«Уж как ему будет угодно, — решила Трои, — но придётся этому инспектору Тиллотсону выслушать всю историю. Посмотрим, что он скажет. А пока…»

Пока она отправилась в каюту и написала мужу ещё одно письмо.

Через полчаса «Зодиак» встал на суточную стоянку в Кроссдайке.

Как я уже говорил, — продолжил Аллейн, — я позвонил из Сан-Франциско в Скотленд-Ярд. Инспектор Фокс, занимавшийся делом Андропулоса, был в отъезде, но мне удалось созвониться с инспектором Тиллотсоном из Толларка. Он передал мне разговор с моей женой, причём одно обстоятельство обеспокоило меня значительно больше, чем Тиллотсона.

Человек, сидящий во втором ряду, понял, о чем речь, — Аллейн заметил это по глазам.

— Вот именно, — подтвердил Аллейн. — Поэтому я снова созвонился со Скотленд-Ярдом и выяснил, что Фол-джем и в самом деле уже добрался до Лондона, но затаился, и пока о нем ничего не известно. По сведениям полиции, Андропулос, вероятно, попытался шантажировать Фолджема и неосторожно пригрозил, что выдаст его, если тот не раскошелится. Андропулос даже намекал об этом одному из наших — туманно, как обычно делают уголовники, ещё не решив, выдавать или не выдавать, но достаточно ясно, чтобы можно было догадаться, о ком идёт речь. А вскоре после этого Андропулоса убили. Убийца, стоя сзади, резко и сильно нажал на сонную артерию, а это равносильно подписи Артиста.

За Артистом уже числилось два убийства, но у нас не было прямых улик. Около тела Андропулоса нашли конверт известного транспортного агентства, на котором была от руки проставлена цена билетов и время отправления межконтинентальных поездов, из чего сделали вывод, что он перебрался во Францию. Потом мы поняли, что конверт подбросил сам Артист, ловко направив Фокса по ложному следу. Ход, очень характерный для него. Я уже говорил о его таланте перевоплощения, но, кажется, не упоминал, что, когда он хочет, он умеет быть привлекательным для многих женщин. Он обладает феноменальным умением воспроизводить различные диалекты, причём не только разговаривает, подражая людям разных слоёв общества, но каким-то образом ухитряется и мыслить в соответствующем ключе. Как актёр, он вживается в роль персонажа, которого изображает. Он, между прочим, превосходно изображает круглых дураков. Сцена потеряла в нем великого артиста. Он весьма общителен, что, казалось бы, довольно опасно для него, и обладает целым рядом дарований, весьма неожиданных, но подчас очень полезных.

Теперь вы можете оценить ситуацию — Адропулос убит скорей всего Артистом, а Артист разгуливает на свободе. Дальше: Адропулос неизвестно зачем вдруг решает насладиться мирным плаванием на «Зодиаке», а потом его каюта достаётся моей жене. Нет никаких причин предполагать, что убийца находится среди её попутчиков, и все же… все же… жена рассказывает, что её невинное замечание о Констеблях очень встревожило кого-то и что кто-то из пассажиров спрятал газету, где помещена заметка об убийстве Адропулоса. Она почти убеждена, что австралийский пастор, который постоянно носит тёмные очки, а сняв их, прикрывает левый глаз волосами, вырвал страничку из дневника нелепой старой девы. И она подозревает, что он подслушал её разговор с мистером Фоксом. Кроме того, её преследует ощущение недвигающейся беды. В этой головоломной ситуации есть один штрих, который, как это ни глупо, тревожит меня больше всех остальных, взятых вместе. Может быть, кто-нибудь догадывается, какой…

Но человек во втором ряду уже поднял руку.

— Совершенно верно, — сказал Аллейн, когда этот феномен дал правильный ответ с резким шотландским акцентом. — Именно это. Вспомните, что сам я нахожусь более чем за пять тысяч километров на важном совещании в Сан-Франциско. Что же мне делать?

После минутной паузы рука во втором ряду снова поднялась.

— Ну хорошо, хорошо! — одобрил Аллейн. — Давайте я послушаю вас.

Хейзл Рикерби-Каррик сидела у себя в каюте, с трудом перелистывая размокшие страницы своего дневника. Они ещё не превратились в бумажную кашу, а только слиплись, сморщились и постепенно расползались. Часть страниц оторвалась от корешка, и на них затекла красная краска переплёта. Однако записи ещё можно было разобрать.

Она отделила то, что было написано за последние два дня.

«Ну вот, — уныло читала она, — я опять перестаралась. Одно дело — Мэвис и совсем другое — такие, как эта Трои. Если бы я сразу догадалась, кто она. Или заранее узнала, что она займёт соседнюю со мной каюту. Я сходила бы на выставку и могла бы тогда поговорить с ней о живописи. Конечно, я совсем не разбираюсь…» Здесь она не закончила свою мысль. Отделив насквозь промокшую страницу от следующей с помощью пилочки для ногтей, она принялась читать последнюю запись, сделанную перед тем, как дневник упал за борт.

"… я все это запишу. Дневник со мной. Я лежу на надувном матраце на палубе за грудой прикрытых брезентом шезлонгов и загораю. Наверное, очень глупо, что я так смущаюсь. Это в наш-то век! Кто же теперь стесняется? К тому же загорать полезно, а тело прекрасно. Тело прекрасно! Только, увы, не моё. Сейчас я опишу то, что случилось вчера вечером в Толларке. Это было так страшно и так странно, что я не знаю, как мне быть. Я, пожалуй, расскажу об этом Трои. Она не сможет не признать, что это очень необычно.

Я вышла из церкви и возвращалась на «Зодиак»; на мне были лёгкие туфли на резиновой подошве и тёмный вязаный свитер. Думаю, поэтому меня не заметили в темноте. В левую туфлю попал какой-то камешек, и я:

Зашла его вытряхнуть в неосвещённый подъезд магазина. И тут с подъездом поравнялись эти люди. Я хотела их окликнуть, когда они остановились. Но я не сразу узнала их голоса — они говорили очень тихо. Один разговаривал шёпотом, этого я вообще не узнала. Зато другие… С первых же слов я просто онемела, буквально онемела. Меня парализовало от ужаса. Я и сейчас их слышу. Это…"

Она добралась до конца страницы. Следующие страницы, где шло продолжение записи, были вырваны. «Ну и что же, это ничего не значит, — думала она — Может, когда мистер Лазенби нырнул, он их нечаянно выдернул. Ведь дневник был раскрыт. Ну, конечно, именно так все и было, а иначе и быть не могло». Несколько минут она сидела неподвижно. Потом раза два провела пальцами по лбу и по глазам, словно пытаясь избавиться от какого-то наваждения. «Он же священник, — думала она — Священник. Он гостил у епископа. Я просто спрошу его, и все. Или нет, я сперва лучше посоветуюсь с Трои Аллейн. Ей придётся меня выслушать. И это, конечно, её заинтересует. Да! — вдруг вспомнила она. — Ведь её муж знаменитый сыщик. Ну тогда тем более ей нужно все рассказать. Может быть, она тогда захочет, чтобы я называла её не Агата, а Трои. Мы с ней подружимся», — без особой убеждённости подумала бедняжка.

Мысли замучили её, голову сжало, как обручем, в каюте было тесно, душно. «Я не буду тут спать, — вдруг решила она. — Я не усну ни на минуту, а если усну, меня истерзают кошмары». Роясь в поисках таблеток, которые дала ей Трои, она все обдумала: спать она ляжет на палубе. Подождёт, пока все лягут, затем надует свой матрац и заснёт «под бесконечным звёздным небом». И может быть, может быть…

«Такой уж у меня характер — люблю брать быка за рога», — подумала она и, наконец найдя таблетки, приняла две штуки, легла на койку и стала составлять отчаянные по смелости планы.

Вечер в Кроссдайке начался для Трои нелепо. Ужин подали рано, чтобы пассажиры успели осмотреть и деревню, и близлежащие руины охотничьего домика, где останавливался король Джон.

Трои, у которой начиналась сильная мигрень, надеялась ускользнуть пораньше и зайти в полицейский участок, прежде чем остальные отправятся на экскурсию. История с пропавшей горжеткой уже была известна всем и в случае надобности могла послужить предлогом. Во время ужина мисс Рикерби-Каррик так упорно таращилась на неё, что Трои чувствовала себя крайне неловко. Чем больше старая дева её раздражала, чем яростнее сопела, чем пристальней смотрела на неё, тем больше Трои её жалела и тем сильнее стремилась избегать её. Что ей нужно? Охотится за знаменитостью или, может быть, вдруг подумала Трои, эта странная особа хочет чем-то с ней поделиться?