— Мы не можем угостить вас ничем, кроме того, что едим сами, — сказал касик, указывая гостям на широкий низкий помост под тростниковой крышей, водруженной на угловые столбы.

«От души надеюсь, что это не плесень и не слизняки», — подумал Филипп, усаживаясь на плоской подушке между сестрой и Бьярни с одной стороны и детьми хозяина с другой. Естественно, озвучивать он это не стал — и был прав. Потому что на широких блюдах, которые внесли женщины и юноши подростки, возвышались груды зелени и древесных плодов, а в кувшины было налито нечто, имеющее почти божественный вкус и аромат, но, как пояснил Бьярни, крепковатое для обоих детишек.

В ответ на это замечание Филипп и Филиппа опрокинули в себя чашек по пять, прежде чем улечься на толстые и упругие циновки ближайшей хижины.

— Ты старший, — проговорил Инкарри, когда пиршество утихло и второстепенные люди разбрелись. — Я не думаю, что вы так наивны, чтобы поверить пышному величанию, но в нем куда больше правды, чем ты думаешь.

Легкий влажный ветер струился сквозь прутья мужского дома, оплетающие настил с трех сторон.

— Как, по-твоему, хозяин, конквистадоры были настоящими детьми Пернатого? — спросил Бьярни, не чинясь больше. Когда ничего не остается, кроме как доверять друг другу, это доверие как-то возникает само.

— Да, были. Они повернули нашу историю, и не совсем к худу.

— Мы тоже хотим вывести историю из тупика. Ты слыхал об острове в океане времен, которого не коснулось дыхание праха и пепла?

— Когда началось оскудение, по сосудам моих предков еще бежала горячая алая жидкость, угодная богам, а не древесный сок. Это потом они как-то сумели превратиться, чтобы выжить. Я так считаю, они знали и про Вертдом, потому что до нас дошли предания. Вы явились со стороны моря, как и должно быть. У всех вас белая кожа и светлые волосы.

— Но мы безбородые. Как и все вы.

— Мальчик слишком для того молод. Насчет тебя тоже говорится в преданиях — человек, сотворенный из разумной стали, с посеребренным лицом и телом.

— Гм. Ты еще что-нибудь слыхал такое… чтобы пригодилось для нашей идентификации?

Как ни странно, Инкарри понял и длиннющее слово, которое Бьярни вставил, чтобы слегка сбить с толку упорного собеседника.

— Да. Золотое Перо от тела Змея.

Бьярни слегка вздрогнул:

— Ну, ты, старче, попал в мишень. Насчет тела и прочего не знаю, только вот…

Он полез рукой за подкладку легкой куртки и достал узкий футляр. Инкарри широко раскрыл глаза, но потом закивал головой с видом полного удовлетворения.

— Раскрыть?

— Ни в коем случае. Это будет кощунством. Я верю. Я знаю. Я чувствую. Но взять это должен сам он.

— Когда?

— Когда соизволит явиться на призыв или мольбу.

Бьярни подумал про себя, что такого можно дожидаться хоть сто лет, хоть двести, но снова промолчал.

В это время из хижины высунулись четыре сонных и разомлевших мордахи: вертдомские двойняшки и дети хозяина.

— Может статься, мы отыщем, чем приманить Змея, коль уж с нами его отпрыски, — с важностью произнес Инкарри в ответ на невысказанное.

С тем все взрослые разошлись на отдых, а юнцы высыпали из-под всех крыш — беситься. Походило это…Пожалуй, на то, как ба-нэсхин с разбегу седлают приливную волну. Волной были местные с их по виду неторопливыми движениями — все, кроме, пожалуй, малышки Эхекатль. Вот она, в соответствии со своим прозванием, налетала порывами.

— Ветер, который повергает наземь, — радостно смеялся Филипп. — Ярость вихря, что напрочь срывает с мозга крышу. Тебя, кстати, не называют хоть иногда Марикитой?

— Ага, — смеялась в ответ юная богиня. — А моего брата — Мескалито, потому что эта Капелька Росы уж очень жжет и пьянит местных девиц.

«Оба имени, если кто врубается, — сильно наркотического порядка, — мельком подумал Бьярни. — Детки тут не шибко простые, однако».

На следующее утро Инкарри собрал всех гостей на совет. Расселись на том же месте, где пировали.

— Я хочу просить о великой чести и великой услуге, — проговорил он, обращаясь на сей раз прямо к Филиппу. — Моя дочь достигла порога совершеннолетия, но женская Древесная Кровь не пятнает и не кормит землю, пока не нарушено девство. Последний обряд крайне опасен, и лишь самый храбрый муж или сильный жрец рискует его совершить. Что ты скажешь, Филипп, Сын Змея, если мы со всем почтением попросим о том тебя?

И видя крайнее смущение последнего, добавил:

— В ответ на эту величайшую услугу мой сын в его непререкаемой отваге готов сделать женщиной твою сестру. А он поистине из тех, кто раздвигает стволы обеими руками и стоит против урагана, не сгибаясь. Лучшего сына никому из нас не даровали боги.

— Мы должны посовещаться, — тут же ответил Бьярни.

Отвел подопечных в густые кусты и горячо зашептал:

— Корольки, вас вашему старинному долгу учили? Ну, что такое «Право сеньора» и для чего оно служило в самом начале эры? Дев всегда жуть как боялись.

— Я как-то иначе представляла себе свою первую брачную ночь, — скептически фыркнула Филиппа.

— Сочувствую, — ответил ей брат. — Тебе бы в Древний Рим вернуться. Там всех патрицианок, бывало, в день свадьбы на колени Приапу сажали. Такому каменному, и хвост смотрит прямо в небо. А у австралийцев отроковицу вскрывали острым каменным ножом, причем делал это жрец во время экстатической общей пляски.

— Гадость, — ответила она. — И не забывай, пожалуйста, что тебе самому придется выступить в роли устричной открывалки. Или даже лобзика по дереву.

— Кончайте базарить оба, — сухо одернул их Бьярни. — Отказаться от чести, я разумею, можно вполне. Только именно вот это и будет самым стыдным и позорным. И малодушным.

— Ну, если шеф так считает… — протянула Филиппа. — Мы вообще-то для контактов сюда явились.

— Очень и очень тесных, — вздохнул Филипп.

— Мы согласны, — торжественно объявил человек-меч, когда они вернулись к Инкарри.

И всех четверых начали готовить к торжеству на следующее же утро, еще до восхода солнца…

Той тапы из мятой коры, в которую облекались все Древесники, не было и в помине: плащи и юбочки из травы, заменившей тут перья, ожерелья из алых ягод и бурых семян, белых косточек и обрывков пуха. Раскраска, сделавшая близнецами всех четверых: какие-то круги и зигзаги сине-белого цвета. Непонятного вида обувь — гибрид сандалий и прорезанных насквозь башмаков. Такими предстали Даятели Священной Жертвы перед восхищенными взорами собравшихся.

Потом юные пары взялись за руки, и их с невероятным пиететом повлекли к пирамиде: впереди вождь, Бьярни и служители культа — в основном старики, — посередине сначала Филипп с Марикитой, потом Итцамна и Филиппа, сзади все прочие, исключая малолеток. Процессия по ходу дела пританцовывала: два шага вперед, малый шажок назад.

Подниматься на теокалли было совсем уж тягомотно: широкие ступени, сложенные из шершавого известняка были каждая по колено человеку, и чтобы подняться на очередной пролет, нужно было обогнуть все строение по периметру.

Самый верхняя ступень оказалась полой: в ней помещался небольшой храм со статуей человека в шапке из перьев и с туловищем, которое завершал раздвоенный чешуйчатый хвост, — и два невысоких стола, обращенных к ней изножьями.

Девушкам указали на них и скромно удалились из помещения.

Марикита взошла первая и вдела кисти рук в обручи.

— Сестра моя, делай так же. Вызволить руки не так легко, и опора будет надежная.

— Это зачем еще? Я чего — уже рожаю? А, ты имеешь в виду — ему по физии заехать. Ну, тогда конечно.

«Типичное ложе Прокруста, — думал параллельно с этим Филипп. — Девчонкам-то колени подогнуть придется или свесить ноги книзу».

Они с Инкарри со значением переглянулись. Нет, этот лесной мальчик был явно куда более подкован в подобных церемониях, хотя здесь факт не было никаких Дочерей Матери Энунны или Служанок Эрешкихаль. Внутри Филиппа еще только колыхалось туманное нечто, а из травяной юбки его древесного собрата уже поднялось нечто, слегка похожее на обрубок ветки.