— Если это ипподром в Челтенхеме, — сказал Бёд, — то сегодня, кажется, заездов не будет, парни.

— Идем дальше или возвращаемся? — спросил Том.

— Вперед, — сказал Браунли, — и будем надеяться на лучшее.

Они уже прошли ярдов триста, когда перед ними разорвался снаряд. Пятерка легла, потом снова двинулась вперед. Теперь им были видны вражеские окопы вдалеке слева, отмеченные орудийными вспышками и клубами дыма, висевшими в пелене дождя. Им были видны и свои, кишащие, как муравьи в муравейнике.

— Боже правый! — удивился Ньюэз. — Мы зашли совсем не туда, это точно.

Они развернулись и побежали. Теперь дождь хлестал по их лицам. Когда они пробирались по грязи, справа, из обложенного мешками с песком укрепления застрочил пулемет; Браунли упал замертво, а Бёд перегнулся пополам: пуля попала ему в живот. Трое оставшихся нырнули в воронку, Ньюэзу пуля пробила руку.

Том и Тарроп выглянули из-за края воронки, пытаясь определить нахождение пулеметного расчета. Это сделал случайный британский снаряд, один из шести, выпущенных батареей полевых орудий в Суань-ла-Маре, и они увидели дым от разрыва. Том и Тарроп вышли на помощь Бёду, но нашли его уже мертвым с перекошенным лицом. Они поползли обратно к Ньюэзу, который сидел в воронке, посасывая пустую трубку.

— Не рассказывайте мне, я знаю, мы здорово влипли. Нас помянут в официальных сводках и попросят прочесть лекцию новобранцам «Как заблудиться в наступлении».

— Ты в порядке, Боб?

— Нет, от меня осталась только половина, Тосс.

— Давай посмотрим, что с рукой. Я тебе помогу.

— Ну, тогда полегче, мне эта рука пригодится, когда я буду играть в шары за Вустершир на будущий год.

Том забинтовал сильно разбитую руку и дал Ньюэзу свою фляжку. Тарроп стоял на краю воронки, оглядываясь, с ружьем наперевес. Вдруг раздался резкий щелчок, и он замертво рухнул, покатившись вниз по склону, пока не плюхнулся в лужу на дне. Том быстро подполз к краю и выглянул. В соседней воронке послышалось какое-то шевеление, и он прицелился. Снайпер вскинул руки и упал. Том остался на месте, наблюдая.

— Ты попал? — спросил Ньюэз.

— Да, но думаю, где-то здесь есть еще.

— Наши ребята уже получили за нас. Так что нам лучше убраться отсюда к черту и поскорее, как только найдем другую воронку.

Полевые орудия в Суане били опять, и снаряды ложились очень часто.

— Безмозглые гомики, — сказал Ньюэз. — Можно подумать, они узнают, что в воронке сидят англичане, когда увидят ее.

Том не успел обернуться, когда внутри воронки разорвался снаряд. Его отбросило взрывной волной, засыпало землей, и он почувствовал жжение. Он стал на колени и стряхнул с себя землю, которая весила целую тонну. Теперь все выглядело спокойным, а когда дым рассеялся, он увидел, что Ньюэза разорвало на куски. То, что осталось от него, едва ли можно было назвать человеком. Только трубка лежала совсем целая в нескольких ярдах. Том подполз к ней и, подняв, засунул в карман и застегнул его. Вдруг неожиданно прямо перед ним разорвался снаряд. В голове сверкнул фейерверк, и наступила темнота.

Когда он пришел в сознание, ему показалось, что была ночь, но потом он понял, что ослеп. Темнота была у него в голове. Ее не освещали ни звезды, ни осветительные ракеты, ни дальние вспышки орудий. Темнота была полной, и он находился в ее власти.

Верхняя часть черепа была совсем холодной, но внутри он чувствовал жгучую боль. Протянув руку, он нащупал осколки, впившиеся в лицо, голову, шею. Одежда свисала на нем клочьями, а тело казалось таким маленьким, точно его сначала поджарили, а потом отжали, и везде он нащупывал пальцами острые кусочки металла и камня, вонзившиеся в него силой взрывной волны. На груди у него была рваная рана с запекшейся кровью, которую он зажимал санитарным пакетом.

Он выполз из воронки на ровную землю. Глаза болели, горели, а когда он моргал, то чувствовал под веками песок. Он полз на животе, у него не было сил подняться, и он подталкивал себя одной рукой. Во рту у него пересохло, и он пил вонючую, противную, гадкую воду из луж. В этой земле гнили мертвые тела, и пары нитроглицеринового пороха отравляли все вокруг.

Он добрался до окопа и перевалился на дно. Это был старый, давно заброшенный немецкий окоп, стенки которого во многих местах обвалились. Том немного прополз вдоль него, потом сел, прислушиваясь. Звук орудийных залпов был очень тихим, он подумал, что и слух тоже пострадал. Ему было очень холодно, он знал, что должен двигаться, но перед тем как предпринять еще одну попытку, он провалился в пустоту.

Он очнулся от тихого шуршания где-то поблизости. Наверное, крыса возилась среди костей. Но потом он услышал звук шагов и щелканье ружейного затвора.

— Кто здесь? — позвал Том. Он ничего не видел.

— Не двигайся, а то я стреляю! Руки вверх, ты, английский томми! И без глупостей. Ты мой пленник. Понятно?

Боже праведный! Он приполз прямо во вражеские окопы. И как его угораздило забраться так далеко? Но немец, кажется, тоже был совсем один: такой же, как и Том, отрезанный от своих, ищущий укрытия. Он заметил, что Том ранен и безоружен. Потом послышался такой звук, словно немец прислонил винтовку к стенке.

— Боже ты мой! Да ты совсем плохо выглядишь. На-ка, глотни воды.

— Вода, — сказал Том. — Да. Спасибо.

Он нащупал бутылку у губ и слабо отпил из нее, запрокинув голову. Вода была грязной и воняла бензином, но, должно быть, ее набрали в горном ручье, такой холодной она показалась Тому, горло которого горело. Он был слишком слаб, чтобы двигаться, а потому остался лежать, дрожа от холода, пока немец ощупывал его раны.

— Взрыв? Так, да? Тебя еще куда-нибудь ранило?

— Ослеп, — сказал Том и положил его руку себе на глаза. — Ничего не вижу. Kaput!

— Жаль! Бедняга! Очень неприятная штука. Когда придут мои товарищи, мы о тебе позаботимся. У нас хорошие врачи, они помогут тебе стать на ноги.

— Kamerad[17], — сказал Том. Это было единственное слово, которое он понял.

Немец расстегнул его рваный китель и стал промывать рану на груди. Невидимые руки работали быстро, мягко и уверенно, приложив повязку к ране и забинтовав ее.

— Спасибо, — сказал Том. — Теперь намного лучше, правда.

— Ты меня благодаришь? Большое спасибо?

— Ну да, danke schön.

— Меня зовут Йозеф, а тебя?

— Не знаю. Обыщи меня! — Но через некоторое время понял. — Том, — сказал он устало.

— Том? Tommee? Ты меня за нос водишь? Фриц и Томми! Заметь, я никакой не Фриц, а просто Йозеф.

Потом, когда Том снова задрожал, он вскрикнул и вскочил на ноги.

— Я принесу тебе чего-нибудь поесть и, может, какое-нибудь одеяло.

Его не было долго. Том решил, что он ушел насовсем. Но он вернулся с серой немецкой шинелью и помог Тому надеть ее, обернув полы вокруг него и подняв воротник. Он принес и еды, и глиняную бутылку, полную какого-то спиртного.

— Сыр, — сказал он и положил Тому на ладонь маленький кусочек. Как это называется по-английски?

— Cheese, — сказал Том, кладя его в рот и медленно жуя. — Danke schön.

— Brot, — сказал Йозеф и на этот раз дал Тому хлебную корку. — А это как называется?

— Bread, — сказал Том. — Надеюсь, ты и себе оставил? Да? У тебя есть? Brot for Josef?

— Конечно. Тут еды на нас двоих и, естественно, порядочно шнапса.

Когда Том поел, Йозеф взял его руки и положил их на глиняную бутылку, помогая ему поднести ее к губам. Напиток был согревающим и влил в его жилы немного жизни.

— Шнапс. Как это называется по-английски?

— Думаю, это бренди, — сказал Том. — Хороший. Очень хороший. Мне от него намного лучше.

— Вкусно, да? Я очень рад. Ну, а теперь тебе надо хорошенько выспаться. — Йозеф стал издавать храпящие звуки.

— А, — сказал Том. Голова у него болела. — Да, ты прав, я уже почти выдохся.

— Ложись, вот так, хорошо. Я тебя покараулю. А немного попозже придут мои товарищи, и мы отнесем тебя на санитарный пункт.