— Замолчите! — прошептала она.
— …но даже древние язычники заметили, что Природа не заставляет вас делать ничего, к чему бы она вас не подготовила. И если это справедливо по отношению к кошке, разве не куда более это справедливо по отношению к существу, одаренному умом и волей, — неважно, верите ли вы или нет в предначертания Неба?
— Да замолчите, черт бы вас побрал, замолчите же! — прошипела она.
— Если бы я был несколько более жесток, — сказал священник, — тогда я говорил бы о вас, а не о ребенке. Ребенок, как вы говорите, не может понять, что происходит. И вы, судя по вашим словам, не жалуетесь. И тем не менее…
— Тем не менее вы требуете от меня, чтобы я оставила ее медленно умирать в мучениях и…
— Нет! Я не прошу от вас этого. Как служитель Христа я приказываю вам, обращаясь к Всемогущему Богу, не накладывать руки на вашего ребенка, не приносить ее жизнь в жертву фальшивому богу ложного сострадания. Я не советую вам, а взываю и приказываю во имя Христа-Владыки. Это ясно?
Дом Зерчи никогда ранее не говорил таким тоном, и легкость, с которой слова слетали с его губ, удивила священника. Он продолжал смотреть на нее, и она опустила глаза. Какое-то мгновение ему казалось, что молодая женщина расхохочется ему в лицо. Когда в свое время Святая Церковь давала понять, что она по-прежнему считает свою власть простирающейся над всеми нациями и высшим авторитетом для государства, в те времена люди не могли удержаться от насмешек. Но власть приказа от имени Церкви чувствовалась даже этой раздавленной женщиной с умирающим ребенком на руках. Убеждать ее было жестокостью, и он сожалел, что ему пришлось заниматься этим. Простой и ясный приказ мог бы дать то, чего никак не удается достичь убеждением. Он убедился в этом, видя, как она сразу же ослабела, хотя он приказывал ей самым мягким и спокойным голосом, на который только был способен.
Они въехали в город. Зерчи остановился у почты, у собора святого Михаила, отправить письмо и несколько минут обсуждал с отцом Зело проблемы беженцев, затем заехал взять копию указаний службы гражданской обороны. Каждый раз возвращаясь к машине, он был почти убежден, что не найдет в ней своей спутницы, и каждый раз находил ее на том же месте: держа ребенка на руках, она отсутствующим взглядом смотрела в открывающуюся перед ней бесконечность.
— Не хотите ли сказать мне, дитя мое, куда вы собираетесь направиться? — наконец спросил он.
— Никуда. Я передумала.
Он улыбнулся.
— Но вы так торопились попасть в город.
— Забудьте это, отец мой. Я передумала.
— Отлично. Теперь мы возвращаемся домой. Почему бы вам на несколько дней не поручить заботу о вашем ребенке нашим сестрам?
— Я подумаю об этом.
Машина направилась обратно к аббатству. Когда они приблизились к лагерю Зеленой Звезды, он увидел, как что-то изменилось — и не в лучшую сторону. Пикетчики больше не ходили перед воротами. Собравшись в группу, они что-то говорили и слушали офицера и третьего человека, которого Зерчи не мог узнать. Он перевел машину на полосу замедленного движения. Один из послушников, узнав машину, принялся размахивать своим плакатом. Дом Зерчи не предполагал останавливаться здесь, пока не доставит на место девушку, но один из офицеров вышел на полосу движения, как раз перед ним, и жезлом указал ему на обочину, автопилот отреагировал автоматически и остановил машину. Офицер жестом приказал машине съехать с дороги. Зерчи не мог не повиноваться. Два подошедших офицера полиции остановились, посмотрев на номер машины, и потребовали документы. Один из них с любопытством посмотрел на женщину с ребенком, обратив внимание на красную карточку. Другой махнул на стоящую в неподвижности линию пикета.
— Значит, за всем этим кроетесь вы, не так ли? — он хмыкнул, глядя на аббата. — Что ж, у этого джентльмена в коричневом мундире есть для вас кое-какие новости. И думаю, что вам лучше прислушаться к ним, — мотнув головой, он показал на коренастого судейского чиновника, который торжественно приближался к ним.
Ребенок снова заплакал. Мать утомленно стала утешать его.
— Эта женщина и ребенок плохо чувствуют себя. Прошу вас, дайте нам возможность вернуться в аббатство. А затем я вернусь.
Офицер еще раз взглянул на девушку.
Она не отрывала глаз от лагеря, а затем перевела взгляд на высящуюся над ним статую.
— Я здесь выйду, — безжизненным голосом сказала она.
— Вам здесь будет лучше, — сказал офицер, снова приковываясь взглядом к красной карточке.
— Нет! — Дом Зерчи схватил ее за руку. — Дитя мое, я запрещаю тебе…
Молниеносным движением офицер схватил священника за кисть.
— Отпустите ее! — рявкнул он и продолжил уже мягче: — Мэм, это ваш опекун… или кем он вам приходится?
— Нет.
— В таком случае, какое у вас право запрещать женщине выйти из машины? — потребовал ответа офицер. — Не выводите нас из терпения, мистер, и вам бы лучше…
Не обращая на него внимания, Зерчи быстро стал говорить с молодой женщиной. Она отрицательно покачала головой.
— Тогда ребенок. Отдай мне ребенка, я отвезу ее к сестрам. Я настаиваю…
— Мэм, это ваш ребенок? — спросил офицер.
Девушка уже вышла из машины, но Зерчи продолжал держать ребенка. Девушка кивнула.
— Мой.
— Он задерживает вас как пленницу?
— Нет.
— Что бы вы хотели делать, мэм?
Она помолчала.
— Вернуться в машину, — подсказал ей Зерчи.
— Придержите язык, мистер! — рявкнул офицер. — Леди, что с ребенком?
— Мы обе выходим здесь, — сказала она.
Зерчи, захлопнув дверцу, попытался стронуть машину, но рука офицера нырнула в открытое окно, нажала кнопку «Отмена» и вырвала ключ из гнезда зажигания.
— Попытка похищения? — крикнул ему один из офицеров.
— Возможно, — сказал тот и открыл дверцу. — А теперь убери лапы от ребенка!
— Чтобы ее здесь убили? — спросил аббат. — Вам придется применить силу.
— Фел, зайди-ка с другой стороны.
— Нет!
— А теперь перехвати-ка ему горло дубинкой. Вот так, дави! Все в порядке, леди — вот ваш ребенок. Хотя я вижу, что вы его не удержите, особенно с вашими костылями. Корс? Где Корс? Эй, док!
Аббат Зерчи увидел знакомое лицо, пробивавшееся к нему сквозь окружающую толпу.
— Возьмите ребенка, пока мы держим этого психа, ясно?
Доктор и священник молча поглядели друг на друга, когда ребенка вытащили из машины. Офицер отпустил руки аббата. Один из полицейских, обернувшись, увидел, что окружен послушниками, высоко вздымавшими вверх свои лозунги. Он решил, что плакаты могут быть потенциальным оружием, и рука его потянулась к пистолету.
— Назад! — рявкнул он.
Удивленные послушники повиновались.
— Вылезай!
Аббат вышел из машины и оказался лицом к лицу с толстеньким судейским чиновником. Тот хлопнул его по руке сложенным листом бумаги.
— Вот ордер на ваше задержание, выданный судом. Я должен зачитать его и объяснить вам. Вот вам копия. Офицеры засвидетельствуют, что вы препятствовали вашему задержанию, на что вы не имеете права…
— Давайте его сюда.
— Вот это правильно. Вы будете привлечены к суду по следующему обвинению: «Принимая во внимание, что истец ссылается на серьезное нарушение общественного порядка…»
— Бросьте лозунги вон в ту кучу пепла, — дал указание послушникам Зерчи. — Потом залезайте в машину и ждите, — не обращая внимания на произносимые слова, он, сопровождаемый по пятам судебным исполнителем, продолжавшим монотонно зачитывать текст, подошел к офицеру. — Я арестован?
— Мы подумаем об этом.
— «…и он должен предстать перед судом в назначенный день, дабы дать объяснения по поводу указания…»
— В чем меня обвиняют?
— Если потребуется, мы представим четыре или пять обвинений.
Из ворот показался вернувшийся Корс. Женщину с ребенком уже проводили на территорию лагеря. На озабоченном лице доктора читалась тень вины.
— Послушайте, отче, — сказал он. — Я знаю, как вы ко всему этому относитесь, но…
