И, разразившись слезами, Фенелла выбежала из гостиной. Поль с непреклонным видом вышел следом за ней.

Агата снова собралась улизнуть, но, услышав за дверью бурные рыдания Фенеллы, опустилась на стул. Оставшиеся Анкреды, перебивая друг друга, говорили все вместе. Сэр Генри ударил кулаком по полке, и стоявшие там статуэтки подпрыгнули.

– Чтобы больше ноги ее в моем доме не было! – проревел он. – Не позволю!

Миллеман и Полина, стоя по бокам от него, ломали руки и нестройным хором горестно причитали. Седрик что-то громко щебетал, встав за спинкой софы, на которой возлежала мисс Оринкорт. Именно она и прекратила этот концерт. Поднявшись с софы, мисс Оринкорт уперла руки в боки и обвела Анкредов презрительным взглядом.

– Я не собираюсь сидеть здесь и слушать, как меня оскорбляют! – пронзительным голосом заявила она. – В этой комнате прозвучали высказывания, которых не потерпит ни одна уважающая себя девушка в моем деликатном положении! Нуф-Нуф!

Сэр Генри перестал колотить кулаком по полке, замер и посмотрел на нее с беспокойством.

– Раз уж пошли официальные объявления, – сказала мисс Оринкорт, – то нам тоже есть о чем объявить. Я правильно говорю, Нуф-Нуф? – Она метнула на него зловещий взгляд. – Или ошибаюсь?

Выглядела она в эту минуту прелестно. Цветовая гамма, формы, линии, фактура – все в ней идеально сочеталось между собой, создавая ту стопроцентно синтетическую прелесть, которой поражают нас пластмассовые куклы. «Она настолько законченное произведение, – подумала Агата, – что бессмысленно пытаться нарушить его целостность рассуждениями о ее характере или вульгарности. В своем роде она – совершенство».

– Ну так что, Нуф-Нуф?

Сэр Генри, не сводя с нее глаз, одернул сюртук, распрямился и взял ее за руку.

– Как пожелаешь, дорогая, – пробормотал он. – Как пожелаешь.

Полина и Миллеман отшатнулись назад. Седрик шумно втянул воздух и поправил усики. Агата с удивлением заметила, что рука у него дрожит.

– Я думал объявить это в день юбилея, – сказал сэр Генри, – однако ныне, когда я с горечью и болью убедился, что мою семью мало, а вернее, нисколько не заботит мое счастье, – («Папочка!» – возопила Полина), – я в этот скорбный час взываю к той Высшей Красоте, которой моя судьба не безразлична.

– Угу, правильно, – кивнула мисс Оринкорт. – Только чуть повеселее, пупсик, ладно?

Поразительно быстро оправившись от смущения, вызванного этой перебивкой, сэр Генри собрался с духом.

– Эта дама, – громко объявил он, – благосклонно согласилась стать моей женой.

Зная, сколь бурно Анкреды выражают свои эмоции, Агата отметила, что сейчас они проявили величайшую выдержку. Полина и Миллеман, правда, на минуту остолбенели, зато Седрик в тот же миг выскочил из своего укрытия и схватил деда за руку.

– Дедушка, любимый… я так рад… это просто замечательно… Соня, прелесть моя… – затараторил он, – это же чудо, чудо! – и поцеловал ее в щеку.

– Да, папочка, – следуя примеру сына, но отнюдь не собираясь целовать мисс Оринкорт, подхватила Миллеман. – Мы, конечно, не будем делать вид, что для нас это такой уж сюрприз, но скажу одно: все мы искренне надеемся, что вы будете очень счастливы.

Полина в изъявлении чувств была щедрее.

– Милый папочка! – Она взяла отца за руку и уставилась на него повлажневшими глазами. – Милый, дорогой папочка! Поверь, я думаю только о том, чтобы ты был счастлив.

Сэр Генри наклонил голову, и Полина, подпрыгнув, чмокнула его в усы.

– Ах, Полина, – произнес он с трагической покорностью. – Мне нанесли тяжкую рану, Полина. Глубокую, тяжкую рану.

– Не говори так, – запротестовала Полина. – Нет!

– Увы, да. – Сэр Генри вздохнул. – Увы.

Отпрянув от него, Полина повернулась к мисс Оринкорт и протянула ей руку.

– Любите его, – упавшим голосом сказала она. – Вот все, о чем мы просим. Любите его.

Красноречиво воздев глаза к небу, сэр Генри отвернулся, прошел через гостиную и величаво рухнул в пустовавшее кресло.

Раздался громкий, очень неприличный звук.

Побагровев, сэр Генри вскочил на ноги и сдернул с кресла бархатную подушку. Под ней лежал еще не до конца выпустивший воздух резиновый мешочек, похожий на пузырь для льда. Поперек него шла крупная надпись: «ИЗЮМИНКА – придаст пикантность и живость любой вечеринке». Когда сэр Генри схватил это устройство, оно вновь издало тот же отвратительный звук. Метким броском сэр Генри отправил «изюминку» в камин, и по гостиной расползлась вонь горящей резины.

– Да, знаете ли, – сказала мисс Оринкорт. – Смех смехом, но мне кажется, этот ребенок начинает позволять себе довольно пошлые шутки.

Сэр Генри в тишине прошествовал к двери, но, естественно, он не мог обойтись без эффектной концовки и уже на пороге обернулся.

– Миллеман, будь любезна завтра же утром послать за моим поверенным.

Дверь хлопнула. На минуту в комнате воцарилось гробовое молчание, и Агата наконец-то смогла удрать из гостиной.

Она не слишком удивилась, когда наутро ей передали, что сэр Генри плохо себя чувствует и на сеанс не придет, хотя надеется после обеда, как обычно, уделить ей час. В записке, лежавшей на подносе с утренним чаем, сообщалось, что Седрик будет счастлив заменить сэра Генри и попозировать в его костюме, если это хоть сколько-нибудь поможет миссис Аллен в работе. «Да, может помочь, – подумала Агата. – Надо же когда-то писать плащ». После вчерашнего она не сомневалась, что семейный оборонительный союз развалится, и ждала, что по меньшей мере двое из Анкредов, а именно Поль и Фенелла, покинут Анкретон, возможно разъехавшись в разные стороны. Она еще не знала, как стойко Анкреды держатся до последнего в своих междоусобных войнах. На завтраке появились оба – погруженная в молчание, белая как полотно Фенелла и погруженный в молчание, красный как рак Поль. Полина спустилась к столу чуть позже. С сыном она обращалась так, будто он заболел, причем не совсем приличной болезнью. На Фенеллу глядела с оскорбленно неприязненным видом и почти с ней не разговаривала. Во главе стола сидела Миллеман. Сегодня она улыбалась реже, чем обычно, но за ее озабоченностью – может быть, напускной, поди пойми, – Агата уловила оттенок удовлетворения. Своей золовке она выказывала подчеркнутое сострадание, и, как почувствовала Агата, Полину это только бесило.

– Ну что, Милли, – сказала Полина после долгого молчания, – ты решила сохранить свое амплуа и при новой администрации?

– Знаешь, Полина, я всегда немного теряюсь, когда ты говоришь на театральном жаргоне.

– Другими словами, ты хочешь оставить за собой роль домоправительницы и при новой хозяйке?

– Далеко в этом не уверена.

– Бедная Милли. – Полина вздохнула. – Боюсь, тебе будет трудно.

– Не думаю. Мы с Седриком давно мечтаем снять на двоих маленькую уютную квартирку в Лондоне.

– Да, конечно, – с излишней готовностью согласилась Полина. – Полагаю, Седрику тоже теперь придется умерить пыл.

– Кто знает, может быть, Поль и Фенелла разрешат мне вести хозяйство у них. – Миллеман впервые за все утро рассмеялась. И, придав своему лицу выражение искреннего интереса, повернулась к молодой паре: – А вы-то как собираетесь жить?

– Так же, как другие мужья и жены, у которых нет денег, – ответила Фенелла. – Поль получает пенсию, у меня есть специальность. Будем оба работать.

– Полноте, – благодушно сказала Миллеман. – А вдруг дедушка все-таки…

– Нам от дедушки ничего не надо, тетя Милли, – быстро перебил ее Поль. – Он, конечно, и сам ничего не сделает, но нам все равно не надо.

– Милый мой! – воскликнула Полина. – Откуда столько яда? Столько желчи? Когда ты так говоришь, Поль, я тебя, право, не узнаю. Будто кто-то, – она бросила чрезвычайно неодобрительный взгляд на Фенеллу, – повлиял на тебя самым пагубным образом.

– А где Панталоша? – радужным тоном спросила Миллеман.

– Где же ей быть, как не в школе? – достойно парировала Полина. – У нее, Милли, нет обыкновения завтракать вместе с нами.