Как видно, Дантес являлся душой общества, тогда как Натали — всегдашним его украшением. Он действительно был своим человеком в карамзинском кружке, в котором гости делали друг другу честь и родом, и положением в обществе, знаниями, воспитанием и талантом. Все замечали его «страсть к Натали», которую Дантес не скрывал. Но мало кто серьезно относился к возможности какой бы то ни было трагедии, потому всем было известно, что Пушкин был «уверен в привязанности к себе своей жены и в чистоте ее помыслов» (князь Вяземский), «его доверие к ней было безгранично, он разрешил своей молодой и очень красивой жене выезжать в свет без него» (Долли Фикельмон).
По словам княгини Веры Вяземской, которая более всех была знакома с семейными обстоятельствами Пушкиных, Натали испытывала к Дантесу симпатию и признательность за то, что он постоянно занимал ее и старался быть ей приятным. Княгиня говорила ей о возможных последствиях ухаживания Дантеса, но Натали, «кружевная душа», успокаивала ее: «Мне с ним весело. Он мне просто нравится. Будет то же, что было два года сряду». Вяземская принимала такой ответ, потому что считала: «Пушкин был сам виноват: он открыто ухаживал сначала за Смирновой, потом за Свистуновой. Жена сначала страшно ревновала, потом стала равнодушна и привыкла к неверностям мужа. Сама оставалась ему верна, и все обходилось легко и ветрено».
Натали в свете прозвали «кружевной душой» за то, что она казалась многим слишком холодной и бесстрастной, не склонной к тому, чтобы накоротке сходиться с кем бы то ни было.
Екатерина Гончарова походила своей внешностью на южанку. Черные волосы и темные горящие глаза придавали ее облику нечто греческое или римское. В ее взглядах, улыбке, жестах чувствовалась страстность. Она много и охотно танцевала, и ураганные темпы галопа или вальса, особенно в паре с красавцем кавалергардом, кружили ей голову и пьянили, как вино. От нее исходили токи чувственности, невольно вовлекавшие собеседников и партнеров в заколдованный круг. В обществе также заметили, что Дантес «не отходит от нее ни на шаг», и Екатерина поставила себе целью добиться от него полной взаимности.
У Пушкина осенью 36-го года особенно проявлялась его «хандрливость», о чем он без обиняков написал отцу 20 октября. «…Вы спрашиваете у меня новостей о Натали и о детворе. Слава Богу, все здоровы… Павлищев упрекает меня за то, что я трачу деньги, хотя я не живу ни на чей счет и не обязан отчетом никому, кроме моих детей. Я рассчитывал побывать в Михайловском — и не мог. Это расстроит мои дела по меньшей мере еще на год. В деревне бы я много работал; здесь я ничего не делаю, а только исхожу желчью».
Вплоть до самой внезапно разразившейся грозы, последовавшей за рассылкой пресловутых пасквилей, не было известно никаких скандальных инцидентов. Пушкин продолжал относиться к Дантесу весьма доброжелательно. Большой ценитель метких каламбуров и забавных оборотов, он с интересом следил за веселыми разговорами беспечного кавалергарда, с которым любил беседовать и великий князь Михаил Павлович, — Дантеса отличало остроумие. Можно даже утверждать, что подобный Дантесу тип мужчины был вполне во вкусе поэта: военный, красавец, донжуан, весельчак, кумир женщин — втайне и Пушкин хотел быть таким. Цветы, театральные билеты, даже нежные записочки, посылавшиеся Дантесом Натали, — до тех пор, пока он не стал женихом Екатерины, — не вызывали недовольства Пушкина: это было частью светских отношений. Возможно, какое-то время поэт чувствовал себя даже польщенным, что самый модный и блестящий красавец Петербурга находится у ног его жены, в чистоте которой он никогда не сомневался, и развлекает его прекрасную супругу, к чему сам Пушкин был не склонен. Только осенью постепенно стало меняться отношение Пушкина к Дантесу. Причиной тому послужили расплодившиеся слухи и сплетни вокруг имени первой красавицы и модного кавалергарда. Слухи один другого нелепей распускали враги и недоброжелатели поэта, которых было немало. Явился случай припомнить ему все: и злые эпиграммы, и заносчивость, и «Гаврилиаду», и бывшие амуры с чужими женами, и карточные долги, и много чего еще — вплоть до литературных разногласий и критики. На этой волне возникли даже намеки на связь Натали с царем — покровителем и благожелателем Пушкина. Сам государь впоследствии вспоминал: «Под конец его (Пушкина. — Н. Г.) жизни, встречаясь очень часто с его женою, которую я искренне любил и теперь люблю, как очень хорошую и добрую женщину, я раз как-то разговорился с нею о комеражах (пересудах, болтовне. — Н. Г.), которым ее красота подвергает ее в обществе; я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию, сколько для себя самой, столько и для счастья мужа при известной его ревнивости. Она, верно, рассказала об этом мужу, потому что, встретясь где-то со мной, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. „Разве ты мог ожидать от меня другого?“ — спросил я его. „Не только мог, Государь, но признаюсь откровенно, я и Вас самих подозревал в ухаживании за моею женой“».
В этот период о Дантесе распространились самые невероятные слухи, потому что происхождение его было малоизвестно. Некоторым приходило в голову, что связь его с приемным отцом была противоестественного свойства, иначе говоря, что они были любовниками.
Думается, что теперь не будет лишним остановиться на биографии Дантеса и отношениях, в действительности связавших его с бароном Луи де Геккерном.
Дворянство род Дантесов получил от Жана-Генриха Дантеса, крупного земельного собственника и промышленника, который приобрел имение во французском Сульце, ставшее родовым гнездом. Это был прадед Жоржа Дантеса. Его предки ревностно служили своим королям и вступили в родственные отношения со многими родовитыми семьями. Мать — графиня Гацфельд своим родством соединила семью Дантесов с русской аристократией. Ее тетка была замужем за графом Францем Нессельроде, принадлежащим к той же родственной ветви, что и русский граф Карл Нессельроде, канцлер и долголетний министр иностранных дел при Николае Павловиче; другая тетка вышла замуж за графа Мусина-Пушкина, русского дипломата, бывшего посланником в Стокгольме. Жорж Дантес застал свою двоюродную бабку в живых, когда приехал в Россию. Его отец — Жозеф-Конрад Дантес получил баронский титул при Наполеоне I и был верным легитимистом. В 1823–1829 годах он являлся членом палаты депутатов. Революция 1830 года заставила его уйти в частную жизнь и вернуться в Сульц. Жорж Дантес родился в 1812 году, был третьим ребенком в семье и первым сыном. Первоначально он учился в коллеже в Эльзасе, потом в Бурбонском лицее, затем был отдан в Сен-Сирскую военную школу, но кончить курса молодому барону не удалось: грянула Июльская революция, которая лишила престола короля Карла X. Молодой Дантес примкнул к той группе учеников школы, которая вместе с полками, сохранившими верность Карлу X, пыталась защитить своего короля. Отказавшись служить июльской монархии, Дантес был вынужден покинуть школу и несколько недель числился партизаном, которые в небольшом количестве собрались в Вандее вокруг герцогини Беррийской. После вандейского эпизода Жорж Дантес вернулся к отцу в Сульц и нашел его «глубоко удрученным политическим переворотом, разрушившим законную монархию, которой его род служил столько же в силу расположения, сколько в силу традиции». Июльская революция, ко всему прочему, сильно подорвала материальное благосостояние семьи Дантесов. На попечении Жозефа-Конрада Дантеса, отца шестерых детей, оказалась вся его семья, семья его старшей дочери и старшей сестры-вдовы с пятью племянниками. Баронесса Дантес скончалась в 1832 году. Жорж Дантес решил искать службу за границей. Это был обычай, распространенный в то время. Проще всего было устроиться в Пруссии. Благодаря покровительству наследного принца Вильгельма он мог быть принят в полк в чине унтер-офицера. Но для воспитанника Сен-Сирской школы, выходившего из ее стен после двухлетнего обучения офицером, это было бы понижением, и Жорж Дантес отказался. Наследный принц, будущий германский император, женатый на племяннице Николая I, посоветовал Дантесу отправиться в Россию, в которой царь должен был оказать покровительство французскому легитимисту. Рекомендательное письмо принца было адресовано генерал-майору Адлербергу, директору канцелярии военного министерства, одному из ближайших к государю людей. Без сомнения, одной рекомендации Вильгельма Прусского было бы достаточно для наилучшего устройства Дантеса в России, но случай свел его во время долгого путешествия из Берлина в Петербург с бароном Геккерном, голландским посланником при русском дворе. «Дантес серьезно заболел проездом в каком-то немецком городе; вскоре туда прибыл барон Геккерн и задержался долее, чем предполагал. Узнав в гостинице о тяжелом положении молодого француза и его полном одиночестве, он принял в нем участие, и, когда тот стал поправляться, Геккерн предложил ему присоединиться к его свите для совместного путешествия» (А. П. Арапова).
