И Наташа слабо улыбнулась.

Под нудным мелким дождиком лениво догорала нодья. Юра громыхал посудой, сбрасывая ее в ведро, чтобы помыть после завтрака. Николай уже снимал палатку. От лодки раздался голос Пушкарева:

— Товарищи!..

Николай и Юра замерли: голос был пугающе тревожный. Куриков, чинивший бродень, от неожиданности уколол палец шилом.

Пушкарев снова позвал, и они поспешили к нему. Стоя в воде, он торопливо выбрасывал из лодки припасы и вещи. Вся корма была залита. На корме лежал второй мешок с продуктами; соль, сахар, сухари, концентраты — все было вымочено и попорчено. Сухари, когда их вывалили на брезент, расползлись по нему кашеобразным месивом.

— Как же это? — растерянно пробормотал Юра и взглянул на начальника группы.

Только сейчас он заметил, как туго обтягивает кости лица Пушкарева обветренная, задубевшая кожа, как ввалились щеки, а возле уголков потрескавшихся губ пролегли некрасивые морщины и потемнели сухие, воспаленные глаза. Пушкарев склонился над лодкой и начал придирчиво осматривать швы. Вот она, предательская щель!.. Куриков и Николай переглянулись и молча отвели глаза в сторону.

— Не доглядели, — с горькой досадой проговорил Пушкарев и выпрямился.

Ему было тяжело смотреть на товарищей: виновным в этой оплошности он считал себя, руководителя, но он посмотрел — прямо, сурово и печально, — а потом негромко, но энергично сказал:

— Ну, не будем стоять. Что можно, надо подсушить… Быстренько!

И все, словно были виноваты, принялись старательно и бестолково суетиться, не зная толком, кому за что взяться. Пушкарев остановил их: пусть Николай и Юра займутся сушкой продуктов и вещей, а он с Куриковым будет чинить лодку. Ее вытащили на берег, перевернули, все припасы и вещи перенесли к костру. Возле палатки натянули еще брезентовый полог, взятый из лодки, — от дождя.

Перемешивая парившую от жаркого огня сухарную кашицу, Николай задумался.

— Вот, Юрочка, какие бывают дела…

— Угу.

— И спутал меня черт с этим Пушкаревым!

Юра поднял голову:

— А что?

— Как «что»? Ты понимаешь, как он будет торжествовать, когда мы вернемся! Как же: Плетнев настаивал, требовал, можно сказать, хвалился титаном, а титана — пшик. Пушкарев осторожно, весьма дипломатично сомневался — и пожалуйста: он прав, он истинный ученый. На каждом шагу будет мне в нос тыкать. И никуда не попрешь, никому не пожалуешься. Факты!

Юра нахмурился:

— Ну, это ты брось. Он как ученый сухарь не способен, конечно, на подвиг, но не способен и на подлость. Он будет просто молчать. «Истина установлена», и все.

— Будет, жди!.. В общем, надо поскорее кончать с этой петрушкой.

Замолчав, Николай опять тяжело и сосредоточенно задумался. Одна из курток, лежавших около него, задымилась. Юра подскочил, схватил ее.

— Никола! Здесь же нет телефона, чтобы вызвать пожарную команду.

Николай встрепенулся:

— Что? А-а… — И вдруг разозлился: — Все остришь!

— Просто изрекаю истины… Где тут флажок валялся, то бишь, наше гордое знамя?

Он подобрал флажок. Надпись почти совсем стерлась, буквы еле еле виднелись. Юра взял и снова жирно, четко вывел:

Нет, не нравится, очень не нравится все это старому Михаилу Курикову. Уже больше месяца пробираются они по Вангуру, а что от этого пользы?

То они торопятся как шальные, эти молодые парни, геологи, то вылезут на берег и с утра до вечера копают ямы, бродят по урману, ищут камни. Если камни надо искать здесь, ищите здесь хорошенько, не торопитесь. Если камни там, ниже по реке, не надо останавливаться здесь, надо торопиться.

Они ученые, должны знать. Вот он простой охотник, не ученый, а посмотрит на урман — сразу видит: зверя нет. Они ученые, а не видят, что нужного камня нет. Здесь нехорошие места, совсем худые. Звери разбежались, птица разлетелась. Где-то близко шайтан ходит. Не надо бы здесь задерживаться, нехорошо.

Во всем виноват начальник, Пушкарев. Плывут они, плывут, выйдут на берег — Пушкарев говорит:

«Давайте бить шурф».

Это такая яма. Ее копают, чтобы найти дорогой камень. И ему, старому человеку, тоже велят копать. Выкопают шурф — ничего найти не могут. Николай говорит:

«Поехали дальше».

А Пушкарев говорит:

«Еще шурф».

Николай сердится:

«Ты хочешь на пустом месте показать, что я неправ».

«Нет, я хочу найти правду».

Какая тут правда! Не ее ищут — камень. У них бывают и совсем непонятные слова. Но главное-то старый Куриков понимает. Его не обманешь. Вот, копают свои ямы, спорят, ругаются, а пользы нет. И сейчас копают — и опять ничего не найдут. Он уж знает…

Мимо с полным лотком песка прошел от шурфа к воде Юра.

Куриков покосился на него:

— Пустой песок.

— А это мы, старик, сейчас посмотрим.

Присев у воды на корточки, Юра принялся промывать песок, бормоча:

— Это мы еще посмотрим… Еще посмотрим…

Куриков хотел сказать еще что-то, но не сказал, отвернулся и взялся за прерванную работу: охотничьим ножом он обстругивал новое весло из ели.

Подошел к костру Николай, зло бросил кирку, устало опустился на бревешко.

Пушкарев присел на корточки возле Юры:

— Ну, титан геологии, как дела с титаном рудным? Есть рутил?

— Нет рутила.

Пушкарев начал рассматривать шлихи через лупу:

— Н-да… Как-то там у наших, на Ключ-камне?..

Николай сидел понурившись. Взгляд его, сосредоточенный и в то же время отсутствующий, бесцельно уставился на кирку. Когда же это кончится? Всё неудачи, неудачи, неудачи! Задержки в пути не так уж страшны — было бы на что надеяться. Надеяться было не на что, надежда уходила из-под рук, таяла с каждым километром, с каждым новым шурфом. Неужели все-таки он ошибся, а прав был Пушкарев с его сомнениями?.. Но ведь это же позор! И диссертация и кандидатская степень — вверх тормашками!..

Из задумчивости Николая вывел голос Пушкарева:

— Придется здесь задержаться. С едой совсем плохо. Завтра геологию в сторону, все — в поход за мясом.

— Пустое дело, — отозвался проводник. — Мяса тут нет. Минунг яри юн. Надо пойти домой. Там мясо.

— Чу-удак старик! — Привыкший к ворчанию Курикова, Юра и не подозревал, что старик о возвращении домой говорит очень серьезно…

С утра они разбрелись по лесу. Возвращаясь к стоянке пустой и усталый, Юра услышал негромкие, но возбужденные голоса.

Пушкарев раздувал костер. Николай стоял возле.

— Что же это, по-твоему, еда? — с тоскливым возмущением спрашивал он, держа за крылышко убитого дрозда. — Ты скажи: еда?

Пушкарев продолжал заниматься костром; наконец ответил:

— На худой конец и дрозд еда. Ну, и рыбу, хоть она осточертела, будем ловить.

Юра молча подсел к огню. Была надежда на Курикова: он с собакой. Но старик, вернувшись, бросил рядом с дроздом лишь белку.

— Шибко худое место. Нету зверя. Птицы нету. Кого, однако, стрелять? — Он смотрел на Пушкарева со злостью.

— Нету, так будем искать! — упрямо сказал Пушкарев, и в его холодных светлых, как северное небо, глазах тоже блеснула злость.

Поев и отдохнув, они пошли в урман опять. Юра ушел с Пушкаревым, Николай двинулся за Куриковым. Через некоторое время манси сказал:

— В одной стороне одна птица, в двух сторонах две птицы. Ты, однако, ходи немножко сюда, я — сюда.

Они пошли порознь.

Пословица северных охотников говорит: «Убегающий зверь хуже нападающего». Сейчас Николай хорошо понимал это. Пусть бы даже медведь, но — лицом к лицу. А так — никого, все куда-то попрятались, убежали, ищи их, не зная, найдешь ли, — так много хуже.

Как с рутилом. Пусть бы опасность, борьба, схватка, но — разом. Он бы не побоялся, он был готов к этому. И, если мечте будет сказано «нет», — пусть «нет», но тоже разом. А тут это «нет» приходится самому тащить, выколачивать однообразным, скучным трудом, каждодневными и каждочасными усилиями. А надежда на «да»… Ее становится все меньше. Ее почти не оставалось.