– Ваш десерт, сэр, – произнесла она и протянула ему мешок.

Он поразился, до чего бесстрастно она смотрит на него. Не просто на него, а как будто сквозь него. Казалось, она видит его лицо под платком и шляпой, низко надвинутой на лоб. И в одно прекрасное утро она отправится купить сигарет, а он пройдет мимо и услышит ее крик: «Это он!» И у него даже не будет времени закрыть глаза: пули найдут его раньше.

Взяв у нее мешок, он покачал наручниками, висящими на пальце:

– Повернись.

– Есть, сэр. Сию секунду.

Она повернулась к нему спиной, скрестила руки сзади. Костяшки прижимались к нижней части спины, пальцы покачивались над задницей. Джо понимал, что сейчас ему меньше всего нужно обращать внимание на чей-то зад.

Он защелкнул на ее запястье одну половинку наручников.

– Я нежно, – пообещал он при этом.

– Не стоит чересчур утруждаться ради меня. – Она глянула на него через плечо. – Постарайтесь не оставить следов, вот и все.

Бог ты мой.

– Как тебя зовут?

– Эмма Гулд, – ответила она. – А ваше имя как?

– Меня разыскивают.

– Все девушки на свете или только полиция?

Он не мог пикироваться с ней и одновременно следить за комнатой, так что он повернул ее к себе лицом и вынул из кармана кляп. Кляпами служили мужские носки, которые Паоло Бартоло стащил в магазине «Вулворт», где сам же и работал.

– Вы собираетесь засунуть мне в рот носок?!

– Да.

– Носок! Мне в рот!

– Его никогда не надевали, – заверил ее Джо. – Клянусь.

Она приподняла бровь, тускло-бронзовую, как ее волосы, мягкую и поблескивающую, словно мех у горностая.

– Я бы не стал тебе лгать, – произнес Джо. В эту секунду ему самому показалось, что он говорит правду.

– Так всегда говорят лжецы.

Она открыла рот, словно ребенок, обреченно соглашающийся принять ложку микстуры, и ему захотелось сказать ей что-нибудь еще, но он никак не мог придумать что. Он хотел о чем-нибудь ее спросить, просто чтобы снова услышать ее голос.

Веки у нее слегка дрогнули, когда он сунул носок ей в рот, и она тут же попыталась его выплюнуть (все так делают), затрясла головой, увидев бечевку у него в руке, но он был начеку и сразу крепко перетянул ей рот. Когда он завязывал веревку у нее на затылке, она смотрела на него так, словно до сего момента дело проходило вполне достойно (и даже весело), но теперь он взял и все испортил.

– В нем пятьдесят процентов шелка, – сообщил он.

Она снова приподняла бровь.

– В носке, – пояснил он. – Теперь иди к своим друзьям.

Она опустилась на колени возле Брендана Лумиса, который за все это время ни разу не отвел взгляда от Джо.

Джо посмотрел на дверь в контору, посмотрел на замок, висящий на этой двери. Позволил Лумису проследить за его взглядом и посмотрел Лумису прямо в глаза. Глаза Лумиса стали пустыми. Тот ждал, что последует дальше.

Джо выдержал его взгляд и сказал:

– Пошли, парни. Мы всё.

Лумис медленно моргнул, и Джо решил, что это предложение мира – или возможности мира. И поспешил убраться оттуда подобру-поздорову.

Выйдя, они поехали по набережной. Небо было ярко-синее, с ярко-желтыми полосами. Чайки, галдя, взмывали вверх и падали вниз. Ковш судового крана мотнулся над дорогой на верфь и с визгом мотнулся обратно, когда Паоло переехал через его тень. Портовые грузчики, рабочие и водители стояли на причалах, куря на холоде, под ярким небом. Одна кучка рабочих швыряла камнями в чаек.

Джо опустил окно, чтобы холодный ветер омыл лицо и глаза. Воздух пах солью, рыбой, бензином.

Дион Бартоло глянул на него с переднего сиденья:

– Ты что, спросил у этой цыпочки, как ее зовут?

– Для поддержания беседы, – пояснил Джо.

– Надевал ей наручники, а сам будто потанцевать ее приглашал? Клеился к ней?

Джо на минутку высунул голову из открытого окна, поглубже втянул в себя грязный воздух. Паоло отъехал от пристани и погнал машину вверх, к Бродвею. Этот «нэш-родстер» легко делал тридцать миль в час.

– Я ее раньше видел, – заявил Паоло.

Джо втянул голову обратно:

– Где?

– Не знаю. Видел. Точно. – Машина запрыгала по Бродвею, и они запрыгали вместе с ней. – Может, тебе стоит написать ей стишки?

– Написать ей стишки, черт дери, – повторил Джо. – Может, тебе стоит малость сбавить газ? А то можно подумать, будто мы что-то натворили.

Дион повернулся к Джо, опустив руку на заднее сиденье:

– А ведь он как-то написал стихи для девчонки. Я о братце.

– Заливаешь?

Паоло встретился с ним глазами в зеркале заднего вида и важно кивнул, подтверждая.

– И что было дальше?

– А ничего, – ответил Дион. – Она не умела читать.

Они двинулись на юг, в сторону Дорчестера, и встали в пробке из-за лошади, которая пала возле площади Эндрю-Сквер. Машинам приходилось объезжать и лошадь, и перевернувшуюся тележку со льдом, которую она везла. Острые ледяные осколки блестели в трещинах брусчатки, словно металлическая стружка, и развозчик льда стоял возле трупа, пиная клячу под ребра. Джо все время думал о той девушке. Руки у нее были сухие и мягкие. Очень маленькие, розовые с лиловатыми венами на запястье. На наружной стороне правого уха – черноватая родинка, а вот на левом ухе такой нет.

Братья Бартоло жили на Дорчестер-авеню, над мясником и сапожником. Мясник и сапожник были женаты на сестрах и ненавидели друг друга не намного меньше, чем собственных жен. Впрочем, это не мешало им устроить в общем подвале бар с нелегальной выпивкой. По ночам сюда являлись со всех остальных шестнадцати приходов Дорчестера и даже из дальних мест вроде Северного берега, чтобы отведать лучшее спиртное к югу от Монреаля и послушать, как негритянская певица Делайла Делют поет о разбитом сердце, в том заведении, которое местные жители прозвали «Шнурок», и это раздражало мясника настолько, что он в конце концов облысел. Братья Бартоло заходили в «Шнурок» почти каждый вечер: ничего такого, но только Джо казалось идиотством поселиться над этим заведением. Всего один законный рейд честных копов или агентов казначейства[5] (пусть такое и кажется почти невероятным) – и они запросто могут вломиться к Диону с Паоло и обнаружить деньги, оружие и ювелирные украшения, происхождение которых никогда не сумеют убедительно объяснить эти два итальяшки, работающие в бакалейной лавке и универсальном магазине соответственно.

Украшения они обычно сбывали по соседству, таская их к Хайми Драго, скупщику краденого, чьими услугами пользовались с пятнадцатилетнего возраста, но деньги, как правило, не шли дальше игорного стола в «Шнурке» или их собственных матрасов.

Этим утром Джо, прислонившись к холодильнику, наблюдал, как Паоло прячет туда свою долю и долю брата: просто отводя край пожелтевшей от пота простыни и обнажая череду разрезов, которые они проделали в боку матраса. Дион передавал пачки купюр Паоло, а тот засовывал их внутрь, словно фаршировал праздничную индейку.

Двадцатитрехлетний Паоло был самым старшим из них. Однако Дион, двумя годами моложе, выглядел постарше – возможно, потому, что был смышленее, а может, оттого, что злее. Джо, которому в следующем месяце должно было сравняться двадцать, оказался самым молодым, но считался мозговым центром компании еще с тех пор, как они подключились к уличным бандам, чтобы громить газетные ларьки. Тогда Джо было тринадцать.

Паоло поднялся с пола:

– Знаю, где я ее видел.

Он отряхнул пыль с коленей.

Джо отлип от холодильника:

– И где?

– Нет-нет, он совсем на нее не запал, – отметил Дион.

– Где? – повторил Джо.

Паоло указал на пол:

– Внизу.

– В «Шнурке»?

Паоло кивнул:

– Она приходила с Альбертом.

– С каким еще Альбертом?

– С Альбертом, королем Черногории, – съязвил Дион. – Ты сам думаешь – с каким?

К несчастью, в Бостоне имелся всего один Альберт, которого называли просто по имени: все равно понятно было, о ком речь. Альберт Уайт, тот тип, чье заведение они только что ограбили.