— Через десять дней вы летите рейсом Бухарест—Киев-Москва. Понятно?

— Да.

— Затем рейсом Москва—Ереван. Я кивнул.

— В первый день после прибытия в Москву зарегистрируетесь у властей. Понятно?

— Да.

— Хорошо. Счастливого пути. С вас четыре доллара США. Он пожал мне руку и дал маленькую карточку. Я мог отправляться в Советский Союз. Но я не имел намерения ехать в Москву, тем более в Киев и вообще садиться в самолет. Облегчение, которое я испытал, на краткий миг подарило мне счастливое чувство собственного могущества, и, подумав, что в Советском Союзе документы мне больше не понадобятся, я в приподнятом настроении отправился ловить поезд на Трансильванию.

Я поднял шторы; за окном — серое, морозное небо. Трансильвания неслась мимо окон поезда: грязные дома, стреноженные лошади, поросшие мхом склоны холмов, сосновые и березовые леса, церкви, устремленные ввысь башни, сложенные шпалы, пустые автомобильные стоянки, широкие безлюдные дороги. Ночью мы миновали Карпаты и оказались в одном из тех уголков Европы, которые с трудом поддаются описанию.

То, что по прихоти судьбы и капризу изменчивых современных границ Трансильвания оказалась на территории Румынии, на деле значит очень мало. Она столько же венгерская, сколько и румынская, настолько католическая, настолько и православная. Ее население представляет причудливую смесь венгров, румын, саксонцев, евреев, славян и цыган. Более пятисот лет Трансильвания была частью армянского мира, его щупальцем, протянувшимся в Закавказье. Разграбление Ани турками-сельджуками в 1064 году, их вторжение стало причиной первой волны армянской эмиграции. Одна из хроник того времени, описывая положение Армении, утверждает, что она лежит «на перекрестке всех дорог, обнаженная и обесчещенная, и каждый проходящий мимо грабит и унижает ее».

Спустя два столетия армянские монастыри необычайно окрепли. В это время были возведены многие из монастырских зданий Армении, а в библиотеках работало множество переписчиков и ученых. Серебряный век Армении — несомненно, одна из славных страниц в истории средневековья — до сих пор остается невоспетым. Но потом появились монголы, и Армения, чуткая к новым веяниям Армения, с ее неповторимой архитектурой, музыкой, математикой, литературой, подлинная жемчужина, блиставшая целое тысячелетие, была уничтожена. Некоторые ушли, спасаясь, в Киликийское армянское царство, расположенное в горах Тавра, однако большое количество армян ушло на север, постепенно расселяясь в восточной части Причерноморья, в Крыму, Украине, Польше, Молдавии и, в конце концов, спасаясь от преследований в шестнадцатом веке — в Трансильвании. Как сообщили мне в Бухаресте, к настоящему времени их там осталась лишь небольшая горстка.

Я прибыл в Клуж, имея на руках лишь армянское имя, никому не известный адрес и телефонный номер. Весь день я пытался свести их воедино. После полудня мои попытки по-прежнему оставались безрезультатными, и, чтобы уменьшить трату времени и сил, я решил поехать последним поездом в старый город Арменополис. Но уже на вокзале я предпринял последнюю попытку и нашел шофера такси, который действительно знал город. Он сумел найти дом, я нашел квартиру, но дома никого не было. Напротив через площадку находилась дверь с табличкой «Олтеан». Подумав, что, возможно, это армянская фамилия, я позвонил. Дверь открыла женщина. Нет, она не армянка, но это не важно. Она предложила мне подождать своих друзей здесь. Ее муж налил мне большую порцию сливовицы.

Семья Олтеан была румынской. Они смотрели немецкое спутниковое телевидение и считали Трансильванию с ее венграми удручающе примитивными. Чтобы показать степень этой примитивности, мадам Олтеан рассказала анекдот. Тупые крестьяне-венгры всегда носят с собой ножи. Она объяснила, что мадьяр даже представить себе не может, что у кого-либо нет такого же ножа, какой он всегда носит с собой. Однажды у дороги мадьярская семья готовит ужин. Появляется собака и утаскивает у мужа колбасу. «Быстрей, — кричит жена, — а то собака съест колбасу!» Но муж невозмутим: «Ничего, далеко не убежит. — Он похлопывает себя по карману: — Нож-то остался у меня».

Чета Олтеан считала анекдот смешным и смеялась от души, мы выпили еще сливовицы — и день плавно перешел в вечер. Было почти девять часов, когда армянин вернулся. Мы пошли к нему, выпили еще сливовицы и посмотрели все то же немецкое спутниковое телевидение. Армянин был хирургом-косметологом, стажировался в Риме и однажды даже оперировал нос кардинала. Его предупредили о моем приезде из Бухареста, и он заказал мне номер в роскошной гостинице Клужа, оставшейся со времен коммунистов. Я слишком много выпил и слишком устал, чтобы объяснять, насколько мне безразлично, где ночевать.

Мы расстались у входа в гостиницу. Он обещал показать мне Арменополис утром. Я довольно бессвязно выразил ему благодарность и побрел по лабиринту слабоосвещенных коридоров. Рядом с моей дверью, прислонясь к стене, стояла женщина в мехах и короткой юбке. Офицер секуритате — службы безопасности — флиртовал с ней. На лестничной площадке, развалившись на стуле, храпел полицейский. Все вокруг дышало упадком.

Утром служащий гостиницы пытался получить с меня за комнату сто долларов; я заплатил пять. Возможно, я был единственным в этой гостинице, кто вообще что-то платил. Хирург-косметолог повез меня в своей белой «дакии» за город, на север, к Арменополису. Утро было сырое, и низкое облако проплывало над поросшими лесом склонами. Несколько машин пронеслись мимо нас, мы обогнали запряженную быками телегу, но в целом долина казалась почти безжизненной.

Мой спутник каждое воскресенье ездил в Арменополис, переименованный в Герла. Там была похоронена его мать. На заднем сиденье автомобиля лежали завернутые в газету четыре гвоздики. Цветы были такого же цвета, как таинственное здание бледно-розового оттенка, примыкавшее к кладбищу. «Три этажа над землей, — бормотал хирург, — два — под». Здание оказалось одной из тюрем Трансильвании, пользовавшихся зловещей славой: в его подвалах, в сырых, темных камерах, госбезопасность пытала политических заключенных.

У могилы матери он опустился на колени, чтобы положить гвоздики на плиту. Минуту мы стояли молча. Тюремная охрана лениво смотрела на нас с вышки, и капли моросившего дождя сверкали, словно бриллианты, на поросшем мхом камне.

Высоко в ветвях раскидистой лиственницы шумно ссорились две вороны. Мы отошли от могилы и побродили по кладбищу. Хирург показывал имена армян, словно почетный список. Вот бюст доктора Молнара Антола, адвоката Габсбургов, а это — склеп богатой семьи Тьюзеш, которая ввезла сюда искусство ковроткачества из Анатолии. Разбросанные между рядами могил, словно стражи, стояли кусты можжевельника. Вокруг царили порядок и тишина. Возможно, в этой неспокойной стране единственной надеждой на покой и порядок являлись смерть или режим, строивший розовые тюрьмы, чтобы держать подданных на коротком поводке. И возможно, для армян, вся история которых являлась стремлением к порядку и постоянной борьбой против немыслимого хаоса, эти строгие участки выглядели особенно привлекательно. «Владеть могилой, — писал Клаудио Маргис, — значит владеть землей». Это кладбище было единственным, что оставалось у армян Трансильвании; это была их Армения, маленький уголок страны которую они никогда не видели.

Герла, или Арменополис, был первым полностью армянским городом, в котором мне удалось побывать, — не кварталом или гетто и не просто частью другого города. В 1700 году группа армянских купцов собрала двенадцать тысяч флоринов и купила землю у короля Леопольда Первого Австрийского Это место вполне устраивало армян, так как лежало на перекрестке торговых путей — от Клужа до Молдовы, от Брашова до Мармары, от Греции до Польши, и купцы Арменополиса процветали. Вино, персидские шелка, мешки специй из Индии останавливались во дворах Арменополиса по пути на север и запад. Грузы дробились, товары перераспределялись, и усталые путники-армяне обменивались новостями о ценах и далеких войнах.