Держа учебник на виду, он бросил последний взгляд на проспект и пошел следом за ней небрежной походкой, не поднимая глаз. Потом пошевелил связкой ключей в кармане, так, будто ему не удается сразу их вытащить. Девушка тем временем была уже у дверей. Он сделал вид, что заметил ее только после того, как она всунула ключ в замочную скважину и отворила дверь, улыбаясь ему.

— Благодарю вас, — сказал он, возвращая свои ключи в карман.

Войдя вслед за студенткой, он закрыл дверь.

Они оказались в небольшой комнате со множеством шкафов и полок, на которых выстроились ряды странных приборов и разнокалиберных бутылок, снабженных ярлыками. Девушка в очках повернула выключатель. Зажглась неоновая трубка, неуместная в этом помещении, где все напоминало жилище алхимика.

— Вы в классе Эберсона? — спросила студентка, наклонившись над учебником в другом конце комнаты.

— Да.

— Как его рука?

— По-прежнему, — ответил он наугад, передвигая для вида бутылки.

— Какой нелепый случай! Говорят, он практически ничего не видит без очков.

Девушка замолчала. Тишина нарушалась только монотонным звуком льющейся по капле жидкости. Перед ним возвышалась настоящая стена из бутылок, снабженных белыми ярлыками с черными надписями. На некоторых из них были дополнительные этикетки со словом «ЯД», написанным красными чернилами. Он увидел, наконец, то, что искал: Мышьяк белый — яд. Флакон был до половины наполнен белым порошком. Он протянул было к нему руку, потом опустил ее.

Слегка повернув голову, он стал следить краем глаза за движениями девушки. Она взвесила на миниатюрных весах какой-то желтый порошок, потом, наклонив их чашку, пересыпала порошок в сосуд с делениями. Он снова повернулся к стене и занялся чтением учебника.

Звон стекла, стук закрывающихся ящиков дали ему понять, что она закончила свое дело. Он нагнулся над книгой, водя пальцем по длинной колонке цифр.

— До свидания, — сказала она, уходя.

— До свидания.

Дверь открылась, закрылась, он остался один. Вынув из кармана платок и конверты и обернув правую руку платком, он взял флакон с мышьяком, открыл его и отсыпал в один из конвертов примерно чайную ложку мучнистого порошка. Потом сложил конверт, засунул его в другой, поставил флакон на место и начал ходить по комнате, держа третий конверт в руках.

Вскоре он нашел то, что искал — коробочку с блестящими пустыми капсулами. На всякий случай он взял шесть капсул и вложил их в третий конверт, который затем осторожно опустил в карман. Приведя все в порядок, захватив свой учебник, он погасил свет, вышел и захлопнул за собой дверь.

В гардеробе он надел пиджак и взял книги, после чего покинул здание. Он мог быть доволен собой: задуманный план удалось выполнить точно и ловко. Но это было только начало, у него не могло быть уверенности в конечной удаче. Невозможно было надеяться, что полиция поверит, будто Дороти случайно проглотила смертельную дозу мышьяка. Значит, следовало создать видимость самоубийства. В случае расследования девушка, впустившая его в склад, могла его опознать. Чтобы версия о самоубийстве выглядела убедительно, необходима была записка, написанная рукой Дороти…

Он вернулся домой, достал капсулы. Одна из них сломалась, другая размякла от прикосновения пальцев. Прошло около часа, пока ему удалось добиться своей цели. Наконец конверт с двумя наполненными капсулами был у него в руках. Он подсунул его под пижамы, рядом с брошюрами фирмы Кингшип, что вызвало у него мимолетную улыбку. После этого он спустил в унитаз остаток мышьяка, пустые капсулы и бумагу, которой он пользовался во время своих манипуляций.

В учебнике он прочел, что смертельная доза мышьяка колеблется между одной десятой и половиной грамма. По приблизительному подсчету две приготовленные капсулы содержали пять граммов.

6

В среду он следовал обычной рутине, присутствовал на всех занятиях, но чувствовал себя как водолаз, отделенный от мира стеклянным колоколом: все его мысли были сосредоточены на одном — как побудить Дороти написать несколько слов, свидетельствующих о ее намерении покончить с собой.

Последним в этот день у него был урок испанского языка. Преподаватель предложил студентам перевести на английский небольшой отрывок. Пока он работал над сравнительно легким текстом, у него родилась вдруг блестящая идея, прекрасное, исчерпывающее решение проблемы, которое никак не могло возбудить у Дороти подозрений. Эта мысль настолько захватила его, что он забыл о переводе, и когда прозвучал звонок, еще далеко не закончил его. Но какое это имело значение? Завтра утром Дороти напишет нужную ему записку.

В этот вечер его хозяйка ушла на какое-то собрание, и он пригласил Дороти к себе. Они провели вместе два часа, во время которых он показал себя и нежным, и страстным — совершенно искренне, впрочем, так как в этот день испытывал к Дороти неподдельное чувство и хотел доставить ей последнюю радость.

Растроганная Дороти приписала его настроение перспективе их близкого брака. Не будучи верующей, она видела в этих узах глубокий смысл.

Потом они зашли в маленький ресторан неподалеку от университета. Это был тихий уголок, мало посещаемый студентами. Они с удовольствием ели гамбургеры и пили шоколад, строя планы будущей жизни. Дороти увлеченно рассказывала о каком-то книжном шкафе с откидной доской, образующей столик.

— Кстати, — неожиданно перебил он ее, — сохранилась у тебя фотография, которую я тебе подарил?

— Ну, конечно.

— Не возражаешь, если я заберу ее у тебя на пару дней? Я хотел бы переснять ее для мамы. Это обойдется дешевле, чем заказывать новую.

— Ты говорил о нас с матерью? — спросила она, доставая из кармана пальто зеленый сафьяновый бумажник.

— Нет еще.

— Почему?

— Ведь я просил тебя ничего не говорить твоим родным, поэтому не стал сообщать и моей матери, — ответил он после минутного размышления. — Это наш с тобой секрет, — добавил он, улыбаясь. — Ты же ни с кем не говорила, верно?

— Ни с кем.

Она вынула из бумажника несколько моментальных снимков. Он наклонился, чтобы лучше видеть и узнал на одном Дороти рядом с двумя другими девушками, ее сестрами, наверно. Она протянула ему снимок.

— В центре Эллен, — сказала она, — а это Мэрион.

Три девушки стояли перед большой машиной. Они, несомненно, походили друг на друга. У всех троих был широкий разрез глаз и высокие скулы. Самые светлые волосы были у Дороти, самые темные у Мэрион, у Эллен они были промежуточного оттенка.

— Кто из них красивее? — спросил он. — После тебя, разумеется.

— Эллен лучше меня. Мэрион была бы совсем недурна, если бы не причесывалась вот так. — Она стянула волосы назад и нахмурила брови. — Это интеллектуалка нашей семьи.

— Ах, да! Поклонница Пруста.

Она протянула ему другую фотографию, изображающую ее отца.

— Ой, боюсь! — воскликнул он, и оба расхохотались.

— А вот мой жених, — сказала она, передавая ему последний снимок.

— Хотелось бы мне знать, — заметил он, подозрительно рассматривая его, — достаточно ли это серьезный молодой человек.

— Но он так красив! Так поразительно красив… Смотри, не потеряй фотографию, — добавила она с беспокойством, глядя, как он кладет ее в карман.

— Будь спокойна.

Вернувшись к себе, он сжег фотографию, держа ее над пепельницей. Это был прекрасный снимок, и ему было жаль его уничтожать, но на обороте было написано его рукой: «Дорри, с любовью».

7

Она, как всегда, запаздывала на девятичасовую лекцию. Шел дождь, струйки воды стекали по стеклу. Место слева от него оставалось пустым, когда преподаватель поднялся на кафедру.

У него все было приготовлено: блокнот, ручка и испанский роман с романтическим названием, раскрытый на коленях… А что, если она не придет?..

В девять десять, тяжело дыша, она проскользнула в аудиторию, тайком улыбнулась ему, повесила плащ на спинку кресла, поспешно открыла блокнот и вынула ручку…