– Кофейню Бишопов.

На мгновение я так искренне поражена, что не могу говорить.

– Разве вывеска «КАФЕ» в вестибюле не выдает его с головой? – поинтересовался папа.

Конечно, только я пришла не со стороны вестибюля. Меня поразила абсурдность совпадения: прямо из Коридоров я делаю всего пару шагов и оказываюсь в маминой епархии, в эпицентре воплощения в жизнь очередной ее мечты. Но многолетняя привычка лгать спасает меня и на этот раз: ни в коем случае нельзя позволять замешательству брать верх. Поэтому я мило улыбаюсь и делаю вид, будто ничего не произошло.

– Да, у меня были кое-какие догадки, – отвечаю я и снимаю с окна простыню. – Я проснулась рано и решила заглянуть сюда, посмотреть, что к чему.

Мама не обращает внимания на мою неуклюжую ложь. Она порхает по залу, затаивая дыхание, прежде чем снять простыню с очередного предмета мебели, прямо как маленькая девочка, задувающая свечи на именинном торте. Папа продолжает с напряженным вниманием разглядывать меня, мою чересчур темную одежду, длинные запыленные рукава. Заметно, что все эти факты, как кусочки пазла, не хотят складываться воедино в его голове.

– Ну что? – с преувеличенным энтузиазмом продолжаю я. Мне удалось заметить, что если я болтаю слишком громко, это не дает папе задумываться и сбивает его с толку. – Вы, наверное, думаете, здесь где-нибудь затаилась кофемашина?

Папа заметно оживляется. Ему необходим кофе, как другим нормальным людям необходимы пища, вода и жилье. Если сравнивать по важности с курсами, которые он читает на историческом факультете, или эссе, которые он пишет, кофеин достигает небывалых высот. Думаю, маме, для того чтобы сманить сюда папу, понадобилось только приглашение из местного университета и обещание постоянно снабжать его кофе. Всего два ингредиента, и готово.

Я с трудом подавляю зевок.

– Ты выглядишь усталой, – замечает он.

– Ты тоже, – тут же реагирую я и снимаю простыню с механизма, отдаленно напоминающего большую кофемолку. – Ого, ты только взгляни!

– Маккензи, – начинает он, но я нажимаю на кнопку, и металлический монстр оживает, перебивая папу спасительным лязгом и грохотом, таким сильным, будто перемалывает сам себя, жадно заглатывая воздух вместе с болтами, гайками и гвоздями. Папа морщится, и я, сжалившись, выключаю кофемолку. Шум ее агонии еще некоторое время эхом разносится по залу. В воздухе стоит ощутимый запах гари.

Я невольно оглядываюсь на подсобку, ведущую в Коридоры, и мама, должно быть, поймала мой взгляд, потому что тут же направилась туда.

– Интересно, что тут произошло? – говорит она, повернув сломанную дверь, провисшую на петлях.

Равнодушно пожав плечами, я иду к металлическому ящику, отдаленно напоминающему духовку, и открываю дверцу. Внутри все запачкано прогорклым подгорелым жиром.

– Я тут подумала, – замечает мама, – нам стоит испечь немного маффинов. Приветственных маффинов!

Последнюю фразу она произносит с такой бравурной интонацией, что становится тошно.

– Знаете, чтобы дать всем понять: мы приехали. Что думаешь, Мак?

Вместо ответа я пихаю дверцу духовки, и она с оглушительным грохотом закрывается. Что-то отваливается от нее и с тоненьким тиньк-тиньк-тиньк катится по каменному полу к маминым ногам.

Ее улыбка даже не тускнеет. От этой притворной жизнерадостности и улыбки как-все-классно меня выворачивает наизнанку. Я видела, что творится у нее в голове, и прекрасно знаю, что это глупая рисовка. Я уже потеряла Бена. Я не хочу потерять и ее тоже. Мне хочется встряхнуть ее и сказать… Но я не знаю, что ей сказать. Не знаю, как до нее достучаться. Как объяснить, что так она делает только хуже – всем нам.

Поэтому я говорю правду:

– Кажется, духовка вот-вот развалится.

Она пропускает мои слова мимо ушей. Или просто их игнорирует.

– Ну что ж, – бодро говорит она, нагибаясь, чтобы подобрать с пола винтик. – Тогда мы воспользуемся домашней духовкой, пока не привели в порядок эту.

Сказав это, она поворачивается и упархивает прочь. Я оглядываюсь в поисках поддержки или хотя бы сострадания с папиной стороны, но он вышел во двор и стоит, разглядывая навес.

– Тук-тук, Маккензи, – зовет мама из-за двери, – ты знаешь, как обычно говорят…

– Я уверена, что так сейчас не говорит никто, кроме тебя…

– Кто рано встает, тому Бог подает!

Я выглядываю в окно, зябко ежусь и неохотно плетусь за ней.

Остаток утра мы проводим с «приветственными маффинами». Папа ходит с различными поручениями, мама печет, а я изо всех сил стараюсь выглядеть занятой. Мне бы не помешала пара часов сна или хотя бы бодрящий душ, но каждый раз, как я делаю неосторожное движение в сторону двери, мама придумывает для меня новое занятие. Улучив момент, когда она отвлеклась на противень с новой порцией кексов, я выуживаю Архивный листок из кармана. Разворачиваю его и с удивлением обнаруживаю, что он чист.

У меня словно камень падает с души, и тут я вспоминаю, что чувствовала, как на моем листке появилась новая История, когда застряла в темной подсобке кафе. Получается, что мне почудилось. Тем временем мама ставит маффины на прилавок. Мне приходится быстро свернуть листок и спрятать его в карман. Мама набрасывает на выпечку полотенце, и тут у меня в голове всплывает картинка: Бен, вытянувшийся на носочках и сующий нос под полотенце со сластями. Он всегда старался отщипнуть хотя бы кусочек прямо с противня и обжигал пальцы. Меня будто ударили кувалдой в солнечное сплетение, я сгорбливаюсь и крепко зажмуриваю глаза, ожидая, пока боль отступит.

Мне все же удалось отпроситься на пять минут – чтобы переодеться: моя одежда пропахла Коридорами, Архивными полками и застарелой пылью из кафе. Я натягиваю чистые джинсы и футболку. Мои волосы не желают лежать нормально, я выкапываю в шкафу желтую бандану, и, пытаясь привести себя в порядок, завязываю ее на голове. Спрятав ключ деда под воротник, я смотрю на пол, и взгляд мой падает на темные пятна. Я вспоминаю об окровавленном парне.

Я опускаюсь на колени, стараясь отфильтровать прочь лязганье кухонных подносов за дверью, снимаю кольцо и прижимаю пальцы к половицам. Древесина начинает гудеть под моим прикосновением, я закрываю глаза, тянусь и…

– Маккензи! – голосит мама.

Я вздыхаю, растерянно моргаю и отталкиваюсь от пола. Я успеваю выпрямиться в полный рост как раз в тот момент, когда мама энергично стучит в дверь.

– Я что, уже не могу ожидать от тебя помощи?

– Иду, – покорно отвечаю я и надеваю кольцо на место. Уходя, я успеваю бросить последний взгляд на пол. Мама тем временем упаковала все маффины в маленькие целлофановые пакетики. Сейчас она укладывает их в корзинку, щебеча что-то о местных жителях. И тут меня осеняет.

Дед был Хранителем, но он был и детективом тоже. Он часто говорил, что люди иногда могут рассказать столько же, сколько и стены дома. Ты получаешь разные ответы. Да, у моей комнаты есть своя история, и как только меня хоть ненадолго оставят в покое, я ее прочту. Но что сейчас мешает просто поговорить о Коронадо с его жителями?

– Слушай, мам, – говорю я, закатывая рукава. – Я уверена, у тебя еще куча дел. Почему бы мне самой не разнести кексы?

Она замолкает и внимательно смотрит на меня:

– Правда? Тебе не сложно?

Она будто в самом деле удивлена, что я способна быть милой, хорошей девочкой. Засунув последний маффин в корзину, она подвигает ее в мою сторону.

– Конечно, – говорю я и исхитряюсь выдать улыбку. Ее ответная кажется такой искренней, что мне почти становится стыдно. До того момента, как она заключает меня в объятия, заполняя все мое существо визгом порванных струн, радиопомехами и скрипом несмазанных петель, буквально скребущим мне кости. Меня начинает мутить.

– Спасибо, – говорит она и сжимает меня еще крепче. – Это так мило.

Я с трудом разбираю ее голос через шумовую заслонку, завывающую сейчас в моей голове.

– Это… правда… пустяки, – мямлю я, безуспешно пытаясь нарисовать между нами стену. – Мам, – наконец не выдерживаю я. – Я не могу дышать.