Сегодня я начала новую карьеру — гадалки. Здесь очень много немецких «кралечек». Вот одной из них я случайно погадала и сказала «всю правду». Получила за это котелок солдатского супа и полхлеба. Обещала найти других клиенток. Думаю, это самая умная профессия в настоящее время: во-первых, прибыльная, во-вторых, в некотором роде психотерапия. Мне не стыдно говорить им всякие приятные вещи, которых им хочется. Особенно о тех, которые остаются «там». Послушает о том, что «там» все благополучно, что родители живы и здоровы, муж, или жених, или кавалер помнит, свидание непременно состоится, но не так скоро, и т. п., и у человека на душе просветлеет и он живет некоторое время не в таком безнадежном мраке. Я бы дорого дала, чтобы мне кто-нибудь погадал, кому я верила бы. И потом, эта профессия самая удобная для пропаганды. Парадоксально, но так: чем больше девушка пользуется успехом у немцев, чем больше она сама, как будто бы, привязана к какому-нибудь Гансу или Фрицу, тем большая тоска у ней по дому и по прошлому. А что не все «кралечки» только продаются за хлеб и за солдатский суп, это совершенная истина. Цинично продающихся весьма небольшой процент. Сначала идут потому, что помирать-то с голоду никому не хочется, а потом находят себе друга сердца. И какие бывают крепкие и трогательные романы среди них.

Познакомились со здешней интеллигенцией: врачи и инженеры, главным образом. Несколько учительниц. Публика чрезвычайно серая и ни о чем, кроме брюха, не думающая. Единственная врачиха, какая имеет какие-то идеи, — Анна Павловна. Но идея у нее одна — ненависть к немцам (ненависть к большевикам подразумевается сама собой). И то хорошо. Может быть, ей можно будет внушить и какие-нибудь положительные идеи. НЕ может человек жить только отрицательными. Посмотрим. Да и вся русская интеллигенция сейчас живет только отрицательными идеями — идеей ненависти к большевикам, главным образом.

Здешняя комендатура гораздо хуже царскосельской. Там люди были заняты своими фронтовыми делами, а населению предоставляли вымирать или выживать по своему усмотрению. Здешняя же вмешивается в дела населения, и из этого ничего хорошего не получается. Но все это пока только рассказы наших новых знакомых. А мы теперь привыкли верить только своим собственным глазам, да и то не всегда.

Гадание мое идет в гору. Девки бегают. Гадать им, конечно, очень легко. Король, любовь до гроба, скорая встреча, дорога. Это главное. Все они страстно мечтают о дороге. Куда угодно, только бы вырваться отсюда.

Коля выглядит и чувствует себя гораздо лучше. Страшно увлечен своей газетой. Она пока еще не выходит, но разговоры о ней идут.

Сегодня всю ночь был обстрел. Стреляли по всему городу. В нашем дворе разорвалось шесть снарядов. Ни один не попал в дом. Стекол, конечно, не осталось ни одного. Всю ночь просидели на полу в кухне за печкой. Стены нашего дома такие, что ни один осколок их не пробьет. Если прямое попадание в комнату, тогда дело другое. Поэтому сидели за печкой. Это что-то вроде домашнего блиндажа.

Какие прекрасные дни стоят. Теплые, душистые. В каждом доме имеется огород и много разных немудреных цветочков, которые пробивают себе сами дорогу в жизнь. Их усиленно вытесняют огороды. Как при большевиках, так, особенно, и теперь. Но они все же храбро борются, как мы.

Сегодня мы с Колей ходили к одной из моих клиенток — молочнице — смотреть кур и теленка. С начала войны мы не видели ни одной курицы, ни одного теленка или коровы.

Сегодня мы с Колей ходили к одной из моих клиенток — молочнице — смотреть кур и теленка. С начала войны мы не видели ни одной курицы, ни одного теленка или коровы. В Царском не было ни одной собаки и ни одной кошки. Собак, которых не успели съесть, перестреляли немцы, а кошек всех съели. А ночью я проснулась от какого-то очень знакомого и приятного звука, но никак не могла вспомнить, что это такое. И только когда услышала сопение паровоза — догадалась. Это были удары вагонных буферов. Составляли поезд. Немцы восстановили дорогу на Гатчину и по ночам что-то перевозят. Неужели же мы когда-нибудь опять увидим поезда и трамваи!

Наверху у нас живут немецкие «кралечки». Каждую ночь у них танцы с солдатами. Главным образом — патрулями. Грохот страшный и спать невозможно до 11 часов, а то и дольше. А если принять во внимание, что мы должны вставать в шесть, то они не дают нам выспаться совершенно. И ничего невозможно поделать. Сегодня ночью я выгнала патруль из квартиры. Я прямо взбесилась. Только что мы заснули после того, как наверху все успокоилось, как они прямо с танцев пришли к нам смотреть, нет ли у нас большевиков или немецких солдат в постелях. Одного из них я знала, что он бельгиец, и налетела на них по-французски. Спросила, не прямо ли с танцев наверху они к нам приперли. И им прекрасно известно, что здесь живут две пожилые пары. Что нам, обеим женщинам, вместе около ста лет (что совершенная правда, так как нашей соседке уже сильно за шестьдесят). Лучше бы они проверили кое-что наверху. Они срочно вымелись и даже бормотали что-то о недоразумении. А сегодня городской голова рассказывал, что в комендатуре при смене патрулей они не советовали ходить в нашу квартиру, так как там живет какая-то ведьма, которая ругается на всех языках и собирается донести коменданту насчет танцев. Посмотрим, будут ли эти собаки шляться к нам по ночам.

Нас выгоняют из нашей большой комнаты, потому что в наш дом переезжает друг городского головы. Будет его заместителем. Черт с ними. Проживем и в маленькой.

Коля в отчаянии. Немцы, как и следовало ожидать, газету не разрешили. Конечно, тот пробный номер, какой мы составили, их ни в какой мере не устраивал. Я предупреждала Николая. Надо было несколько завуалированнее действовать. Наших, здешних-то, провести и удалось бы, может быть, но они сами решать ничего не могут, как и большевики. У них тоже все централизация. А в Гатчине сидят, по-видимому, не совсем дураки. А может быть, это и не в Гатчине решается, а где-то еще выше. Очень мне жалко Колю. Опять он будет тосковать без дела. Школа его — это одна из очередных фронтовых «фикций».

Рядом с нами живет некий инженер Белявский. Предприниматель. Имеет сапожную фабрику. Все машины, конечно, украдены или скуплены за буханку хлеба. У него всегда немцы и пьянство. Тип отвратительного эксплуататора. Он попросил Колю давать уроки истории его великовозрастной дочке, которую никакие истории, кроме любовных, не интересуют. Он отвратительно обращается с русскими. Недавно дал по физиономии старику-печнику. Этого русский народ не забывает. Мы обедали у этих Белявских один раз в неделю, и Коля получает еще один хлеб в неделю за уроки. Я совершенно цинично хожу обедать. Во-первых, по нынешним временам, прекрасные обеды, во-вторых, там наблюдаешь фронтовую шпану в полном ее расцвете, как немецкую, так и русскую. В-третьих, с паршивой овцы — хоть шерсти клок. А мы, по-видимому, еще для чего-то нужны в русском хозяйстве, если не померли в Царском Селе. Пусть шпана нас подкармливает. Жена у него очень приятная простая женщина, а он ведет себя с ней как Дориан Грей с толкучки.

Сегодня я видела, как на парашюте спускался советский летчик. Нельзя поверить, что эта вот, так красиво плывущая в воздухе фигура — тот самый бандит, который сбросил над рынком две бомбы и перебил около двух десятков женщин и детей. Немцы подбили самолет, и он выбросился. Бабы, глядя на него, кричали: «Пусть он только спустится над городом, мы его на куски разорвем». И разорвали бы. Немцы подобрали его около своих окопов. По нему стреляли из советских окопов, но не попали. Немцы были совершенно потрясены этим.