Но не успели они поднять с земли верблюдов, как возник тихий, воровской ветер: шелестел песком, затягивая следы, вился змеей, вертелся кубарем, заворачивался кольцом, словно блудливая собачонка. Всё же непонятное самому ему упрямство заставило Камиля идти вперед по древнему караванному пути. Он знал, что такие гадостные ветерки в настоящую песчаную бурю обычно не перерастают, а вечно выжидать — до цели не дойдешь. Кроме того, не так далеко знал он еще один оазис, поменьше, где можно было переждать непогоду с некоторым даже успехом для торговли.

Однако в начале пути, когда они отдалились и от монастыря, и от Босры, ветер оторвался от земли, голос его стал мощен. Затрубил в трубы, застучал в бубен, хищно завыл и понес кучи песка. Сквозь них насилу мерцал рыжий диск солнца, но ему невмочь было сражаться с наступающей серо-лиловой тьмой.

— Смотри, Камиль! — Майсара еле дотянулся до его руки.

В оке самума, в котле, где варилась непогода, смутно завиднелись три гигантские фигуры. Три лохматые тени в развевающемся отрепье хватали песок в горсть, плевали на него и пускали по ветру, рвали у себя с головы пряди волос и вязали из них узлы.

— Знаешь, кто это? — боязливо прошептал слуга Хадиджи, показывая на устрашающие силуэты, которые трудились на перекрестке бурь.

— Сам, наверное, догадался, — шепотом же ответил Камиль. — Те, о ком предупреждал Бахира.

Ветер все плотнее облегал тело, как смирительной рубашкой, слепил глаза, запорашивал ноздри даже через ткань чалмы, которую каждый из них размотал, чтобы укутать лицо. Сначала люди и животные еще пытались идти, надеясь достичь хоть какого укрытия, потом пали на колени, прижимаясь друг к другу. Камиль подтянул свою Дюльдюль к себе, обхватил ее морду руками, пытаясь защитить глаза мулицы своим плащом. Но тут на них точно опрокинуло жаровню с раскаленными угольями, откуда валил бездымный жар; они успели еще увидеть три бешено крутящихся грязно-желтых смерча, похожих на колонны, — и провалились в окончательное забытье.

Очнулся Камиль от резкого холода и тяжести песка. Они с Дюльдюль разгреблись и поднялись на ноги, кто на две, кто на четыре. Рядом так же трудились Майсара с Хазаром.

— Поистине оказал нам милость Аллах и избавил от мучения самума! — воскликнул Майсара, отрясая прах с плеч и подошв.

— И убрал от нас свою «супругу» и «дочек», — мрачно добавил Камиль. — Теперь ты убедился, что никакие они не богини?

— Сила-то у них есть. Ты полюбуйся, Камиль, будто в другое место перенеслись! Где был бархан — там впадина, где была впадина — там холмик вырос.

— Такое всегда творит самум-бадех. Ты ведь бывал в пустыне еще чаще, чем я. Скажи лучше, где люди и верблюды?

— Если бы засыпало насмерть, холмики видать было бы. Нет, разбежались со страху, наверное. Испугались этих… — предположил Майсара.

У него пока язык не поворачивался обзывать высокочтимых дам так же беспардонно, как до него Камиль, и всё же страх его перед ними, вопреки всему, заметно поубавился. Отсутствие рабов и верблюдов если и не означало гибели, то было на редкость близко к ней; однако оба караванщика и их ослы уцелели, а это вселяло надежду.

— Отойдем немного и попытаемся добраться… — начал Майсара и внезапно воскликнул: — Стой-ка, а ведь это старуха Варда!

В самом деле, она приближалась из отдаления неторопливой и гордой иноходью, как в далекой молодости. В карих глазах светилось ликование, шея грациозно покачивалась из стороны в сторону, брякая колокольцем, вьюки с водой и съестным припасом окончательно и бесповоротно съехали на один бок. А за нею трусило, спотыкаясь, нечто длинновязое и трогательно неуклюжее, но во всех мельчайших подробностях напоминающее ее саму.

— Верблюжонок. Правда, верблюжонок! — воскликнул Камиль.

— Откуда она его привела только! Она же самцов на дух не подпускает. И сильный какой ибн лабун, сам идет. Как будто от двугорбого из Турана, — восхищенно поцокал языком Майсара.

Варда — это значило для них теперь почти всё: подкрепить силы, вернуться к людям и начать поиски пропавших. Люди бросились развьючивать верблюдицу, дивясь, как это она выдержала передрягу и ничего с себя не сронила.

— Что запас уцелел — это не главное. Молоко будет — не пропадем ни от голода, ни от безводья, — говорил Майсара, оглаживая попеременно Варду и ее сынка. — Только беречь дитя надо. Без него она молока нипочем не даст, я ее вот как знаю.

Но сейчас — вот чудо! — молока хватило и на ее сына, и на обоих мужчин, умученных, с покрытыми коркой губами и горлом, будто стянутым удавкой. Жирного и сытного молока. Сначала они было попытались пить прямо из вымени, притворяясь верблюжатами, потом опомнились от своей дури, подобрали какую-то странного вида посудину (Камиль, уж точно, такой не помнил среди их утвари), подоили Варду и напились уже по всем правилам и без торопливости.

— Новые люди стали, — хвалился Майсара, поглаживая себя по животику, где красноречиво булькало.

Перевьючились. Чтобы не утяжелять Варде существование, кое-что добавили в ослиные переметные сумы. Хазар не проявил восторга, да и Дюльдюль попробовала обидеться, но что поделаешь! Проверили пояса. Динары, взятые, чтобы расторговаться, никуда не делись. В теперешнем положении их казалось даже в избытке.

— Какая теперь торговля. До Босры бы дойти, — сокрушенно вздохнул Камиль.

Однако лишь только путники попытались повернуть к городу, перед ними возникла невидимая и будто бы упругая стена, совершенно прозрачная: сквозь нее отлично, как через лупу, виделись монастырь, палатки и дерево пророков на фоне крошечных городских башен. Вот были они, как и песчаная окрестность, еле узнаваемы: зелень листвы ярче, войлок палаток — темнее, глина холмистых склонов совсем красна, камень монастырских стен — бел, а золото куполов небольшой церковки так и сверкало, будто после редкого в этих местах дождя. (Много позже Камиль дивился: почему они в то мгновение вообще не удивились белому камню и золотым маковкам — убогий ведь был здешний монастырь.)

— Шельмы завесили нам путь своими волосьями! — ахнул Майсара. Благоговение перед непочетной троицей сползало с него с быстротой, непостижимой уму. — То-то узлы вязали. Теперь нам туда никак не пройти.

— Что же, нельзя назад — пойдем вперед, — ответствовал Камиль без тени досады, как будто повторяя чье-то прежнее решение. — Стыда, по кайней мере, не обретем, и укора не будет.

Для его спутника это было невеликим утешением, однако делать нечего: закутались поплотнее, ибо оттуда, где только что пыхало жарой, давно валил холод, не сравнимый даже с ночным, уселись в седла, Майсара взял повод верблюдицы в руку — и тронулись потихоньку. Ибн лабун послушно затрусил следом за матерью.

О том же, что ждало их впереди, сказано будет в другой раз».

Второй день

— Славно же ты меня убаюкал, — сказала женщина, просыпаясь и закинув звенящие руки за голову. — Давненько так весело не спалось.

Джирджис приподнялся со своего места, кивнул. Речь его как-то незаметно перешла в сон; он подозревал даже, что сказка длилась уже помимо его речей и теперь зашла так далеко, что он не сможет найти оброненную нить повествования.

— Что же, тогда хватим по этому случаю твоего пещерного винца для опохмела и разойдемся по делам? Я хочу сказать — ты разойдешься.

Мальчик глянул на говорящего эти слова Уарку с подозрением, однако повиновался. В его движениях появилось нечто новое: они обрели большую свободу и в то же время крепость.

Мужчины отхлебнули по крошечному глотку, и от каждого послушно отлетело розоватое облачко, ближе к стенам и полу рассыпаясь на искорки, точно фейерверк. Это показалось женщине довольно красивым: она хотела попросить каплю для себя, но тотчас же поняла, что даже капля станет помехой в предстоящем ей испытании.

— Ты верно чувствуешь: снова ждет нас работенка, — произнес Уарка после того, как мальчик выбрался наверх. — Прошлый раз тебе не было боязно, а?