Это я неожиданно вспомнил знаменитый фильм про Маугли и змея Каа.
— Ближ-же…
Заяц дрогнул и двинулся ко мне, трепеща всей шкурой.
— Ещ-ще ближ-же…
Он оказался почти рядом.
Когда моя рука была сантиметрах в двадцати от заячьего загорбка, я сказал так же твердо:
— А теперь пш-шел вон, хлоп.
Резко вытянул руку, сгреб животное за шкирку — и бросил сквозь стену. Он прошиб ее, точно она была из густого облака, и исчез.
— Победа! Верная победа — и без крови! — завопили, загалдели, заурчали Лесовики и Болотники. — Настала Большая Перемена!
— А это значит — Бал! — крикнула Гелена, вмиг вернув себе свой авантажный облик.
— Что же ты ей снова даешь верховодить, — с досадой прошептала Ялина мне на ухо. — Хочешь по себе узнать, какова настоящая, без обмана, тёща? Ну, скажи что-нибудь погромче нее.
И тут я по наитию вспомнил.
Выпрямился во весь немалый колдовской рост.
— Маэстро, урежьте вальс! — зычно и властно крикнул я, обращаясь к хорам.
И настал Вальс.
Точнее, то были первые такты штраусовского «Королевского Вальса» — величавый и звонкий рече-посполитский полонез. В его ритме выступили все здешние старожилы и компатриоты, лесные, болотные и водяные. Впереди — разодетые Багник с Лемпартшей, за ними — Лешак с Лешачихой, Купальский Дед с Купалкой, Пущевик с Навкой, Водяник с певуньей Зазовкой, Гаюн с Гаевкой, Баламутень с Ядеркой, а под конец — сам страшный Кадук с Ягиней, или Бабой Югой. Замыкала шествие какая-то неизвестная мне пара, что выглядела куда современнее прочих: паренек и девушка в дубленых полушубках с лимонками, прицепленными к поясу.
Шествие сменилось изумительной прелести венским вальсом более поздних времен.
— Давай и мы потанцуем, — шепнул я моей девушке. — Иначе зачем было так наряжаться?
И мы понеслись, будто снова нас кружил тот самый волшебный ветер, что принёс сюда. Тем временем пленительная австро-венгерская мелодия сменилась русской «легкой» мазуркой, мазурка — бойким нэпманским фокстротцем, фокстрот — снова вальсом — но уже знаменитым в сталинское время «вальсом барсука» («спит все вокруг, только не спит барсук…»)
Мы с моей девушкой пытались не отставать от этого непредсказуемого изменения ритмов. Одно хорошо — я в качестве этнолога изучил все эти танцы досконально.
Но тут оркестр грянул нечто уж совершенно невообразимое, в стиле то ли столичного рок-н-ролла, то ли тяжелого рока из российских глубин. Всё и вся смешалось в доме Аржавнецких. Напоследок я разобрал слова:
«Багник Лемпарта любил,
В рощицу гулять водил.
От такого романа
Вся роща переломана».
И тут враз кончилась музыка, растаяли стены, сошло с круга ночное колдовство. Кто-то тряс меня, сидящего на пеньке, за плечо:
— Проснись, а то мигом замерзнешь или горячку схватишь!
Я открыл глаза. Было раннее, еще сумрачное начало дня.
Надо мной наклонилась девушка в пуховике с капюшоном. Миловидное лицо с точеными чертами, серые глаза, из прически выбилась…
Прядь чистейшего белого золота. Такая длинная, что весь алфавит женских имен можно было на палец намотать, гадая, как зовут ее, твою единственную…
— Ялина, — пробормотал я.
— Ярина, — рассмеялась она. — Это вроде украинское имя, да не было времени придумать подходящее. С Новым Годом тебя, Михась!
— И тебя тоже. Яринка, а какой это год — Кролика или Кота?
— Обоих. Но главное — это Год Защиты Полесского Болота. Дрягва — это наше всё.
— Но мы еще вернемся за подснежниками?
— Конечно, вернемся.
И наполовину замерзшая трясина под нашими ногами довольно ухнула, булькнула, выпустив на волю огромный пузырь, и замельтешила нарядными огоньками, точно «мерседес», который готовится отвернуть с прямой трассы.
© Copyright: Тациана Мудрая, 2011
