— Доброе утро, ваше городское величество! — послышался сзади веселый бабушкин голос. Она стояла у калитки, а лицо ее сияло.

— Бабушка, на берегу куча овец, — растерянно произнес Мати.

— Не больше вчерашнего — три овцы и два ягненка, ровно пять. А все остальные — валуны.

Мати уставился на нее круглыми от изумления глазами.

— Столько камней! Как она сюда попали за одну ночь?

— Валуны были здесь всегда, — ответила бабушка, — но когда вода в море поднимается, она их закрывает. Тогда идут дожди. А когда море уходит, камни появляются, и наступает теплая погода.

Это объяснение Мати понравилось, берег и правда сегодня был куда просторней, чем раньше, а камней появилось — прямо как грибов после теплого дождя. Еще больше их было в воде у берега. Море убежало далеко — значит, будет тепло и сухо!

Бабушка подошла к овечке, похлопала ее по спине, дала кусок хлеба и надела ей на шею веревку.

— Бабушка, куда ты ее ведешь? — встревожился Мати.

— Сегодня будем их стричь, — сказала бабушка и повела овцу на скотный двор. Остальные овечки перестали есть, забеспокоились и, толкаясь, побежали за подругой.

— Стойте, стойте! Куда понеслись! — осадила их бабушка и закрыла калитку. — Подождите, погуляйте пока по бережку. У нас в парикмахерской очередь.

На дворе появился дед — пришел помочь бабуле. Он уложил овцу на бок и связал ей ноги.

— Тихо, тихо, — уговаривал он овечку. — Никто тебя не обидит! — Дед сел на траву. Большими руками он поддерживал овечью голову.

Овца таращила глаза и тяжело дышала.

— Она же боится, — посочувствовал ей Мати: он по себе знал, что стрижка — занятие довольно противное.

— Малышка — ей всего пять месяцев, — объяснила бабушка. — Еще ни разу не видала, как их тут чекрыжат. — С ножницами в руках она опустилась на колени рядом с овцой.

— Бороденку долой! — весело скомандовал дед.

Бабушка начала с шеи. Осторожно срезала один завиток за другим. Ножницы проворно щелкали, а бабуля тем временем говорила:

— Мягче ягнячьей шерсти нет. В старину, когда шерсть чесали и пряли дома, из нее делали кофточки и носочки малышне. А теперь на фабрике все в одну кучу валят. Несешь шерсть — получаешь взамен пряжу. И знать не знаешь, с чьей овцы.

Стриженая овечка выглядела чудно, будто девушка с белой лебединой шеей и в толстой серой шубе.

Овца подняла голову и заглянула Салме в глаза — может, хватит?

— Потерпи еще немного! — успокоила ее бабуля и принялась стричь широкую спину. Крупные клочья ложились на траву пышным мягким ворохом.

— Вообще-то овец перед стрижкой моют, — продолжала бабушка, — но я боюсь. Море еще холодное. Вдруг простынут. Лучше положу шерсть в ванну, да отнесу к морю, там с порошком и отмою.

Мати следил, как постепенно овца скидывала шубу. Она становилась белой, как свежевыпавший снег — только кончики ушей серые да серое пятно на морде.

— Хвост не забудь! — заметил дедушка. — А то будет как у лисы.

Чик-чикнули ножницы, и от пышного хвоста остался тонюсенький обглодыш.

— Овца — животное нетребовательное, — бабушка все нахваливала своих подопечных. — Там, где коровы ничего не найдут, овечка всегда отыщет, чем поживиться.

И вот дело сделано. Растерянная овца стояла, не смея двинуться с места, тощая, жалкая — сама на себя не похожая.

— Вот и все, — засмеялся дед, — следующий!

Бабушка отвела стриженую овечку на берег, к остальным, и надела веревку на шею большой овце. Но вместо того, чтобы сразу пойти обратно, она загляделась на извилистую линию берега.

— Что ты там увидела? — полюбопытствовал Мати.

— Да вот смотрю: у Алины уж который день труба не дымит. Что там стряслось? Сходи-ка ты к ней в Лиллесалу — вдруг она захворала.

— Прямо сейчас? — с затаенной радостью спросил мальчик.

— Сначала переоденься и поешь хлеба с молоком. Ты же еще не завтракал.

Мати на скорую руку проглотил в кухне бутерброд, запил его молоком, надел чистую рубашку, новые носки и тенниски. Потом вспомнил о расческе — это случалось не часто! — и, пригладив волосы, выскочил во двор.

Дед с бабулей продолжали стрижку. Мати остановился и глубоко вздохнул. Скотный двор пестрел ромашками. Терпко пахли их желтые пуговки. Теплый цветочный аромат сливался с духовитым дыханием моря и рыбацких сетей. А тут еще порыв ветра донес с берега нежный запах шиповника. Ромашки, и море, и рыбачьи сети, и шиповник — все это вместе — запахи Кивинеэме, летнего Кясмуского дома.

— Тупс, пошли! — позвал Мати.

Двигаясь вдоль береговой тропы, он перескакивал с камня на камень, стараясь сегодня прыгнуть дальше, чем вчера. Тупс прыгал наперегонки с хозяином. Так, что ни день, они ставили новые рекорды.

Вдруг Мати замер. Его внимание привлек большой чайкин камень, лежавший в море неподалеку от берега. Всего несколько дней назад они с Засыпайкой удивлялись, до чего терпеливо сидит мама-чайка на своем каменном гнезде, а сегодня Мати заметил на большом камне два крохотных серых колючка. Неужели птенцы? Их надо срочно показать Засыпайке! А кстати, куда он пропал?

— А никуда! — раздался обиженный голос. С шуршанием раздвинулся тростник меж камней, и вот Засыпайка уже стоял перед мальчиком.

— Ты за все утро ни разу обо мне не вспомнил! Дурацкая овца тебе важнее друга… И вообще — у меня ноги насквозь промокли. Так и насморк можно подхватить! — И Засыпайка расплакался.

Только этого не хватало! У Мати даже в мыслях не было огорчать друга. Но что правда, то правда: пока он смотрел, как стригут овец, Засыпайка совсем вылетел у него из головы.

— Как же ты промочил ноги? — забеспокоился Мати.

— Свалился в воду, — Засыпайка все еще дулся. — Полез на камень — посмотреть, вылупились ли птенцы, поскользнулся и полетел в воду. У вас тут вообще, куда ни пойди — одна вода. В городе гораздо лучше.

У Мати сердце екнуло — не собирается ли Засыпайка бросить его? Он сел на камень, стянул тенниски, носки:

— Живо обувайся! Согреешься!

Засыпайка оттаял.

— Ты куда собрался? — спросил он, завязывая тенниски.

— Бабушка велела посмотреть, почему у Алины труба не дымит. Вдруг она заболела.

— Та самая Алина, что вела корабль?

— Та самая.

— Пошли! — сказал Засыпайка.

Домик Алины притулился под старой раскидистой березой. Домишко желтый, крыша зеленая. Из кухонной двери вырвалось облачко пара, и в нос ударил запах уксуса. Алина стояла у плиты и длинной палкой помешивала пенящееся в котле синее варево.

— Бабушка велела посмотреть, отчего у тебя труба не дымит, — сообщил Мати.

— Есть еще добрые люди на свете! — вздохнула Алина. — Зимой, да, случилось как-то раз, что я слегла, и ни рукой, ни ногой не могла двинуть. Пришли деревенские посмотреть — отчего это моя труба не дымит и плита не топится. Не испустила ли дух Алина? Дров натаскали, плиту растопили. Вот оно как. А ты отправляйся и скажи бабушке, что теперь, пока лето и тепло, труба моя небо коптить не будет. Потому что — видишь — я электрическую плиту купила.

Мати любовался новехонькой электроплитой, а сам воображал белую струйку дыма над зеленой крышей. Длинный шлейф превратился в светлые волосы, а дом — в корабль. Мальчик глядел на хлопочущую у плиты старую женщину и пытался представить, как юная Алина в лунном свете стоит у штурвала и ведет караван судов в родную гавань.

— Алина, а правда, что ты водила корабли?

— Приходилось, — кивнула Алина, помешивая варево.

Улыбнулась сама себе и добавила:

— Было бы мне шестнадцать, а не шестьдесят один, я бы опять, не раздумывая, пошла в море. Море — это моя жизнь, а корабль — моя мечта.

Алина умолкла и засмотрелась на свой котел, будто видела в нем не отдававшее уксусом варево, а бескрайнее синее морс.

— Что это ты варишь? — спросил Мати.

— Шерсть крашу. — Алина выудила моток ниток, внимательно его осмотрела и снова опустила в краску. — Васильковая получится, на загляденье! Эту краску я в магазине купила. Вообще-то я крашу травками, растениями, как матери наши делали. Природные краски, они получше будут, понежнее. Из березовых листьев красивый зеленый получается, из ольховой коры — желтый, а из сосновой — коричневый.