Первое столкновение между основной частью построившихся римских войск и македонской фалангой произошло, когда пелигны и, вероятно, вместе с ними марруцины вступили в бой с агемой. Македонцы были хорошо построены, и италийцам оказалось трудно уворачиваться от рядов наконечников сарисс, при этом они не могли приблизиться к македонцам и достать самих пикейщиков. Агема состояла приблизительно из 3000 человек, и слева ее поддерживали подразделения наемников. Поэтому италийцев, судя по всему, было недостаточно много, чтобы представлять угрозу уязвимым флангам противника. Стремясь разрешить патовую ситуацию, Салий, командир когорты, схватил значок^[18] подразделения и швырнул его в ряды неприятеля. Пелигны ринулись вперед, чтобы вернуть драгоценное знамя, и когда они пытались пробиться через строй врага, завязался недолгий, но жестокий бой. Одни пытались срубить наконечники сарисс своими мечами, другие принимали удары на свои щиты, были и такие, кто хватал оружие врага и пытался отвести его в сторону. Хотя некоторые македонцы были убиты, остальные сохранили боевой порядок, и фаланга осталась не разрушенной. Потери среди италийцев росли, пелигны отступили и поднялись по склону по направлению к своему лагерю. Посидоний, сам участник тех событий и настроенный явно промакедонски, сообщает, что это отступление заставило консула в отчаянии разорвать свою тунику — этот эпизод пересказал нам Плутарх, так как труд Посидония не сохранился.^{82}

Тот же Посидоний также рассказывает о поведении Персея куда более лестно, чем другие источники. Полибий утверждал, что царь в начале битвы галопом поскакал к Пидне, ссылаясь на то, что ему необходимо совершить жертвоприношение Гераклу, — и, следовательно, не принимал участия в бою. По утверждению Посидония, Персея днем ранее лягнула лошадь, и эта травма поначалу лишила его возможности вступить в бой. Однако, несмотря на боль, Персей самостоятельно сел на мула и ринулся в гущу боя, где в него попал дротик, разорвавший ему хитон, но не ранив его, а лишь оцарапав бок.^{83}

I легион прибыл на подмогу первым и, похоже, остановил атаку македонцев. После появления II легиона положение начало меняться в пользу римлян. На правом фланге боевые слоны вызвали значительный беспорядок в рядах неприятеля. Ранее во время этой кампании Персей сформировал специальное подразделение для борьбы со слонами, но новое оружие и доспехи с шипами оказались совершенно неэффективными. Царь также попытался приучить лошадей армейской кавалерии к странному внешнему виду, шуму и запаху этих огромных зверей, но и эта подготовка ни к чему не привела.

Уже приведенная в замешательство слонами значительная часть левого крыла македонцев была сметена атакующей алой союзников. В центре боевое построение оказалось разрушено. Такое случалось даже во времена Александра, когда фаланга продвигалась вперед, ибо крайне трудно идти даже по самой плоской равнине в строю, не отклоняясь в ту или иную сторону. Римская система сохранения широких интервалов между манипулами была направлена на то, чтобы подобные колебания не вызывали смешивания двух подразделений.

В соответствии с доктриной македонцев промежутки между подразделениями должны быть более узкими, но одни участки ряда при движении непременно сбивались в кучу, а другие растягивались. Неровная местность еще больше усиливала неравномерность движения, и возможно, что в битве при Пидне склон, ведущий вверх к римскому лагерю, также способствовал тому, что в фаланге появились разрывы. Однако главной причиной этого стала нехватка времени на должное развертывание армией перед началом боя. Если бы македонцы продолжили наступление, не ослабляя давления на римлян, возможно, они смогли бы выиграть битву несмотря ни на что. Как только оба легиона оказались на своих местах и фаланга приостановилась, ее негибкое по своей природе боевое построение дало римлянам большое преимущество.^{84}

В этот момент у македонцев оказалась одна-единственная линия, состоящая из отдельных отрядов пикейщиков, каждый такой отряд, по меньшей мере, шестнадцать рядов глубиной. За этой линией не было никаких резервов, и сами отряды почти не могли маневрировать. Против них находился ряд манипул, глубина которых, возможно, была в два раза меньше, а расстояния между ними были примерно одинаковыми. Эти промежутки прикрывали манипулы принципов, а за ними расположились триарии. Македонцы могли сражаться эффективно лишь против врага, находившегося непосредственно перед ними, и даже в этом случае их эффективность зависела от того, насколько хорошо они сохраняют единство строя и выставляют перед собой нерушимую стену из наконечников сарисс. У римлян каждым манипулом руководил центурион, при наличии обоих центурионов старшим считался командир правой центурии, и построение в три ряда позволяло манипулу действовать как одиночному подразделению.

Когда боевое построение стабилизировалось, центурионы повели своих солдат в разрывы в фаланге, чтобы ударить по незащищенным фалангитам сбоку и даже им в тыл. Плутарх сообщает, что Павел отдал соответствующие приказы. Сначала он говорил с трибунами и старшими подчиненными, которые затем передали указания младшим офицерам. Это, вероятно, соответствует действительности, поскольку Павел, как и любой другой римский полководец, был готов принимать непосредственное участие в тактических решениях даже на отдельных незначительных участках сражения. Однако легионы все вместе занимали ширину фронта около мили, и поэтому полководцу было бы трудно руководить атакой по всему фронту.

В римской армии офицеров по отношению к солдатам было значительно больше, чем в македонской. В одном легионе было шесть трибунов и шестьдесят центурионов, двадцать в каждом ряду, помимо легатов и других членов штаба полководца, отправленных на этот участок. Инициатива атаки во многих местах принадлежала, вероятно, этим людям и даже, возможно, в отдельных случаях обычным солдатам, ибо римляне всегда поощряли проявления индивидуальной доблести.^{85}

Постепенно небольшие группы римлян пробились, через фронт македонцев. Легионер изначально был фехтовальщиком, способным при необходимости эффективно действовать в одиночку. Македонский воин с сариссой длиной 21 фут мог сражаться лишь в строю. Как только римляне начали нападать на связующие узлы пикейщиков с флангов, битва превратилась в настоящее избиение. Некоторые македонцы бросили свое неуклюжее оружие и вытащили мечи, но мечи эти были весьма посредственными, да и владели македонцы ими плохо.

Легионеры сражались «испанскими мечами» (gladius hispaniensis). Гладиус представлял из себя хорошо сбалансированное и остро заточенное колющее оружие с лезвием из закаленной стали. Колющий удар таким мечом часто оказывался — смертельным, а режущий удар оставлял обезображивающий шрам. Ливий описывает, как ужаснулись солдаты Филиппа V во время Первой Македонской войны, когда впервые увидели трупы воинов, убитых «испанскими мечами». В битве при Пидне римляне убили многих македонских фалангитов, а они в свою очередь нанесли очень незначительные потери врагу. К концу битвы пало около 20 000 македонцев и еще 6000 были взяты в плен. Агема была фактически уничтожена. Когда фаланга обратилась в бегство, кавалерия македонцев умчалась с поля боя. Многие кавалеристы, по сути дела, не принимали участия в бою, и их подразделения не понесли потерь. Персей спасся бегством вместе с ними и направился в свою столицу Пеллу, но отделился от всадников, когда их догнала толпа других беглецов его армии.

Битва продолжалась не более часа — необычно малое время для такого большого сражения. Римляне потеряли около 100 человек убитыми и несколько большее число ранеными. Одно время Павел боялся, что его сын Сципион Эмилиан тоже пал в бою, и был в отчаянии до тех пор, пока молодой человек, вместе с несколькими товарищами, увлекшийся преследованием беглецов, не вернулся. Сын Катона Старшего — который впоследствии женится на дочери Павла Эмилии и будет служить кавалеристом — также отличился в бою. Говорят, что во время сражения он лишился своего меча, что было большим позором. Тогда он собрал группу товарищей, они вместе пробились в первые ряды сражавшихся и обратили противника в бегство. Затем Катон наконец отыскал свой меч под грудой трупов. И Павел, и сам Катон Старший, бывший весьма суровым человеком, похвалили юношу за то, что он вел себя как подобает настоящему римлянину.^{86}