— Что он ответил?

— «Если предпочитаете нерешительных людей, то ведите дела с ними». И повесил трубку.

— Он не казался встревоженным?

— Нет. Пожалуй, рассерженным. Конечно, это могло быть блефом. Я недоумевал. Не мог понять его внезапного стремления загрести побольше денег и, между прочим, рисковать тем, что он имел. Мистер Керби не собирался жениться или обеспечивать кого-либо, ничего подобного.

— Насколько я понимаю, он не разорился?

— Нет, однако понес большие убытки. Во всяком случае, я предупреждал, что ему может не понравиться все, что я сообщал ему о вложениях. Человек с моим опытом знает, что иногда необходимо предупреждать клиентов заранее о неприятных новостях.

— Совершенно верно. И разумеется, вам не приходило в голову, что у него могут возникнуть мысли о самоубийстве? Вы ни разу не слышали от него такой угрозы?

— Нет. И ожидал, что мистер Керби встретится со мной, как мы условились.

На этом свидетельские показания завершились, и после короткой паузы присяжные решили, что Рэнделла подвела память относительно количества снотворного, которое осталось в бутылке и привело к самоубийству человека с расстроенной психикой.

— Помните эту историю? — спросил я молодого человека, закрыв газету.

— В свое время она произвела большую сенсацию. Мистер Керби был известным человеком, и его отец тоже покончил с собой. Сами знаете, как люди болтают.

— Что они говорили?

Я достал портсигар и предложил ему сигарету.

— О, ничего особенного. Что, видимо, для Рэнделла это явилось ударом.

— Что сталось с ним?

— Думаю, вернулся в Лондон. Он не местный. Но вот дом опустел. В нем жил чуть менее года один американский джентльмен, но ему там не понравилось.

— Привидения? — пренебрежительно произнес я.

— Вряд ли. Американцы не верят в них. Но когда ходят такие слухи, дом называют несчастливым. Во всяком случае, этот назвали. Недавно приезжал взглянуть на него один джентльмен, насколько я понимаю, представитель благотворительного общества, получающего деньги по завещанию Керби. Кажется, обратился к мистеру Саммертауну по поводу покупки дома, но, кажется, в завещании есть пункт, запрещающий продажу.

— Интересно, запрещение умышленное?

— Не вижу причин для этого. Раз нет семьи, которая может вернуться туда, казалось бы, всем будет безразлично. Просто завещание написано так. Вряд ли кому захочется иметь такой дом, однако земля стоит денег.

Я отправился в контору Рейнса и снова изложил ему свою версию.

— Просмотрел протокол расследования, — добавил я. — Странно, Керби никогда не производил впечатления такого человека.

— Никто из нас этого не предполагал, — заметил Рейнс. — Да и вообще я ожидал, что мы встретимся, как условились. Я мог бы отговорить его. Рэнделлу пришлось нелегко. На его плечи свалилось много дел. Ему хватало забот со стариком, он вечно пытался прятать от него газеты и книги из-за его болезненной одержимости. Однажды сказал мне, что боится оставить медицинский журнал у себя в комнате, потому что старик может его взять. Читая ему газеты, старался пропускать разделы рецензий на медицинские книги, но, конечно же, в половине случаев неожиданно попадаешь впросак. Обычно Рэнделл просматривал газеты заранее и старался кое-что утаить, но Керби был очень проницателен. Задавал вопрос: «Что вы пропускаете?» И спрашивал: «Вы знали кого-нибудь, кто умер от туберкулеза?» Собственно, от него умерла мать Рэнделла, и Керби постепенно вытянул из него всю эту историю. Если, когда они составляли список книг, Рэнделл говорил: «Ну, эту я не стал бы включать, она вам не понравится. Рецензия на нее была неважной», Керби подозревал, будто его обманывают, и сразу прочитывал эту книгу. Такое случалось не раз. Иногда Рэнделл прятал газеты, но Керби следил за ним и находил их. Их отношения стали натянутыми. Рэнделл даже решил бросить эту работу. Пришел ко мне, просил совета. Я уговорил его остаться.

— Ответственность на Рэнделле лежала большая, — согласился я. — Давно он знал Керби?

— Не думаю. Я посоветовал ему не спешить с увольнением, подождать, не изменится ли ситуация к лучшему. Я надеялся осенью убедить старика уехать на зиму за границу. Когда мы условились, что я приду к нему в то утро, я хотел сообщить ему, что он не справится с расходами на этот громадный дом — он прямо-таки сжирал уголь и электричество, — зарплатами слугам, жалованьем Рэнделлу.

— Вы ничего не сказали ему?

— У меня не было возможности. Я только договорился с ним о встрече в день его смерти.

— Вы ему звонили?

— Нет, он мне. Заявил, что это важно.

— Не объяснил почему?

— Нет. Само собой, это было связано с деньгами. Керби выглядел встревоженным. Видимо, понял, что придется снизить расходы, говорил об отъезде.

— Странная история с этой снотворной микстурой, — заметил я.

— Ну, не знаю. Ошибку совершить легко. Две дозы или три, разница невелика.

Я не согласился. Существовали подробные описания этой снотворной микстуры, и когда человек решает, что пора заказать еще, он прекрасно знает положение дел. К тому же такой осторожный человек, как Рэнделл, привыкший отмерять дозы сам, не ошибается. И Мейклджон подтвердил, что две дозы не стали бы роковыми. Когда я принялся просматривать сделанные записи, мне на ум пришли другие соображения. Например, упорство Рэнделла в объяснении, как трудно было прятать от Керби газеты и книги, которые влияли на его настроение. Рэнделлу наверняка не было необходимости оставлять медицинские журналы, касавшиеся навязчивой идеи Керби. И чем дальше я размышлял, тем больше сомневался в том, что Керби входил в спальню своего секретаря и уносил оттуда чужой журнал. Вероятно, Рэнделл специально оставлял журнал там, где Керби должен был его найти. И я понимал, что демонстрация нерешительности служила привлечению внимания больного к самой опасной для него теме. Я представлял, как Рэнделл просматривает эти треклятые газеты, пока не найдет подходящего книжного обозрения, начинает с интересом читать его, потом вроде бы приходит в замешательство, запинается, краснеет, обрывает чтение, пока не привлечет внимание хозяина. О, этот мистер Рэнделл хитроумный человек. И он создавал нужное ему впечатление — звонил Мейклджону, заходил к Рейнсу — где говорил об озабоченности Керби своим здоровьем.

Однако я вынужден был признать, что это лишь доказательство косвенного убийства. Ребенка можно убить и голодом, и удушением, точно так же можно убить человека доведением до самоубийства — как делают шантажисты — или до безумия, что определенно пытался сделать Рэнделл — и не отвечать в уголовном суде по обвинению в преступлении, наказуемом смертной казнью. Я не удивился бы, узнав, что Рэнделл виновен. Только не представлял, как можно обвинить его в отравлении своего работодателя, если он отсутствовал всю вторую половину дня. Я сделал несколько предположений. Рэнделл мог незаметно проникнуть в дом, поговорить, как обычно, с Керби и дать ему тройную дозу. Потом вспомнил, что Рэнделл не наливал ему лекарства — это сделал слуга. Он, по собственному признанию, не знал нужной дозы, но сказал, что микстуры в бутылке осталось мало. Нельзя было предположить, что после ухода слуги Керби добавил себе еще этого снадобья, потому что бутылка оказалась пуста. Проблема была сложной, и я был менее склонен, чем присяжные, принять версию, что слуга, не привыкший наливать микстуру, по оплошности отравил хозяина.

Я рассматривал это дело со всех сторон и не мог найти в нем слабого места. Конечно, хотя договоренность о встрече была заключена после отъезда Рэнделла в середине дня, тот вполне мог знать, что такая встреча должна быть назначена. И можно было доказать, что Рэнделл просто не отваживался позволить Керби осознать свое финансовое положение. Трудно поверить, что какой-нибудь человек вложит большие деньги в те предприятия, которые Керби с энтузиазмом решил поддержать. А если он ничего подобного не делал? А если существовала система мошенничества, даже подлога — я вспомнил, что на суде подлог был одним из пунктов, по которым осудили Рэнделла — и Рэнделл не мог позволить Керби узнать правду? Если дело обстояло так, существовал только один выход. Керби требовалось как-то убрать с пути. И его убрали. Его обнаружили умершим от яда, очевидно, покончившим с собой. Я понимал, что бремя доказательств лежит на мне. В протоколе расследования не содержалось ни единого замечания, что Рэнделл может быть виновен. Он не наливал роковой дозы. Свидетель показал, что у Рэнделла в тот день не было доступа к бутылке (Керби держал ее под замком); если бы он добавил стрихнина накануне, Керби умер бы от предыдущей дозы. Кроме того, когда он мог получить доступ к бутылке без присутствия своего работодателя? Даже допуская, что Рэнделл как-то раздобыл стрихнин, я не мог найти ответа, который довел бы Рэнделла до виселицы. Тем не менее я не отказывался от своей версии, что Рэнделл виновен. Взяв карандаш, я бегло записал все, что сумел припомнить. И вот какая получилась картина.