Они погибли вместе возле своего орудия, когда вражеский снаряд попал прямо в их расчет.

Столярные мастерские в тот день прекратили работу, людей отпустили по домам. Дик, отпущенный в специальный отпуск, вошел в дом, в котором стояла ужасная тишина. Бетони рассказала ему новости. Он сразу же отправился искать отца и был поражен, услышав, как тот всхлипывает в пустых мастерских. Он ушел прочь, не в силах видеть такое горе. Вернувшись позже, он увидел, что отец стоит, сгорбившись над верстаком.

— Почему у меня отняли сыновей? Почему? Почему?

— У тебя еще есть я, папа. У тебя есть я.

Джесс не ответил, и Дик снова ушел, обиженный и расстроенный.

Несколькими днями позже пришла небольшая посылка с вещами убитых мальчиков: письмами, фотографиями, чековыми книжками и кокардами. Джесс пришел в ярость при виде этих вещей. Ему хотелось швырнуть их в огонь.

— Зачем они нужны, если нет ребят?

— Незачем, — сказала Бет. — Просто как воспоминание.

Она повесила кокарды над их портретом, приколов их к рамке. Джесс зарычал и вышел из комнаты, оттолкнув Дика, стоявшего в дверях. Бет обернулась и увидела, какими глазами смотрит мальчик на портрет братьев.

— Ты не должен ненавидеть их за то, что они умерли.

Дику стало стыдно. Как могла мать угадать его чувства? Отец ничего не знал. Он просто перестал их всех замечать.

— Теперь я не нужен отцу. Мне кажется, он жалеет, что я не умер вместе с ними.

— Отец сейчас не в себе. От тебя зависит, будешь ли ты терпелив с ним.

Стремясь как-то утешить Дика, Бетони повела его на церемонию в Чепсворт-парке. Часть земли, около пятнадцати акров, была выделена мистером Чемпли для празднования подписания перемирия. Над воротами повесили флажки, включили фонтанчики с питьевой водой, из старой каменной голубятни выпустили голубей. Этот парк будет называться «Полигон» и станет местом отдыха для жителей Чепсворта. Сам дом и оставшаяся земля уже были превращены в дом для искалеченных солдат. Единственный сын мистера Чемпли погиб в битве у Полигон Вуда.

— Нам не стоило тут болтаться? — спросил Дик.

— Конечно же, нет, — сказала Бетони.

— Отец, кажется, думает по-другому.

В самом Хантлипе празднования продолжались почти целую неделю, завершившись в воскресенье после наступления темноты факельным шествием по деревне. Соломенное чучело кайзера в настоящем шипастом шлеме и с иссохшей рукой тащили с веревкой на шее, а потом повесили на старой виселице. Под ним развели костер, и когда чучело вспыхнуло, внутри него начали с громкими хлопками разрываться спрятанные фейерверки.

Том стоял в темноте одни, глядя, как взлетают в небо желтые языки пламени. Теперь кайзер свалился с веревки, и уже сама виселица была объята пламенем и скоро свалилась в него. Поющие и танцующие радостно приветствовали ее падение.

Том чувствовал себя ходячим привидением, существом из другого мира. Веселившиеся были ему чужими. И эта ночь была ненастоящей. И горящий костер никак не мог согреть его. И звучавшие голоса произносили бессмысленные слова. И хотя здесь под луной собралось так много людей, протягивавших друг другу руки, ни одна рука не могла дотянуться до него. Он был словно окутан пеленой тьмы и одиночества.

— Том! — послышался голос, и к нему подошла Тилли Престон. — Я тебя повсюду ищу. Дик сказал, что ты где-то здесь. Почему ты не танцуешь, как остальные? Пришел Харри Йелленд со своим аккордеоном.

— Я не слишком здорово танцую, Тилли. Я не твердо стою на ногах. Но ты иди, танцуй, если хочется. Я лучше постою тут спокойно.

— Я тоже не очень-то хочу танцевать. Они тут все такие увальни. Я бы лучше сходила погулять, подальше от этого шума, а ты?

Она просунула руки под его локти и прижалась к нему, глядя в его худое смуглое лицо, освещенное красным светом костра. Ей хотелось нежно обнять его и поцеловать его израненные глаза.

— О чем ты думаешь, Том?

— Я думал о Вильяме и Роджере, — сказал он, — и обо всех ребятах, которых уже нет.

— Не грусти, Том. Не смотри так. Им бы не хотелось, чтобы ты горевал о них, тем более в такую ночь, как эта.

— Я просто задумался, вот и все. — И он обернулся посмотреть на нее. — Ты уверена, что не хочешь пойти потанцевать?

На Тилли была красная вязаная шапочка с помпоном и длинный шарф того же цвета, с такими же помпонами на концах. В длинном зимнем пальто и ботинках с пуговичками она выглядела совсем маленькой, как ребенок, собравшийся покататься на коньках по замерзшему пруду.

— Тебе надоело мое общество, Том?

— Я не говорил этого.

— В таком случае ты пойдешь погулять?

— Хорошо, — сказал он, — пойдем прогуляемся.

Она повела его в амбар в Нью-Срейксе, на ферму своего дяди на краю выгона, и они поднялись на сеновал. Там она расстегнула пальто, и он почувствовал тепло ее тела рядом. Взяв его руки в свои, она провела ими по груди, увлекая его вниз, в мягкое, сладко пахнущее сено. Он чувствовал ее горячее дыхание на своих губах. Она знала, что легко может заставить его любить себя.

Церковный колокол в Истери, который молчал из-за трещины уже более тридцати лет, был заново отлит в честь погибших жителей деревни. И в последнее воскресенье ноября, когда жители окрестных селений пришли на торжественную службу по случаю этого события, он мелодично зазвонил над их головами в знак радости.

— Когда мы с твоей матерью венчались здесь, — сказал Джесс Бетони, — этот колокол играл печальную мелодию. А теперь есть что послушать, правда?

Старые воспоминания развязали ему язык. Он снова стал почти самим собой.

— Как чудесно слышать звон церковных колоколов после стольких лет молчания и знать, что они звонят по всей Англии. И еще приятно узнать, что капитан возвращается домой, не так ли? Ты и вправду не хочешь, чтобы я отвез тебя на станцию?

— Не хочу, папа. Я лучше пойду одна.

Бетони нервничала перед встречей с Майклом после двух Лет разлуки. Ей казалось, что она его совсем не знает, почти не помнит, как он выглядит, и не могла понять, как ни старалась, что же она чувствовала к нему перед их вынужденным расставанием.

Но когда наконец-то он сошел с поезда и она увидела его похудевшее лицо с медленно появляющейся улыбкой и загоревшимся взглядом, ей стало ясно, что, если бы даже он был с ней совершенно незнаком, он все равно мог бы претендовать на ее любовь. Она повидала так много таких мужчин, с лицами, изможденными от страданий, и чувствовала, что они могли бы получить эту любовь, которую дают свободно, без унижения.

— Бетони, — сказал он. — Я думал, это путешествие никогда не кончится. Поезд останавливался на каждой станции.

— Майкл. Дорогой. Ты выглядишь таким больным.

— У меня был этот чертов грипп. Я чувствовал себя после него, как слабый котенок.

Когда он обнял ее, она почувствовала его скованность, будто внутри него была сжатая пружина.

— Ты выйдешь за меня, Бетони?

— Да, — прошептала она. — Да. О, да!

— Господи, спасибо тебе за это. Я так хотел тебя. Я, наверное, умер бы, если бы ты сказала «нет».

— Я не сказала «нет», я сказала «да».

— Я держался только благодаря этому. Мыслями о тебе. Я помнил, как ты на меня смотрела в прошлый раз на этой самой станции, когда ты пришла к самому отходу поезда. Помнишь?

— Да, — сказала она, — помню.

— Если бы тебя сегодня здесь не было, — сказал он, — и ты не смотрела бы на меня вот так же, я не знаю, что бы я сделал.

— Майкл. Дорогой. Я здесь.

Она почувствовала, как напряжение постепенно проходит, когда он отпустил ее и посмотрел ей прямо в лицо.

— Пойдемте, вы, оба, — сказала его мать. — Там ждет машина.

Вскоре было объявлено об их помолвке, и Бетони стала часто бывать в Кингз-Хилл-хаусе. Миссис Эндрюс благословила ее, но считала, что им нужно подождать со свадьбой. Возможно, месяцев шесть, а то и год.