– Но ведь Вознесенский открыто высказался против их идей, – возразил Берия. – Он был за разгон института. Как ты это свяжешь?

– Институт подчинялся Госплану, которым руководит Вознесенский. От них, как показало время, он и почерпнул эти нелепые идеи, в то время как речь идет о борьбе двух систем не на жизнь, а на смерть. – Тут, наконец, и Маленков хихикнул и, выдержав взгляд Берии, недоуменно пожал обвисшими плечами.

– Понял. – Берия несколько раз утвердительно кивнул, давая понять, что ему ясен план действий. Свалить Вознесенского, это значит свалить Жданова. Это значит, что Маленков станет вторым человеком после Сталина. Вполне подходящий вариант.

Берия поднялся и, подойдя к двери, широко распахнул ее, уступая Маленкову путь. Вознесенский, рассуждал он по дороге на совещание, был единственным человеком, заслуживающим поста главы правительства. С ним Берия мог бы стать вторым человеком и вершить великие дела. Не судьба.

– Да, забыл сообщить, – сказал Маленков, подстраиваясь под походку Берии. – Хозяин распорядился, чтобы мы с тобой приехали к нему вечером на Ближнюю дачу. Он все продумал на несколько шагов вперед. Ждет нас к десяти вечера.

В зале совещаний все, кроме Сталина, были в сборе. Вознесенский, как второй человек в государстве, занял ближайшее место справа от пустующего кресла Сталина. Приглашенные члены Политбюро, несомненно, ожидали прибытие вождя, ибо выражение небесной радости на их лицах сменилось, при появлении Берии, кислой улыбкой формального приветствия.

Заняв свободное место рядом с Маленковым, Берия в доли секунды успел разглядеть каждого и сделать выводы. Среди собравшихся чувствовалась напряженность. Они наверняка понимали, что грядут большие перемены, но в чем они будут заключаться, оставалось пока что только гадать. Каждый надеялся уловить на этом совещании хоть какие-то намеки на дальнейшие планы вождя. А в планах вождя всегда первое место занимали власть и расстрел. Кто следующий?

В зал совещаний неторопливо вошел Хозяин и, небрежно кивнув в ответ на радостные улыбки и восклицания, занял свое место во главе стола. Выглядел он усталым и понурым. «Мешки под глазами и землистый цвет рябого лица. Может, правда, вождь серьезно болен. Все здесь надеются на светлое будущее без Хозяина», – подумал Берия и улыбнулся про себя. Однако заговорив, вождь оживился и, казалось, даже помолодел.

– Международное положение все больше обостряется, – медленно начал он, «прихрамывая» на грузинский акцент сильнее обычного. Значит, что-то с мозгом, решил Берия, и с обожанием посмотрел на Хозяина. Возможен второй инсульт, промелькнула у него мысль. Скорей бы. – Также внутри страны не все благополучно на идеологическом фронте, – вещал Сталин, как старозаветный пророк – Сегодня мы собрались, чтобы обсудить наиболее важные аспекты внешней и внутренней политики и наметить дальнейшие шаги. Давайте начнем с международного положения и выслушаем доклад товарища Молотова.

На каменном лице Молотова мелькнула довольная улыбка, и в глазах блеснули искры радости. Неудивительно: последнее время Сталин относился к нему довольно холодно. А тут вдруг такое внимание!

Берия успел забыть за долгие годы, когда последний раз он видел выражение радости на лице Вячеслава Михайловича. В самых трудных, почти критических ситуациях его лицо оставалось неподвижным, как высеченным из камня. Или, лучше сказать, невозмутимым, ничего не выражающим, как у вышколенного дипломата. Не исключено, что благодаря такой способности он и получил от Сталина назначение министра иностранных дел, несмотря на то, что дипломат он был, по мнению Берия, не ахти какой. Он точно следовал указаниям Сталина во всех переговорах и твердо отстаивал до буквы определенные позиции не потому, что имел свою точку зрения и принципы, а как раз наоборот, потому что никаких принципов или собственных мнений у него либо не было, либо он никогда их не высказывал вслух. Его фундаментом была точка зрения Сталина, и своей задачей он считал понять ее и на этой платформе добиваться результата.

– Международные проблемы, которые нам необходимо разрешить в кратчайшие сроки, по сложности и масштабу не уступают тем, что были перед Второй мировой войной, – начал свою речь Молотов, обращаясь только к Сталину. – Пока не ясно, в каком направлении пойдет Китай после успешного окончания революции. Возникновение НАТО и образование двух враждебных германских государств может привести к военному конфликту в Европе, который ляжет на плечи нашей экономики и людских ресурсов еще более тяжелым бременем, чем война с Германией. Враждебность капиталистических государств по отношению к Советскому Союзу усиливается не по дням, а по часам.

Прав ты, Вячеслав, мысленно одобрил его Берия. Только не упоминаешь ты, что причина этой враждебности и накала международной обстановки – твой вождь, помешавшийся на власти, параноик, подозревающий всех без исключения в том, что они хотят эту власть у него отнять.

Берия понимал тактику Молотова. Вячеслав хочет направить внимание Сталина на решение международных проблем, которые действительно требовали времени и энергичного руководства, и тем самым отвлечь вождя от подготовки чисток и расправ. Ведь он был первый кандидат. Столько лет бедолага работает на своего Хозяина и все равно надеется на чудо!

– Стоит упомянуть при этом План Маршалла, – с энтузиазмом продолжал опальный Молотов, приняв молчание Сталина за искренний интерес. – Вливание финансов в экономику Европы может отсрочить мировой экономический кризис и укрепить экономику Европы. В этих условиях…

Берию интересовала реакция Сталина и присутствующих на речь Молотова гораздо больше, чем сам доклад. Берия хорошо знал причину, по которой Молотов попал в опалу. Сталину донесли, что жена Молотова, Полина Жемчужина, сказала во время похорон Михоэлса, что смерть его подозрительна, а потом в узком кругу прямо высказалась, что это убийство. Сталин даже кулаки сжал, когда ему донесли. Примерно месяц спустя, в конце февраля, одна из агентш личной разветвленной сети Берии доложила ему, что во время небольшой вечеринки у Молотовых в честь Дня Советской Армии, когда речь зашла о Сталине, Полина обронила на идиш вполголоса: дер шварцер ганэф. Молотов побелел, и губы его задрожали. Агентша докладывала, что ужас в его глазах застыл на полминуты. Молотов, разумеется, не знал идиш, но несколько выражений, часто повторяемых Полиной, понимал. Агентша, еврейка, знающая идиш, перевела Берии: черный бандит.

Как Жемчужина могла сказать такое при посторонних, пусть даже самых доверенных, было трудно понять. Очевидно, ненависть к вождю непроизвольно выплеснулась через край. Жемчужина на людях неизменно говорила о горячей, всепоглощающей любви к товарищу Сталину. Берии порой думалось, что подобные слова любви она не говорила даже своему мужу. Если судить по поведению этой пары на людях, они наверное даже в постели говорили друг другу о любви к товарищу Сталину и преданности коммунистическим идеям, и до, и после, и вот, на тебе…

И хотя Берия не известил Сталина об этом, слух до него все равно дошел. У Молотова оставался шанс выжить и даже, быть может, сохранить один из постов. Для этого ему нужно было, как честному коммунисту, преданному любимому товарищу Сталину, написать на жену донос, осудив ее с принципиальных марксистских позиций, а потом, как члену Политбюро и представителю высшей власти, рекомендовать привлечь ее к суду и затем расстрелять. Ничего этого Вячеслав Михайлович не сделал, тем самым подписав себе смертный приговор, дата исполнения которого пока не известна. Однако формально он нес ответственность за международные отношения и оставался на своих постах.

Сталин оборвал Молотова на половине фразы.

– Из доклада товарища Молотова стало еще более ясно, насколько враги социализма ожесточились и усилили свою враждебную деятельность, – сказал Сталин, не глядя на Молотова. – И наша политика должна быть направлена на то, чтобы встретить врага во всеоружии.

Тут он уставился на Берию, как будто ожидая от него ответа, но Молотов его опередил.