На западе выступы скал уже укутались своим пурпурным плащом, и замок вырисовывался на их фоне мрачной и грозной громадой, когда мы переступали его порог. На первых ступенях узкой лестницы, которая вела в одну из башен, стояла нежная и прелестная фигурка. Это была жена Артура Ранса, прекрасная Эдит. Ах, дорогая Эдит, когда хотят быть олицетворением романтичного образа в средневековой рамке, образа неведомой принцессы, далекой, милосердной и меланхоличной, нельзя обладать такими глазами! И волосы ваши чернее воронова крыла. Этот цвет – вовсе не ангельский. Ангел ли вы, Эдит? Естественна ли в вас эта ленивая медлительность движений? Не лгут ли эти нежные черты? Простите, что задаю все эти вопросы, Эдит, но, увидев вас впервые, очарованный гармонией вашего образа, словно застывшего на этом каменном пьедестале, я подметил и черный взгляд ваших глаз, обращенный на дочь профессора Станжерсона, подметил его жесткость, которая шла вразрез с дружеским тоном вашего голоса и приветливой улыбкой на устах.
Голос молодой женщины полон очарования, от всей ее фигуры веет безупречной грацией, жесты ее гармоничны. Артур Ранс представляет ей гостей, а она отвечает приветливо и гостеприимно. Рультабий и я делаем вежливую попытку сохранить за собой свободу передвижений и высказываем желание поселиться где‑нибудь в гостинице, вне замка. Эдит строит прелестную гримаску, по‑детски пожимает плечами, объявляет, что наши комнаты готовы, и тут же заговаривает о другом:
– Идемте! Идемте же! Вы еще не видели замка!.. Вы сейчас увидите!.. О, Волчицу я покажу вам в другой раз… Это единственное здесь печальное место, зловещее, мрачное и холодное! Там страшно! Я обожаю страх!.. О! Рультабий, вы мне расскажете, не правда ли, парочку страшных историй?..
И она скользит в своем белом платье впереди нас. Она ходит, как актриса. Ее красота кажется своеобразной в этом восточном саду, между старинной и грозной башней и цветущими легкими арками разрушенной часовни. Обширный двор, который мы пересекаем, со всех сторон зарос растениями, травой, кактусами и алоэ, вишенником, лаврами, дикими розами и маргаритками, как будто вечная весна избрала своим местом пребывания именно этот двор, где в прежние времена собирались воины, отправляющиеся в поход. С помощью небесных ветров и человеческой небрежности двор сам собой превратился в сад, прекрасный, дикий сад, в котором совсем не заметно руки человека, стремящейся привести все в порядок и, если хотите, опошлить. За всей этой благоухающей зеленью виднелись руины древней архитектуры. Представьте себе готические арки, воздвигнутые на старинном фундаменте римской часовни, колонны, обвитые плющом и вербеной, которые устремляются из своего благоухающего укрытия и завершаются на фоне лазурного неба стрельчатой аркой, точно висящей в воздухе без всякой опоры. От часовни не осталось ни крыши, ни самих стен – только этот кусочек каменного кружева, по каким‑то чудесным законам равновесия держащийся в вечернем сумраке… А вот слева от нас – громадная массивная башня XII столетия, которую местные жители, как рассказала нам Эдит, называют Волчицей и которую не поколебало ничто – ни время, ни люди, ни мир, ни война, ни бури. Она все та же, какой была в 1107 году при сарацинах, овладевших островами Лерен и оказавшихся бессильными против форта Геркулеса; все та же, какой была при Саладжери и генуэзских корсарах, когда те овладели всем фортом, даже Квадратной башней и Старым замком, а она устояла, одинокая, так как ее защитники взорвали куртины[12], соединявшие ее с другими частями форта, и продержались до прибытия провансальских принцев, освободивших ее. Ее‑то и выбрала миссис Эдит для проживания. Но я прекращаю осматривать замок и начинаю наблюдать за людьми. Артур Ранс, например, не спускает глаз с госпожи Дарзак. Последняя общается с Рультабием. Дарзак и Станжерсон обмениваются какими‑то замечаниями. В сущности, одна и та же мысль владеет всеми этими людьми. Мы подошли к потайному выходу из замка.
– Это место мы называем башней Садовника, – продолжала болтать с прежней детской непосредственностью Эдит. – Этот выход служит ключом ко всему замку, как к северной, так и к южной его части. Посмотрите!
Она обводит вокруг рукой, за которой тянется шарф, и со смехом продолжает:
– Все эти камни имеют свою историю. Я расскажу вам ее как‑нибудь, если вы будете этого достойны!..
– Как Эдит весела, – шепчет Артур Ранс. – Я здесь не вижу ничего веселого!
Мы прошли через потайную дверь и очутились в другом дворе. Перед нами старая башня. У нее действительно внушительный вид. Она очень высокая и имеет квадратную форму, поэтому ее и называют Квадратной. Так как она в то же время занимает самый важный угол крепости, ее называют также Угловой башней… Стены у этого донжона[13] высокие и толстые. До половины высоты они сложены из камней, высеченных легионами Цезаря…
– А вон та башня, в противоположном углу, – продолжает Эдит, – это башня Карла Смелого, названная так в честь герцога, составившего превосходный план, когда нужно было переделать укрепления, чтобы они могли противостоять артиллерии… Старый Боб устроил себе из этой башни кабинет, что очень досадно, так как мы могли бы сделать там великолепную столовую… Но я никогда не могла в чем‑либо отказать старому Бобу!.. Старый Боб – это мой дядя… он сам потребовал, чтобы я так его называла, когда я была еще совсем маленькой… Сейчас его здесь нет. Пять дней тому назад он уехал в Париж и вернется завтра. Он отправился туда, чтобы сравнить кости, найденные им в Красных Скалах, с теми, что находятся в парижском музее естественных наук… Ах! А вот и каменный мешок…
И она показывает нам обычный колодец посреди этого второго двора, который она из чистого романтизма называет каменным мешком. Эвкалипты наклоняются над ним, как женщина над источником.
После того как мы вошли во второй двор, мы стали лучше понимать – я по крайней мере, так как Рультабий, равнодушный ко всему, по‑видимому, ничего не слышал и не видел, – устройство форта Геркулеса. Так как это играет очень важную роль в описании тех невероятных происшествий, которые начались после нашего прибытия в Красные Скалы, я представляю здесь глазам читателя общий план форта в том виде, как он был составлен впоследствии самим Рультабием.
Замок был построен в 1140 году владетелями Мортолы. Чтобы отрезать его от суши, последние без лишних раздумий сделали остров из полуострова, перерезав узкий перешеек, соединявший его с берегом. На самом берегу они построили в форме полукруга укрепление, которое должно было прикрывать подъемный мост и две входные башни. От этого укрепления не осталось никаких следов. И перешеек с течением веков принял свою первоначальную форму: подъемный мост был уничтожен, и ров засыпан. Стены форта Геркулеса опоясывали полуостров, по форме представлявший собой неправильный шестиугольник. Стены эти нависали над скалами, местами выступавшими над водой, и последняя без устали подмывала их, так что образовала у их подножия впадины, куда в тихую погоду могла подойти маленькая лодочка.
Таким образом, попась в форт можно было лишь через северные ворота, охраняемые двумя башнями, А и AI, связанными общим сводом. Эти башни, сильно пострадавшие во время последних нападений генуэзцев, Ранс привел в сносное состояние, пригодное для жилья. В них помещалась прислуга. Низ башни А служил помещением для привратника. Небольшая дверь вела из башни А под свод ворот и позволяла сторожу, не выходя из своей комнаты, следить за проходящими. Тяжелые дубовые ворота, окованные железом, стояли бесчисленное число лет открытыми, – настолько трудно было открывать и закрывать их, – и вход в замок защищался лишь небольшой решеткой, которую каждый входящий, кем бы он ни был, открывал сам. Проникнуть в замок можно было лишь через этот вход. Как я уже сказал, пройдя эти ворота, вошедший попадал на первый двор, закрытый со всех сторон оградой и башнями, или, вернее, развалинами башен. Ограда не сохранила своей первоначальной высоты. Прежние куртины, соединявшие башни, были уничтожены и заменены круговым валом, к которому из двора вел довольно пологий скат. Вал окаймлялся с наружной стороны парапетом с бойницами для небольших орудий. Это преобразование было произведено в XV столетии, когда каждому владельцу замка приходилось принимать в расчет артиллерию.
