Граф Гриффео оказывал знаки внимания красавице Пушкиной, видимо, без серьезных намерений. Поняв, что с ней нельзя завязать легкий роман, он вскоре увлекся другой женщиной, о чем Вяземский сообщает Наталье Николаевне в самых язвительных выражениях: «Гриффео уезжает из Петербурга на днях; его министр уже прибыл, но я его еще не встречал. Чтобы немного угодить вашему пристрастию к скандалам, скажу, что сегодня газеты возвещают в числе отправляющихся за границу: Надежда Николаевна Ланская». Так ли это или только странное совпадение имен?
Надежда Николаевна Ланская была женой Павла Петровича Ланского, брата будущего мужа Натальи Николаевны. Между строк газетного сообщения можно было прочитать, что Надежда Николаевна оставила своего мужа и уехала с Гриффео за границу. Бракоразводный процесс длился более двадцати лет. И случилось так, что сын Надежды Николаевны, оставленный матерью, впоследствии нашел приют у Натальи Николаевны Пушкиной-Ланской. В письмах 1849 года часто встречается имя Паши Ланского…
Прошло еще немного времени, и князь Петр Андреевич Вяземский снова берется за перо — для очередного предостережения…
«Вы знаете, что в этом доме спешат разгласить на всех перекрестках не только то, что происходит в гостиной, но еще и то, что происходит и не происходит в самых сокровенных тайниках души и сердца. Семейные шутки предаются нескромной гласности, а следовательно, пересуживаются сплетницами и недоброжелателями. Я не понимаю, почему вы позволяете в вашем трудном положении, которому вы сумели придать достоинство и характер святости своим поведением, спокойным и осторожным, в полном соответствии с вашим положением, — почему вы позволяете без всякой надобности примешивать ваше имя к пересудам, которые, несмотря на всю их незначимость, всегда более или менее компрометирующие… Все ваши так называемые друзья с их советами, проектами и шутками — ваши самые опасные и ярые враги. Я мог бы многое сказать вам по этому поводу, привести вам много доказательств и фактов, назвать многих лиц, чтобы убедить вас, что я не фантазер и не помеха веселью, или просто сказать — собака, которая перед сеном лежит, сама не ест и другим не дает. Но признаюсь вам, что любовь, которую я к вам питаю, сурова, подозрительна, деспотична даже, по крайней мере, пытается быть такой». Письмо в высшей степени откровенное, дерзкое, интригующее, интересное во многих отношениях: «ваши друзья — ваши ярые враги», «любовь, которую я к вам питаю», «я мог бы назвать многих лиц»… На этом письме Наталья Николаевна, не опасаясь быть скомпрометированной, поставила помету: «Aff(aire) Alex(andre)» — история с Александром. Вяземский был несомненно прав в том, что вдова Пушкина сумела «придать достоинство и характер святости своим поведением».
Попытаемся разобраться, что стоит за очередными намеками князя… Вяземский под «этим домом» подразумевал салон Карамзиных, в котором в свое время так любил бывать Пушкин, чувствуя глубокую дружескую привязанность к жене историка Екатерине Андреевне. (Она была внебрачной дочерью князя Андрея Ивановича Вяземского, стало быть — сестрой князя Петра Андреевича Вяземского.)
Но в 40-е годы изменился характер этого литературного салона. Пушкин умер; женился и уехал за границу Жуковский; неохотно стал бывать там Плетнев, который признавался Жуковскому: «…Β зиму у Карамзиных был только два раза… Всех нас связывала и животворила чистая, светлая литература. Теперь этого нет. Все интересы обращены на мастерство богатеть и мотать. Видно, старое доброе время никогда к нам не воротится». Светскую гостиную теперь главным образом наполняли товарищи по полку братьев Карамзиных и светские знакомые Софьи Николаевны, дочери Екатерины Андреевны. Первую скрипку в салоне стала играть Софи Карамзина, фрейлина императрицы, «…едва ли не главным интересом С. Н. Карамзиной была светская жизнь с ее развлечениями и интригой, сложной сетью отношений, сплетнями и пересудами. Судить о других — вернее, осуждать их зло и насмешливо — Софья Николаевна была большая мастерица, и об этом знали и говорили в „свете“, считая ее злоязычной и любопытной», — писал о ней известный пушкинист Н. В. Измайлов. Именно от этих «злых языков» предостерегает вдову своего друга Вяземский, и тут он не одинок. В свое время Екатерина Дантес обвиняла Карамзиных в несчастьях, происшедших в семье Пушкина, и тоже уговаривала Наталью Николаевну воздерживаться от посещения этого салона.
Известно, что Александр Карамзин, Alex, увлекался Натальей Николаевной еще при жизни Пушкина, каждую субботу у нее завтракал. Наталья Николаевна упоминает о его визитах в письмах Фризенгофам в 1841 году. Несомненно, Вяземский ревновал…
Но сколько бы он ни старался приводить «доказательств и фактов» зложелательства Карамзиных к Наталье Николаевне, она оставалась верной усвоенному с детства принципу: «Старайся до последней крайности не верить злу или что кто-нибудь желает тебе зла». Если даже Софи Карамзина по усвоенной привычке и «предавала семейные шутки нескромной гласности», другими словами, сплетничала о Наталье Николаевне, то Наталья Николаевна сострадала ей, как несчастной женщине. Софье Николаевне исполнилось уже сорок лет, красавицей она никогда не была. В 1819 и 1831 годах по светским гостиным ходили слухи о помолвке ее с Жуковским, но брак так и не состоялся. В 1842 году закрутился роман со Львом Сергеевичем, братом Пушкина; Наталья Николаевна по-родственному пыталась его увещевать… «Недавно Карамзина Софья ему (Льву Пушкину. — Н. Г.) призналась в своей любви, да еще со слезами. А Наталья Николаевна его бранила серьезно, что очень не морально: сводить с ума, не чувствуя сам к ней ничего» (из письма Е. Н. Вревской).
Вяземский не мог не знать, что кроме Александра Карамзина у Натальи Николаевны был другой ухажер, также Alex — князь Александр Сергеевич Голицын, штабс-капитан лейб-гвардии конной артиллерии, сослуживец братьев Карамзиных, стало быть, и посетитель карамзинского салона. Он сватался к Наталье Николаевне. Вот как об этом рассказывает А. П. Арапова:
«…Года за два до ее второго замужества Наталье Николаевне представилась возможность сделать одну из самых блестящих партий во всей России. В нее влюбился князь[8] — обладатель колоссального состояния. Вопрос о средствах (вдовы-бесприданницы Η. Н. Пушкиной. — Н. Г.), конечно, не мог играть тут никакой роли, но он вообще не любил детей, а чужие являлись для него подавно непосильным бременем. Мальчики еще казались меньшим злом, так как приближалось время, когда они должны были поступить в учебные заведения, но с девочками пришлось бы возиться, иметь их вечно перед глазами. Единственным исходом было заручиться обещанием воспитывать их в детском отдельном апартаменте, при первой возможности поместить их в институт — тем легче, что по смерти Пушкина государь предоставил Наталье Николаевне выбор в любой из них.
Мать всегда была убежденным врагом институтского воспитания, находя, что только родной глаз может следить зорко за развитием детского ума и сердца, что только нежная опытная рука способна посеять и вывести добрые семена. И достаточно было подосланному лицу только заикнуться о придуманном плане устранения преграды, чтобы она наотрез заявила: „Кому мои дети в тягость, тот мне не муж!“
Князь не сумел оценить это материнское самоотвержение, предпочел ему эгоистический покой, и прекратил свои посещения».
«Вряд ли нашлось бы много женщин, — продолжает дочь Натальи Николаевны, — способных отклонить богатых женихов в те самые минуты, когда стесненность в средствах назойливо проявлялась каждый день. Ничего нет тяжелее вращаться в кругу очень богатых людей, когда каждая копейка на счету… Наталья Николаевна пользовалась некоторым кредитом в магазине Погребова в Гостином дворе, и в силу этого все необходимое забиралось там. Уплата иногда затягивалась долее обыкновенного, и тогда появлялся сам хозяин, прося доложить о нем. Горничная или няня, не желая ее беспокоить, в особенности если это совпадало с периодом острого безденежья, пытались отговорить его, доказывая, что если речь идет об уплате по счету, то это будет лишь напрасный труд, так как денег из деревни еще не высылали и неоткуда их взять.
