– Для этого вам нужно иметь побольше силы.

– Хорошо, я буду ждать, ибо ничем не нарушил спокойствия этого дома.

– Мулине, из любви ко мне, – воскликнула Марго, – выпусти его!

– Не просите меня, госпожа, – ответил он тихо. – Выпустить его значит злоупотребить доверием моего хозяина, а этого я никогда себе не позволю. Я ни за что не изменю своему долгу.

Его отказ отнимал у нее последнюю надежду. Вся вспыхнув, она быстро подошла к Мулине.

– Это из ревности, не правда ли, – грозно зашептала она, – ты хочешь задержать его здесь?

– Из ревности? – пробормотал Мулине.

– Да-да, из ревности! Ты думаешь, я не замечала твоего смешного ухаживания за мной?

При этих словах Мулине попятился назад, потеряв прежнюю самоуверенность и в ужасе глядя на Марго.

– На что ты рассчитываешь? – продолжала девушка. – Задумал мстить любимому мной человеку? Уж не думаешь ли ты помешать мне стать его женой? Нет, я буду ею во что бы то ни стало. Может, ты воображаешь, что станешь моим мужем, а я – госпожой Мулине?

И она залилась истерическим смехом, повторяя:

– Я – госпожа Мулине! Мулине!

Затем она прибавила:

– Так вот что скрывается под твоей суровостью, верный слуга! Ты жаждешь получить руку дочери своего хозяина. Говорил ли ты ему об этом?

Мулине не отвечал. Дрожа всем телом, он слушал ее с блуждающим взором. Что происходило в нем в этот миг? Какой внутренний голос среди бушующей бури говорил в эту минуту в его клокочущем сердце?

После нескольких минут глубокого молчания, он вынул из кармана ключ, в котором до сих пор отказывал Марго, дрожащей рукой вставил его в замочную скважину, открыл дверь и, обращаясь к Паскуалю, сказал:

– Ступайте.

Паскуаль, которого вся эта сцена совершенно ошеломила, молча пожал руку Марго и пошел к дверям. Но едва он ступил за порог, как внезапно раздавшийся голос невольно заставил его остановиться.

– Что вы так поздно здесь делаете, Паскуаль?

Это был голос фермера.

– Слишком поздно! – с горечью прошептала Марго.

Глаза Мулине выражали противоречивые чувства: в них одновременно светились печаль и радость, гнев и ужас.

Он подошел к Риваро, едва тот начал говорить, и быстрым жестом указал на следовавших за ним людей. Риваро понял.

Он обернулся к своим спутникам и с притворной веселостью сказал:

– Друзья мои, кто из вас желает закусить, отправляйтесь в столовую. Фредерик, – обратился он к стоявшему тут же племяннику, – проследи, чтобы ни в чем не было недостатка. Распоряжайся как дома.

Фредерик вышел в сопровождении работников. Оставшись вместе с женой лицом к лицу с застигнутыми врасплох людьми, Риваро обвел их недоумевающим взглядом и обратился к Мулине:

– Может, объяснишь мне, наконец, что все это значит?

– Хозяин, – ответил Мулине, – вы поручили мне стеречь ферму. И вот я застал этого молодого человека сидящим здесь, в зале, с вашей дочерью.

Госпожа Риваро вскрикнула и закрыла лицо руками, фермер стиснул кулаки и бросился на Паскуаля. Но последний успел отстранить направленный на него удар и с твердостью сказал:

– Мои намерения честны, господин Риваро. Я просил уже руки вашей дочери и прошу еще раз.

Хладнокровие Паскуаля, сказанные им слова – все это, казалось, изменило намерения фермера. После минутного размышления он сказал Мулине:

– Ступай к своим товарищам.

Затем, обращаясь к Марго, прибавил:

– Что касается вас, сударыня, идите к себе в комнату, вам не мешает отдохнуть.

Мулине и Марго повиновались. Когда открылась дверь, в комнату, где остались Риваро с женой и Паскуаль, широкой полосой на мгновение ворвался свет из столовой. Слабое мерцание единственной лампочки, горевшей в комнате, едва освещало лица, волнуемые различными впечатлениями от предшествовавшей сцены и утомленные продолжительным бодрствованием, что, в общем, придавало им чрезвычайно страдальческое выражение.

Риваро первым прервал молчание.

– Я отказал вам в руке моей дочери, – сказал он Паскуалю, – но вы пришли снова. Вы все-таки хотите быть ее мужем против моего желания. Пеняйте в таком случае на себя одного за все, что вам придется выслушать. Я объясню вам причину моего отказа.

– Но это твоя дочь! – воскликнула госпожа Риваро. – Она носит твое имя, в ее жилах течет твоя кровь.

– Пустое! К несчастью, она действительно моя дочь, но Паскуаль хочет быть моим зятем, и я не имею права скрывать от него нашей тайны.

Он остановился на минуту и торжественно продолжал:

– Бог свидетель, что я скажу вам сущую правду. Я отказываю вам, Паскуаль, в руке моей дочери потому, что она недостойна вас, и не только вас, но и всякого честного человека.

При последних словах из его груди вырвалось глухое рыдание, которое, как эхо, передалось госпоже Риваро, проливавшей горькие слезы.

– Она обесчещена? – вскрикнул Паскуаль, заламывая руки. – Кто этот негодяй?

– Вы не понимаете меня, – тихо ответил фермер. – Если я говорю, что дочь моя недостойна вас, так вовсе не по этой причине. С этой стороны она совершенно чиста.

Паскуаль перевел дух.

– Но душа ее развращена, и если она не сделала до сих пор ничего дурного, то лишь потому, что не могла сделать.

Несколько минут длилось глубокое молчание, затем Риваро продолжил:

– Это очень печальная история. Марго – единственное наше дитя, она еще и ходить не могла, а все уже восхищались ею. Нам оставалось только радоваться. Правда, у нее был трудный характер. К пяти годам она была уже тщеславна, кокетничала, лицемерила, лгала. Но я не придавал этому особенного значения… Она была еще так мала! Пройдет, говорила ее мать. Она ошибалась, бедная, это не прошло. Однажды, когда Марго не было и шести лет, у меня пропали яблоки. Обвинили ребенка одного из слуг. Отец избил его до полусмерти и, наверное, убил бы совсем, если бы несчастного не вырвали из его рук. Марго присутствовала при этом зрелище, совершенно спокойная, бесстрастная, не проронив ни звука. Через несколько дней я узнал, что яблоки украдены ею.

Несчастный отец на минуту замолчал. Паскуаль слушал его, предчувствуя, что дальше услышит вещи куда более ужасные. Госпожа Риваро, неподвижно сидящая в кресле с закрытыми глазами, походила на безжизненный труп.

– Этот случай, – продолжал Риваро, – открыл нам глаза. Тщетно пытались мы узнать, под чье вредное влияние попала Марго. Мы расспрашивали ее и убедились в ужасной истине: у нее было природное влечение к порокам! Тогда мы решились поместить ее для исправления в пансион при монастыре в Авиньоне. Три месяца спустя однажды утром я получил письмо от настоятельницы монастыря, в котором она извещала меня, что не может дольше держать мою дочь и просит взять ее обратно. Ко всем недостаткам, замеченным мною в Марго, прибавился новый – леность. Но это еще не все: огромный запас рассказов свидетельствовал о поразительной испорченности ее натуры. В ее комнате не раз находили книги самого возмутительного содержания, которые она умела доставать на стороне и с непревзойденным искусством проносить тайком в пансион; заметьте, кстати, что в то время она еще с трудом умела читать. Казалось, она обзаводилась ими исключительно для того, чтобы развращать своих подруг. Я забрал ее домой. За ней был установлен строжайший надзор, и через год я снова решил поместить ее в другой пансион. Я надеялся, что она исправилась хоть отчасти, ибо дома она вела себя так, что я не смел требовать ничего лучшего. Но, увы, как жестоко я ошибся! Мне снова пришлось взять ее назад, по тем же самым причинам, по каким она была уже однажды удалена из Авиньонского монастыря. Мне передавали ужасные подробности ее поведения – я не решаюсь повторять их вам, – показывавшие, как глубоко она была испорчена. Меня приводило в отчаяние то обстоятельство, что решительно некого было винить в нравственном падении этого ребенка, который перед глазами своими не имел ни одного дурного примера. Казалось, она такой и родилась на свет, с исключительной наклонностью к пороку. Мы решили оставить ее при себе. Сельская наставница давала ей уроки, на которых постоянно присутствовала ее мать. Священник, знавший о нашем несчастье, посещал нас довольно часто. Он вместе с нами наблюдал в ней постепенное возрастание нравственной порчи, которую, как я ни старался, ничто уже не могло остановить – ни строгость, ни меры кротости. Долго рассуждали мы о том, как подготовить Марго к первому причастию. Священник думал, что это великое таинство окажет на нее благотворное влияние. Однажды наступил этот день. Наша дочь резко выделялась из среды своих сверстниц, далеко превосходя их грацией и красотой. Все называли ее ангелом. И что же я узнал об этом ангеле? В самую торжественную минуту она обратилась к одной из своих подруг со следующими словами: «Не ешь, здесь яд. Священники отравляют просфоры!»