*
На следующий день я рассказываю Таньке продолжение: дорога в Архангельск под конвоем двух вертолетов и одного катера, шумная встреча в порту, многочасовые обыски на яхте. Предупреждения!
А за окном все льет. Мокрая тундра, хлюпающая под ногами земля. О том, чтобы выйти, не может быть и речи. Шарапов уже дремлет, успев похмелиться первым осадком марганцовки. Парни уткнулись в видак — на экране какая-то крутая порнуха. Танька суетится на кухне, готовит нам обед, время от времени меня угощает. К чаю — почти белый, похожий на горстку льдинок мед с привкусом ванили. Алтайский, весенний, пахнет горным лугом. Наверное, этот запах и развязывает Таньке язык. Она вдруг принимается рассказывать о своей жизни. Бесстрастно, тихо, будто на спицах вяжет. Я пытаюсь запомнить узор. Набрасываю начерно в блокноте.
Танька — полька, с Алтая. В девичестве Баворовская. Кого-то из предков сослали в Алтайский край, но кого и за что — она не знает. Ей было пятнадцать лет — соплячка, едва школу закончила, — когда Шарапов в Катанду приехал. Жениться. На ее сестре. Заодно и Таньку прихватил. Устроил в Ленинграде на курсы телеграфисток при штабе. Небось уже тогда сообразил, что она ему на станции Ирену заменит. Ирка такой жизни не выдержала — одиночества посреди тундры, пьяного Степиного бешенства. Сбежала. А Танька осталась. Женой и рабой. Когда Шарапов уходит в запой, одна обслуживает станцию. И ему тоже служит — порой для битья. Начнет иной раз в Таньку целиться из пистолета, а откуда ей знать, заряжен тот, нет ли… Ночует тогда в бане — безопаснее. Потом самогон кончается, Степа трезвеет и начинает плакать, просить прощения, каяться. Тогда Танька его любит. А куда ей деваться — как он, так и она… Единственное Танюшино развлечение — капканы на лис. Выделывает шкуры на шубы. Уже на дюжину собрала, а сшить некому. Да и зачем? По тундре разгуливать?
В сумрачный шелест Таниного голоса вдруг вторгается рев. С пляжа. Мы бросаемся к окнам. Внизу, по подсохшему песку медленно ползет вездеход. В нашу сторону.
Каменное озеро
Оказалось — солдаты из гарнизона, приятели Шарапова: командир Витя, сын замадмирала Северного флота, сержант Петя из Казахстана, шофер ГТ-Т (гусеничного тяжелого тягача), и рядовой Федя, наполовину самоед, наполовину русский. Собрались лебедей пострелять. Ну и выпить заодно. К пограничникам не имеют никакого отношения, даже не поинтересовались, что мы тут делаем. Приняли за своих — за браконьеров. После двух стаканов было решено ехать вместе. Им пришлись по вкусу наши ружья, особенно Васино — дальнобойное.
Надо спешить, чтобы на малой воде проскочить до устья реки Волосова, потому что на берегу Конушина, крутом и топком, даже вездеход бывает бессилен. Снизу глина, на ней прикрытые дерном торфяные плиты в несколько этажей. Грунт здесь тоннами сползает в море, местами нависает, подмываемый волной, грозя в любой момент обвалиться. Во время прилива вода подбирается к самому обрыву, а при отливе образуется небольшой пляж, по которому мы и понеслись, заглушая мотором шум моря.
По руслу реки Волосова добираемся до тундры. Теперь сто верст иного мира. Подмокшие луга цветущей морошки, поля дикого щавеля и пряных трав, сплетения ивняка, клубки карликовой березы, сопки в лишаях ягеля, долины бурой грязи, озера, словно мертвые зеркала, потемневшие от времени, и везде, куда ни взглянешь, — обломки ракет. Вся тундра усеяна фрагментами ракетных корпусов, порой довольно внушительными, выкрашенными в искусственные цвета: оранжевый металлик, ядовито-желтый, фосфоресцирующий синий. На палитре спокойных тонов северной природы эти пятна ранят взгляд. Сводят с ума.
Мы искали лося. А попутно стреляли белых куропаток, гусей, уток. Сафари по-русски: завывание двухсот механических лошадей, облако выхлопных газов. С сопки на сопку, прорезая долины, разъезжая ручьи. Покров у тундры нежный, словно человеческая кожа, — даже легкие шаги оставляют след, моментально наполняющийся коричневатой водой, словно кровоподтек. Гусеницы нашего ГТ-Т раздирали руно тундры, помечая ее рубцами на сорок лет. Именно столько требуется, чтобы заросли шрамы от тягача. Чтобы тундра забыла о нашем визите.
Под вечер мы добрались до Каменного озера. Испокон века, каждый год, в конце мая сюда прилетают на гнездовья лебеди. В июне птицы линяют (меняют маховые крылья), на несколько недель утрачивая способность подниматься в воздух. В это время самоеды их и били. Как попало — загоняли собаками, ловили сетями. Этот обычай переняли новгородцы. Каменное озеро лежит на краю Канино-Тиманской тундры, неподалеку от бывшего волока, которым новгородские мореходы тянули ладьи, когда шли на Печору. Волок соединял Баренцево море с Белым в самом узком месте: между берегом Конушина и Чешским заливом. Сталин планировал прорыть здесь канал (Беломорско-Чешский[7]), да не успел — помер. Устроили полигон. Сегодня лебедей взяли под охрану, что не значит, будто пули пролетают мимо. «Красная книга» на полигоне не указ. Хозяин здесь тот, у кого в руках оружие.
— Лебединая песня — это, в сущности, гнетущее лебединое молчание, — повторяю я за Мерриллом, глядя на одинокого лебедя, что скользит по плоскому Каменному озеру. А молчание — это одиночество.
— Одиночество — это смерть, — отвечает мне эхо выстрела. Командир Витя убил птицу.
Затем разделал, посолил, поперчил и сунул в печку — ребята ее сами приспособили под дичь: чтобы испечь лебедя, достаточно одной вязанки дров. Когда мясо подходит, Витя сбрызгивает его спиртом и добавляет горсть мирабели. В гарнизонной столовой спирт продают литровыми банками. Как компот — на дне несколько слив. Этикетка гласит, что это продукт для приготовления кондитерских изделий, а стоит дешевле пол-литры. Изба прогревается. Пахнет печеным мясом. Окна охотничьей избушки выходят на Каменное озеро. Красное солнце садится за сопку — будто кровью истекает. Спирт в граненом стакане отдает краской. С лебединой грудки капает жир. Деликатес Ивана IV, царя Грозного. Стираются контуры, лица тонут во мраке, на стенах пляшут тени: не то бояр, не то ратников, не то опричников. Призраки, проглядывающие сквозь тончайшую материю реального мира…
Шойна
Еще сто двадцать верст в полунощную сторону (то есть в переводе с поморского — к северо-востоку). Сизые тучи висели, словно мешки под глазами Шарапова, когда мы с ним прощались. Потом хлынул дождь. Отливом нас несло вдоль Канинского берега. Полный штиль. Дождь шел бесшумно и безостановочно. Сбоку — словно кадры замедленной киносъемки, однообразного немого кино — сплошь голая безлюдная суша. Разнообразие вносили только реки: Волосова, ручей Богатый, Кия. В Шойну мы входили в тумане. К счастью, начался прилив. Дождь стих, зато поднялся ветер. Берег скрылся из виду. Мы шли по течению, словно по веревочке. Вслепую тыкали по дну кольями, обходя кошки. Продолжалось это несколько часов, время растаяло в тумане. Якорь бросили наудачу — авось не перевернет на малой воде. Наконец чай и койка. Спальники мокрые…
Вода плещет о борт «Антура», не дает уснуть. Что ж, вновь откроем «Год на Севере» — теперь уже здесь, на Канинском берегу. По сравнению с Зимним или Мезенским, где изредка встречаются человеческие поселения и кусты, Канинский берег, пишет Максимов, совершенно пуст, только сланец стелется, высотой не более аршина. Зимой даже самоеды гнали отсюда оленей, опасаясь идолов смерти: пустое пространство, согласно их преданиям, притягивает демонов небытия. Летом, кочуя по плато Камень, они порой охотились здесь на морского зверя: на нерпу, тевяка и водяного зайца. Но только у полуидиота-самоеда, утверждает Сергей Васильевич, хватает терпения поставить лодку на якорь неподалеку от берега и сутками лежать в ней с ружьем, флегматично-сосредоточенно дожидаясь появления из тони черной головки…
Я вдруг выпадаю из сна, словно из койки при сильном крене. В кубрике висит густой мат. Васин. Выскакиваю на палубу. Ветер швыряет в лицо песок — «Антур» стоит, уткнувшись швертом в отмель. Пока мы дремали, вода опала, а русло реки оказалось ста метрами далее. Как говорится, обсохли. А вокруг яхты, словно продолжение сна, бродят «инки» — самоедские подростки. С ярко накрашенными губами. Похоже, нас поджидают. На берегу засыпанный песком поселок — только крыши торчат из ям да ветер пыль метет. Откуда здесь деревня, откуда эти подростки с красными губами? Откуда столько песка?
