– Я, разумеется, не могу вас упрекнуть ни в чем, – сказал я, подходя к сыщику, – вы имели право действовать так, как вам казалось верным, но скажите, разве вы поступили не жестоко? И без того ее положение было крайне опасным, а вам понадобилось еще показать этот проклятый платок. Разве эти грязные пятна служат доказательством того, что именно она убила своего дядю?

– Мистер Рэймонд, – проговорил Грайс, – мне, как сыщику, поручили расследовать это дело, и можете быть уверены, что я доведу его до конца.

– Разумеется, – поспешил я согласиться, – и я вовсе не собираюсь упрекать вас за это, но не можете же вы утверждать, что это невинное очаровательное существо способно на подобное гнусное деяние? Подозрение, высказанное другой особой женского пола, не может ведь служить…

Но сыщик перебил меня:

– Вы здесь рассуждаете, в то время как «другая особа женского пола», как вы назвали лучшее украшение нью-йоркского общества, сидит там и заливается слезами. Идите к ней и постарайтесь утешить.

Я с удивлением взглянул на него, но поскольку Грайс говорил, по-видимому, совершенно серьезно, то я послушался его, подошел к Мэри и сел рядом с ней.

– Мисс Левенворт, – начал я мягко, – конечно, в данной ситуации никто не в состоянии вас утешить, особенно чужой вам человек, но не забудьте, что вещественные доказательства не всегда играют решающую роль в таких сложных вопросах, как этот.

Она вздрогнула и поспешила взять себя в руки, потом, глядя мне прямо в глаза, проговорила медленно и задумчиво:

– Нет, вещественные доказательства не всегда так важны, как кажется, но Элеонора этого не знает. Она так запуталась… – С этими словами Мэри судорожно сжала мою руку. – Как вы думаете, грозит ли ей какая-нибудь опасность? Неужели ее… – Она не могла говорить дальше.

– Мисс Левенворт, – проговорил я, многозначительно указывая ей глазами на сыщика, – что вы хотите этим сказать?

Она поняла мой жест и тотчас стала вести себя совершенно иначе.

– Я не понимаю, что вы имели ввиду, когда сказали, что ваша кузина запуталась? – спросил я ее довольно равнодушным тоном.

– Я хотела сказать, – ответила она решительно, – что Элеонора невольно или сознательно отвечала на все вопросы, предложенные ей, в таком духе, что можно было заподозрить, будто она знает об этом ужасном убийстве больше, чем говорит. Она ведет себя так, – продолжала девушка шепотом, но все же настолько громко, что ее слышали все находившиеся в комнате, – будто старается во что бы то ни стало скрыть что-то, но ведь этого не может быть. Хотя Элеонора и я… мы не особенно дружны, ничто не заставит меня поверить, что она знает об этом убийстве больше, чем я. Не может ли кто-нибудь – хоть вы, например, – сказать ей, что ее поведение невольно возбуждает, если уже не возбудило, подозрение. И затем объясните ей, – прибавила Мэри еще тише, – что вещественное доказательство нельзя считать решающим в этом деле.

Я с удивлением смотрел на нее и думал: «Какая превосходная актриса!»

– Вы просите меня поговорить с ней, но разве не проще вам самой сказать ей это?

– Мы с Элеонорой и я никогда не были особенно близки.

Я положительно не мог поверить этому, вообще в ее поведении было что-то мне непонятное. Я заметил:

– Нужно сказать вашей кузине, что прямая дорога – лучше всего.

Мэри Левенворт вдруг залилась слезами и воскликнула с горечью:

– И нужно же было случиться такому несчастью! Точно недостаточно было смерти любимого дяди, надо было еще, чтобы моя кузина…

Я незаметно сжал ее руку, что заставило девушку воздержаться от продолжения. Она замолчала, прикусив губу.

– Мисс Левенворт, – прошептал я едва слышно, – будем надеяться на лучшее, вы напрасно погружаетесь в такие мрачные раздумья. Если не случится ничего нового, вашей кузине не грозит опасность.

Я нарочно сказал это, чтобы выведать, что она думает по этому поводу, и вполне достиг своей цели.

– Но как же может случиться что-нибудь новое, когда она совершенно не виновна? – воскликнула Мэри, потом ей, очевидно, пришла в голову какая-то мысль, и она добавила: – Мистер Рэймонд, почему мне задавали так мало вопросов? Ведь я вполне могла бы доказать, что моя кузина накануне вечером не выходила из своей комнаты.

– Вы могли бы это сделать?

Я положительно не знал, что думать об этой странной девушке.

– Да, моя комната ближе к лестнице, чем ее, и, чтобы попасть вниз, она должна была непременно пройти мимо моей двери: я бы это услышала.

– Вы могли и не слышать, – грустно заметил я, – разве у вас нет какого-нибудь другого доказательства того, что ваша кузина не виновна в этом ужасном преступлении?

– Я готова была бы сказать все что угодно, лишь бы только спасти ее.

Я невольно отстранился от нее. Эта женщина готова была лгать – она уже солгала во время допроса. Тогда я был ей за это благодарен, теперь она производила на меня отталкивающее впечатление.

– Мисс Левенворт, – сказал я, – напрасно вы думаете, что ради спасения ближнего можно кривить душой.

– Я ведь не хотела никому причинить зло, – проговорила она тихо, – не думайте обо мне плохо, умоляю вас.

Я не успел ничего на это ответить, так как дверь отворилась, и на пороге появился тот господин, который, как я видел, недавно вышел вслед за Элеонорой.

– Мистер Грайс, – сказал он, останавливаясь на пороге, – пожалуйста, на пару слов.

– В чем дело? – спросил сыщик, подходя к подчиненному.

Тот поманил его в коридор и стал о чем-то оживленно шептать. Поскольку я мог видеть только их спины, то снова повернулся к своей собеседнице. Она была бледна, но прекрасно владела собой.

– Он пришел от Элеоноры? – спросила Мэри.

– Думаю, что так, – ответил я. – Нет ли у вашей кузины чего-нибудь, что она хотела бы скрыть?

– Неужели вы думаете, что ей есть что скрывать?

– Я не могу этого утверждать, но здесь так много говорили о некой бумаге…

– У Элеоноры не найдут ни этой бумаги, ни чего-либо еще подозрительного, – прервала она меня. – В доме вообще не было никаких важных бумаг, я хорошо это знаю, так как была посвящена во все дела дяди.

– Но разве ваша кузина не могла знать какой-нибудь тайны, которая вам была совершенно не известна?

– Между нами не было тайн, мистер Рэймонд, и я не могу понять, почему так много говорилось о какой-то бумаге. Дядю наверняка убил какой-нибудь грабитель. Неужели вы считаете показание слуги о том, что все двери и окна были заперты, неопровержимым? Если вы не можете согласиться со мной в данном вопросе, то все же, быть может, ради меня, – она бросила на меня обворожительный, нежный взгляд, – ради меня постараетесь найти какое-нибудь другое правдоподобное объяснение происшедшему.

В этот миг меня позвал Грайс:

– Могу я попросить вас на минуту, мистер Рэймонд?

Я был очень рад тому, что могу достойно выйти из неловкого положения, и поспешил к нему с вопросом:

– Что случилось?

– Мы хотим сообщить вам то, что только что узнали, – вполголоса проговорил Грайс. – Позвольте вас познакомить: мистер Рэймонд, мистер Фоббс.

Я поклонился и с нетерпением стал ждать разъяснений.

– Это вопрос первостепенной важности, – сказал Грайс, – и, я думаю, мне ни к чему напоминать вам, что все должно быть сохранено в тайне.

– Конечно.

– В таком случае расскажите все, Фоббс.

– Я в точности исполнил ваше приказание, мистер Грайс, и последовал за мисс Элеонорой, когда служанки повели ее в комнату. Когда она пришла туда…

– Куда? – спросил Грайс.

– В свою комнату.

– Где она находится?

– Около лестницы.

– Это не ее комната, впрочем, продолжайте.

– Не ее комната? Ну, в таком случае ей нужен был камин, ради которого она и отправилась туда, – воскликнул Фоббс, хлопнув себя по коленке.

– Камин?

– Простите, я немножко забежал вперед. Итак, она сначала не заметила моего присутствия, хотя я шел следом, и, только когда отпустила прислугу, вдруг увидела меня. Она взглянула на меня гневно и с презрением, потом, по-видимому, примирилась с моим присутствием. Поскольку мне надлежало следить за ней, то мне ничего больше не оставалось делать, как пройти за мисс Элеонорой в комнату, дверь которой она за собой не заперла, и усесться в дальнем углу комнаты, откуда я мог ее видеть. Она поглядывала на меня время от времени, прохаживаясь по комнате. Вдруг барышня остановилась и воскликнула: «Пожалуйста, принесите мне стакан воды. Графин стоит вон там, на столике». Чтобы добраться до этого столика, мне пришлось бы зайти за высокое зеркало, доходившее почти до потолка, и потому я колебался, исполнить ее просьбу или нет. Но она посмотрела на меня с такой мольбой, что, мне кажется, и вы, господа, не устояли бы.