Утром этого мира, когда Странники умывались из кувшина и завтракали, удивлялся Майсара:
— Хозяин, чего ты улыбаешься, как дурень, и не ешь ничего толком? Или случилась с тобой очередная нелепица?
— Не приставай к нему, — сказал Камилл. — Он попробовал несозревший плод с дерева своего будущего.
— Ты уходил из нашей Майи в иную, — заметил Субхути с легкой укоризной. — Не очень это было по-дружески с твоей стороны.
А Барух, ничего не сказал — только усмехнулся по-новому и взял беззвучный аккорд на своей молчаливой арфе.
Часом позже они стояли у плоского, слегка заболоченного лимана. Мечевидные листья торчали из какой-то буроватой колосящейся травы. Они держались крепко, хотя ветер раскачивал вокруг них тонкую поросль на кочках. Столбы комаров роились над поверхностью вод, роясь и вздымаясь к небесам, и была их такая прорва и таких чисто по-бабски злых, что не кусались они здесь, по всей вероятности, из одного лишь междусобойного соперничества, которое поглощало все их силы. Кое-кого они в былые времена, однако, обглодали начисто: чуть дальше по берегу лежал кверху хребтиной дубовый остов то ли карбаса, то ли баркаса.
— Ну и верфь соорудили — на самой топкой топи, — с легким презрением сказал Майсара. — Сколько мест изъездил, а никогда такого не видал.
— Плоскодонки для рыбной ловли, может быть, и стоит делать на плоском месте, — со скептическим раздумьем добавил Арфист. — Или тихоходные баржи, скажем. Чтобы сразу на соответствующую им влагу спускать.
Утром Камилл, которого они четверо негласно признали старшим над собою, объявил, что поскольку сухое место кончилось, огибать земную ширь им придется по морю.
— А корабль будет? — поинтересовался Камиль. — Это не пустяк — на него подрядиться, а золота у нас немного, сам знаешь.
— У меня здесь не только дом, братья, но и прогулочная яхта, — с шутливой важностью произнес Камилл. — Друзья построили: как у графа Монте… забыл. И даже еще получше. А монета у нас не в ходу, я уже предупреждал.
— Задаром, выходит? — удивился Майсара. — Щедрый у тебя народ.
У четверки возникла неясная надежда, что эта «яхта» будет попрочнее странноприимной хижины, однако полной уверенности в этом не было: отсюда и скептический настрой.
— Раз говорили — яхта, значит, должна быть яхта, это такое кривое и косое, то есть с косым парусом, — подбавил юмора Субхути. Он выглядел тут, на морском берегу, совсем мальчишкой, и настроение у него стало легкое. — Только может ли быть корабль в этом туманном мире? Вон какое покрывало стелется по воде: чуть подними взгляд — и уже не видно ни волны, ни неба, ни верха, ни низа.
И тут он замолчал — они все замолчали, — потому что корабль уже двигался им навстречу, распустив округлые от ветра паруса, и ничто не было ему помехой: он почти не погружался в белесоватое марево, и от этого казалось, что плывет он по небу. Был он невелик и изящен, крутобок, точно половинка грецкого ореха, и весь одет резьбой. Терпкий и свежий запах соли и йода зацепился за его изобильную оснастку: Барух, который немного смыслил в корабельном мастерстве, подумал, что она никакая не яхтовая, скорее как у бригантины, и как только это чудо не перевернется кверху килем.
— Он у нас неплохо вышел, — говорил между тем Древесный Мастер. — Своенравен немного, игрив — чистое дитя или девушка. Характер уже вовсю проявился, а зрелой воли пока нет. Такой материал дерево: вроде бы и мягкий, податливый, лепи и режь его как угодно. Только вдруг оказывается, что это «как угодно» само дерево и диктует. Пойдешь ему наперекор — создашь безобразие или вовсе обломишь. Усилия не приложишь — так и останется кургузой деревяшкой, Двоякое сырье: неясно, кто кем владеет, творец творением или творение творцом.
— Как же им управлять, твоим суденышком? — полюбопытствовал Камиль.
— Так оно ручное. Я его начинил всякой электроникой.
— Элек… Она ведь железная.
— Смотря какая. Я вам про железки для простоты объяснял. В моем городе материал не так тяготит мастера, как замысел, и в ход идет многое. Главное дело — внутри кораблика почти то, что у нас в голове, и работает похоже.
— Так он… оно… думает?
— Хм. Как по-твоему, Камиль, мы чем думаем? Мозгами или… Хотя это тебе пока непонятно. В общем, кораблик улавливает желание хозяина, а поступает, как хочется. Точно девушка. Не зря англичане называют корабль местоимением женского рода! Однако наперекор мне он никогда не поступит и быстро учится, потому что я его люблю — и он тоже начинает меня любить.
Кораблик тем временем подошел совсем близко, заполоскал парусом и повернулся боком, чтобы люди могли рассмотреть белую с золотом надпись.
Субхути, желая показать, какой он полиглот, прочел:
— «Стелла Мару». Звезда и Глаз. Только слово «Глаз» ты тоже написал по-латыни, а не иероглифом. Почему, Камилл?
— Потому что ты прочел не совсем так, Биккху. Надо — «Стелла Марис». Морская Звезда.
— Красивое имя, — Субхути не желал сдаваться. — Но тогда получается, что корабль у тебя незрячий — как он будет прозревать Путь через морской туман и соленые брызги?
— Так нарисуй его — и не знак, а сам этот глаз.
— Я сделаю его синим, с черными ресницами.
— Это ты прекрасно выдумал! У моей Звезды в самом деле были такие очи, они меняли цвет, как небо, в зависимости от настроения, но синий означал полноту любви.
История умалчивает то, как Странники загружались на корабль и откуда они взяли провизию и запас пресной воды — в сущности, эти технические подробности неинтересны. Разве не было у Мастера множества друзей в его собственном городе? И как устроили в трюме Варду, ее сына и верховых ослов, сделав им комфортные денники… И как сами расположились в легкой деревянной палатке, называемой «каюта», устланной коврами местного тканья — без ворса, но зато ярко-полосатыми, черно-бело-желто-зелено-розовыми, как тигр на цветочном лугу. Высокие оконные рамы насквозь просвистывал ветер, память Странников ночью всякий раз возвращала их на берег, откуда они отплыли, и снились им такие же необыкновенные сны, как и Камилю в его последнюю сухопутную ночь.
Трюм, тем не менее, заслужил особого упоминания. Денники, ящики и мешки с провиантом заняли в нем изрядную часть. Оставшееся пространcтво было вроде бы небольшим, но когда Росинант, внезапно решив показать свой характер, вздумал поразмяться, оставив за флагом Баруха и Майсару, которые кричали и топотали вослед по настилу, оно мигом раздалось до размеров хорошего караван-сарая.
На гвалт явились Камиль под руку с Мастером.
— Я же предупреждал — озорует она, — сказал Камилл. — Ну будет, Стелла, успокойся, незачем так расходиться. Загоняй этого гуляку в стойло. Если потакать всяким ишакам и лошакам, скоро не люди на них, а они на людей сядут. Вообще-то ты права — морская дорога длинная, а скакунов необходимо выгуливать, чтобы сохранили форму.
— Какая «Стелла» огромная, прямо город, — изумился Камиль. — Это ж мы ее не направим куда надо.
— Ерунда. всего-навсего тут свернутое пространство. Когда удобно — раскинется вдоль и поперек, когда надо — снова стиснется. Чего бояться? Арабы — прирожденные мореплаватели, это у них с молоком матери всосано. Они пустынножители, а пустыню, как и океан, не назовешь твердью.
— И руля я не увидел.
— Правильно. Стань на капитанский мостик — и «Стелла» будет знать, что ты командир. Куда ты захочешь — туда и пойдет и еще подcтрахуется от скал и подводных рифов. У нее глаза получше наших, видят на фарсах в темноту и на два фарсаха в глубину. Это помимо того ока, что Биккху ей пририсовывает.
Сам Субхути сидел за бортом в люльке и найденными на борту красками усердно малевал пониже названия огромный лазурный глаз с мудрым и лукавым выражением. Слова «STELLA MARIS» изогнулись над ним, как крутая бровь.
Работников и помощников было у Странников довольно, и всё равно — уминались и устраивались день и часть ночи. Отплыли наутро, в виду у половины городского населения. Солнце, едва взойдя на небо, заплескалось и раздробилось в дорожке, что шла за кормой, ветер оживил море, и крутобокий кораблик — морской конек — поскакал с волны на волну, неся в своей утробе неисчерпаемость бытия. Небо было ясное; громоздились на нем белоснежные крепости, еще не накопившие в себе громов и молний. На палубу летели шальные капли. Камиль облизал солоноватые губы:
