоснувшись ртом к ее губам. А потом медленно, очень осторожно подался вперед, так что ее уста соединились с его губами. Стоило им слиться в поцелуе, как на Доминика нахлынула ослепляющая волна неистового, страстного желания.

Джулианна чуть не задохнулась, вцепившись в его плечи и открываясь его ласкам.

Доминик почувствовал, как вожделение откликается внутри странной, мучительной болью. Пока он требовательно терзал губы Джулианны, воспоминания о крови и смерти, ярости и ненависти, горе и отчаянии поглощали его. Одна половина Доминика находилась во Франции, страдая, другая же была с Джулианной, паря на крыльях экстаза. Он не мог оторваться от этих желанных губ, не мог сдерживать свои порывы. И не хотел этого.

Поцелуй стал глубже, настойчивее, словно Доминик жаждал получить от Джулианны все, и ее язык соединялся с его языком в неистовом, страстном танце…

И Доминик вдруг в который раз подумал о том, что ей следует быть осторожнее и не доверять незнакомцу.