Шум стих, оркестр возвратился на свой помост, негритянки вернули себе облик обнаженных розовых куколок и удалились. Сладкозвучный тенор, сверкая глазами, зубами и подпуская в голос рыдание, вышел и спел «Санта-Лючию» и другие знакомые песни. Он тоже перемещался среди зрителей. Леди Брейсли протянула ему веточку вечнозеленой растительности, которой был украшен ее стол.

За тенором последовало начало программы – знаменитая чернокожая певица в стиле соул. Она была красивой и волнующей, как и ее пение. «Космо» замер. Одна из песен рассказывала о безнадежности, раненых чувствах и унынии и в устах певицы превратилась в своего рода обвинение. Софи казалось, аудитория почти уничтожена под ее напором, и ей было странно, что леди Брейсли, например, и Кеннет могли сидеть, одобрительно смотреть и почтительно присоединяться к аплодисментам.

Когда она ушла, Грант сказал:

– Это было удивительно, правда?

Услышавший его слова Аллейн подхватил:

– Необыкновенно. Неужели современная аудитория считает, что стремление к удовольствию удовлетворяется лучше всего тогда, когда у вас из-под ног выбивают почву?

– О, – сказал Грант, – разве не всегда так было? Мы любим, чтобы нам напоминали, что в Датском королевстве что-то прогнило. Это позволяет нам чувствовать себя важными.

Программа закончилась выступлением очень стильного ансамбля, свет приглушили, оркестр принялся наигрывать танцевальную музыку, и Грант обратился к Софи:

– Давайте же! Хотите вы или нет?

Они потанцевали, говоря мало, но с удовольствием.

Появился Джованни, и леди Брейсли потанцевала с ним. Они с большим мастерством проделывали замысловатые па.

Ван дер Вегели, с полуулыбкой, тесно обнявшись, покачивались и поворачивались на пятачке, держась поближе к погруженному в темноту краю танцевальной площадки.

Майор Свит, который предпринял старательную, но запоздалую попытку пригласить Софи, сидел, пил шампанское и уныло беседовал с Аллейном. Тот заключил, что майор – выпивоха бывалый и даже в сильном подпитии долго сохраняющий более или менее приличный контроль над собой.

– Очаровательная она девушка, – бормотал майор. – Естественная. Милая. Но и сексапильная, заметьте. Глаз не оторвать, а? – Довольно мрачно добавил: – Просто милая, приятная, естественная девушка… как я и говорю.

– Вы поедете на другое шоу? – спросил Аллейн.

– А вы сами? – задал встречный вопрос майор. – Что справедливо, то справедливо. Наказание маршировкой с полной выкладкой, насколько мне известно… – туманно добавил он. – При прочих равных…

– Да, я еду.

– Дайте пять, – предложил майор, протягивая руку. Но, обнаружив, что она наткнулась на бутылку с шампанским, снова наполнил свой бокал. Перегнулся через стол. – Чего я только в свое время не повидал, – признался он. – Вы человек широких взглядов. На вкус и цвет товарищей нет, но из всего этого складывается опыт. Ни слова дамам – чего они не увидят, о том не станут горевать. Сколько мне лет? Давайте же. Скажите. Сколько мне, по-вашему, лет?

– Шестьдесят?

– И десять. Законный отрезок жизни, хотя трудно поверить. До встречи со всеми вами этим вечером, мой мальчик. – Он наклонился вперед и печально посмотрел на Аллейна, не фокусируя взгляд. – Я говорю, – пробормотал он. – Она-то не поедет, а?

– Кто?

– Старая перечница.

– Полагаю, поедет.

– Господи!

– Это непомерно дорого, – заметил Аллейн. – Пятнадцать тысяч лир.

– Пусть только попробуют нас надуть, а? Я полон надежд, – плотоядно осклабился майор. – И вот что я скажу вам, старина, в обычных ос-стояс-ствах вы бы меня здесь не увидели. А знаете что? Волнение. Зеленое сукно. Монте-Карло. И – бах! – Он широко взмахнул обеими руками. – И все – бах!

– Большой выигрыш?

– Бах!

– Великолепно.

И этим, предположил Аллейн, можно объяснить поведение майора. Или нет?

– Странная история с Мейлером, вам не кажется? – спросил он.

– Бах! – Майор, похоже, застрял на этом восклицании. – Странное поведение, – добавил он. – Неприличное поведение, если вы меня спросите, ну да ладно. – Он на несколько секунд погрузился в мрачное молчание, а затем заорал так громко, что люди за соседним столом уставились на него: – Тем, черт побери, и лучше. Прошу прощения за выражение.

После этого он, судя по всему, потерял желание разговаривать, и Аллейн присоединился к Кеннету Дорну.

После ухода соул-певицы Кеннет снова впал в кажущуюся хронической вялость, прерываемую вспышками суетливости. Он не делал попытки потанцевать, но теребил оборки своей сорочки и часто поглядывал на вход, как будто ждал какого-то нового гостя. Он бросил на Аллейна один из своих беспокойных, изучающих взглядов.

– Вы великолепно выглядите, – сказал он. – Вам весело?

– Мне, по крайней мере, интересно. Подобные вещи совершенно не в моем вкусе. Это опыт.

– О! – нетерпеливо воскликнул Кеннет. – Это! – Он шаркнул ногой. – По-моему, вы держались потрясающе, – сказал он. – Вы понимаете. То, как вы распоряжались всеми после исчезновения Себа. Слушайте. Вы думаете, что он… вы понимаете… я хочу сказать… что вы думаете?

– Понятия не имею, – ответил Аллейн. – Я никогда раньше не видел этого человека. А у вас с ним, кажется, очень дружеские отношения.

– У меня?

– Вы называете его Себ, не так ли?

– Да ладно. Понимаете. Просто такая манера. Почему нет?

– Возможно, он вам полезен.

– Каким же это образом? – проговорил Кеннет, не сводя с Аллейна глаз.

– В Риме. Я надеялся… разумеется, я могу серьезно ошибаться. – Аллейн оборвал себя. – Вы едете на эту позднюю вечеринку? – спросил он.

– Конечно. И мне все равно, сколько придется ждать.

– Правда? – отозвался Аллейн. И, надеясь, что правильно и с правильной интонацией употребляет жаргонное слово, спросил: – Можно ожидать увидеть «сцену»?

Кеннет кончиком пальца откинул прядь волос, упавшую на глаза.

– Какого рода «сцену»? – осторожно спросил он.

– Группу… э… или я неправильно выразился? Я пока еще не подсел… так, кажется, называется? Я хочу «опыта». Понимаете?

Теперь Кеннет неприкрыто его разглядывал.

– Вы, конечно, выглядите классно, – сказал он. – Знаете, просто круто. Но… взглянем правде в глаза. Начистоту, дорогой. Начистоту.

– Сожалею, – сказал Аллейн. – Мистер Мейлер должен был помочь мне с заменой.

– Пусть это вас не тревожит. У Тони здорово.

– У Тони?

– Там, куда мы едем. В «БерлогуТони». Самое лучшее местечко. Отличное. Знаете? «Травка», кое-что покрепче, все такое. Причем никаких осложнений. Немножко поторчим.

– Поторчим?..

– Это такая вечеринка. Психоделическая.

– Шоу среди присутствующих?

– Если хотите… но наоборот. Такое модное. Некоторые приходят просто похихикать и уходят. Но если вас забирает, ради чего это и делается, вы ловите кайф.

– Очевидно, вы уже бывали там раньше?

– Не стану вас обманывать, бывал. Нас возил Себ.

– Нас?

– Тетушка тоже ездила. Она так любит новые впечатления. Она изумительная… честно. Я не шучу.

Пересиливая себя, Аллейн непринужденно спросил:

– Себ… подсадил вас?

– Совершенно верно. В Перудже. Я подумываю, – сказал Кеннет, – сменить.

– Сменить?

– Сделать большой скачок. С «травки» на иглу. Ну, у меня, между прочим, есть вкус. Понимаете. И заметьте, зависимости у меня нет. Так, изредка принимаю дозу. Только чтобы повеселиться.

Аллейн посмотрел в лицо, которое еще не так давно было, видимо, привлекательным. Полицейские с такой же неохотой определяют характер по лицам людей, с какой позволяют читать собственные мысли по своим лицам, но Аллейну пришло на ум, что если бы не отталкивающий цвет лица и постоянно искривленный в безвольной усмешке рот, то Кеннет был бы вполне симпатичным парнем. Даже теперь он еще мог оказаться не таким распущенным, как можно было предположить по его поведению в целом. И что бы там ни произошло или еще произойдет с мистером Себастьяном Мейлером, подумал Аллейн, это и на миллионную долю не сравняется с тем, чего он, безусловно, заслуживает.