— Почему? — резко спросил он.
Лукреция молчала, обратив к нему густо напудренное лицо, похожее на маску. Гнев вспыхнул в нем жарким пламенем.
— Ты лгала мне! — обвиняюще возвысил он голос. — Лгала своим молчанием. Всем своим существом. Ты украла у нас Пир. Отняла у нас Долину.
Джон смотрел на бесстрастную маску из белой пудры и красной помады. Чуял тяжелый аромат духов. Так вот оно, ее истинное лицо, с горечью подумал он. Эта непроницаемая маска. Но Лукреция ответит на вопрос, он принудит ее ответить. Когда Джон шагнул к ней, она вскинула руки. Чтобы оттолкнуть, решил он в первый момент. Но вместо этого Лукреция с силой сжала его лицо в ладонях.
— Вот тебе ответ, — лихорадочно прошептала она. — Ты ведь этого хотел? Так возьми же.
Грубо-сладострастный аромат заполнил ноздри Джона. Жар ее тела обжег сквозь тонкое платье. Ноги ее раздвинулись. Прежде чем он успел задать следующий вопрос или запротестовать, Лукреция закрыла ему рот жадным поцелуем.
Из книги Джона Сатурналла:
О пире, приготовленном в год восстановления английской монархии по случаю союза двух домов, Фримантлов и Кэллоков, некогда отделившихся друг от друга, но наконец вновь воссоединившихся
Только обладатели долгой памяти помнят ныне бракосочетание Пирса Кэллока, лорда Форэма и Артуа, с леди Лукрецией Фримантл, имевшее место в первый год правления нашего второго короля Карла. Еще меньше осталось тех, кто помнит самого последнего лорда Форэма. Однако имя его поминается в наших разговорах чуть не каждодневно. Когда мы признаем нечто нелепым сумасбродством или бессмысленным выкрутасом, который требует много усилий, но не приносит особой пользы или удовольствия, мы именуем это «Кэллоков изыск», по названию затейливого аллегорического блюда, состряпанного под моим надзором для брачного пира упомянутого джентльмена.
Темой для этого блюда, сооруженного из теста и склеенного трагантовой камедью, послужил героический подвиг, известный как «Прыжок Кэллока». В роли лошади лорда Форэма выступала коза, а дрожащие пудинги и трясущиеся жалеи символизировали ужас, который внушал своим врагам ныне покойный хозяин поместья Бакленд. Марципановое ружье стреляло пулей, скатанной из фарша. Поместительный кошель, сшитый из свиных ушей и набитый пряной капустой, с виду напоминал, как тогда отметили многие, огромный зад. Он был проткнут кинжалом, вырезанным из корня пастернака, а вокруг был начертан знаменитый боевой клич лорда Форэма: «За веру и королеву Марию!»
О тарталетках и пирогах, последовавших далее, о жареном мясе и томленой рыбе всех сортов, о горах паштетов и разнообразных келькешосках в виде драгоценностей и безделиц, призванных привлечь женский взор, я говорить не стану. Когда их подавали к столу, я был уже далеко оттуда…
* * *
Он бежал с колотящимся сердцем, тяжело топоча по подернутым инеем газонам Восточного сада, перепрыгивая через низкие живые изгороди и продираясь через высокие, бежал мимо старой оранжереи и вдоль задней стены маслодельни. Приблизившись к боковой калитке, он быстро глянул по сторонам, нет ли поблизости Мотта. Но престарелый садовник в столь ранний час еще спал. Спали все, кроме Уилла Кэллока.
Солнце еще не взошло над горизонтом. Траву покрывала серебристая изморозь. Уилл глубоко вдохнул, и студеный воздух обжег ноздри. Вокруг не было ни души. Никого в целом мире. Он скользнул взглядом вдоль ограды Восточного сада и по тропе, ведущей к церкви. Прямо впереди вздымалась колокольня. Внезапно Уилла пробрала дрожь.
Он спускался в склеп минувшим летом, следом за гробом с телом отца. После смерти от него исходил такой же запах, как при жизни, только более сильный: затхлый винный дух просачивался сквозь кедровые доски. Даже в этот ясный зимний день память по-прежнему цеплялась за отца. Однажды, подумал Уилл, и я тоже буду лежать в заросшем паутиной склепе. После похорон несколько недель кряду он в холодном поту просыпался по ночам от кошмаров. Матушка гладила его по густым черным волосам:
— Ты скучаешь по нему, Уильям. Конечно скучаешь…
Но он не скучал. Отец почти все время проводил при дворе и возвращался для того лишь, чтобы пить вино и орать. А один раз даже ударил матушку Уилла. Теперь он умер, и матушка днями напролет разбирала бумаги вместе с мистером Мартином и мастером Элстерстритом. При мысли об одноруком стюарде Уилл вспомнил о своем товарище по этой утренней вылазке.
«Встретимся во дворе на рассвете», — сказала Бонни Элстерстрит накануне вечером. Теперь он смотрел в сторону пустынного двора, гадая, не поймала ли девочку мать при попытке тихонько выскользнуть из дому. Мать Бонни славилась на всю усадьбу своей осведомленностью решительно обо всем, что происходило в ее стенах, — шла ли речь о старой миссис Поул, пустившей ветры в своих покоях, или о самом Уилле, разбившем лучшую фарфоровую желейницу мастера Парфитта или швырявшем вместе с Бонни камнями в древнюю могилу у карповых прудов…
Ага, вот и она. Десятилетняя девчушка, с подобранными выше колен юбками и распущенными волосами, развевающимися у нее за спиной подобием рыцарского знамени, пронеслась мимо конюшни и через двор. Пренебрегая воротами, она протиснулась сквозь щель в ограде.
Минутой позже Бонни стояла рядом, взвешивая в ладони камень и оценивающе поглядывая на старый колодец. Колодец был вырыт давным-давно, для короля, сказал как-то Мотт. Не нынешнего, а предыдущего. Теперь он разваливался от ветхости — как и каретный сарай, и конюшня, да и вообще вся усадьба, по словам мистера Мартина.
— Думаешь, попадешь в него? — с вызовом спросила Бонни.
Они с Уиллом были почти полные ровесники, с разницей в несколько дней. Зачаты в одну ночь, по секрету сообщила Уиллу подруга. Она слышала разговор их матерей.
Бонни широко размахнулась и швырнула — камень стремительно пролетел по низкой дуге и ударился в полуразрушенную стенку колодца. Девочка торжествующе повернулась:
— Ха!
Уилл метнул камень и промахнулся. Потом промахнулся еще раз. Вот в борьбе он бы точно одолел Бонни. За последний год на руках у него наросли крепкие мышцы. Но если он победит, она будет дуться. А если проиграет… Как тогда над ним станут насмехаться друзья-поварята, даже думать не хотелось. Оба снова прицелились. И снова Бонни попала, а Уилл промазал. Может, у него камни какие-то не такие? Он пошарил глазами по земле в поисках камней получше. Внезапно раздался мужской голос:
— Локоть нужно держать повыше.
Мужчина стоял позади Уилла, глядя на него сверху вниз. Как-то чудно он одет, подумал мальчик. Незнакомец был в прекрасном голубом камзоле и высоких кожаных сапогах, под стать великолепной чалой лошади, спокойно стоявшей у ворот, но вот на голове у него красовалась старая потрепанная шляпа с обвислыми полями. Из-под нее выбивались курчавые черные волосы, чуть припорошенные сединой.
— Кидай не вверх, а по прямой, — продолжал мужчина. — И в самом конце резко швыряй кистью.
С этими словами он подобрал с земли камень, с прищуром глянул на колодец и швырнул. Пущенный снаряд с треском поразил цель. Мужчина кивнул Уиллу:
— Теперь ты.
Уилл поднял локоть повыше и метнул камень. Мгновением позже раздался такой же треск. Мужчина снял шляпу и поклонился:
— С кем имею честь?
— Уилл Кэллок, — представился Уилл.
Мужчина серьезно кивнул.
— А я Бонни Элстерстрит, — сказала Бонни, толкая Уилла локтем.
— Очень рад познакомиться с вами, мисс Бонни. — Незнакомец отвесил легкий поклон.
— А вы к нам по какому делу? — спросила девочка.
Мужчина приподнял бровь, словно этот вопрос только сейчас пришел в голову ему самому.
— Я надеялся, меня здесь покормят, — наконец ответил он.
Странный гость осмотрелся вокруг, и Уилл заметил, что внимание его привлекает не дом, а церковь и вздымающаяся над ней колокольня. Пристальный взгляд мужчины задержался на высоких арочных проемах на верху башни. Потом все трое разом обернулись на резкий голос.
