Он присел рядом, наклонился, чтобы поцеловать ее. Она улыбнулась ему. Из открытых окон факультета искусств доносились, перебивая друг друга, контрастирующие мелодии доброго десятка роялей.
— Я принес это, — произнес он после недолгого молчания.
Он вынул конверт из кармана и вложил его в руки Дороти.
— Нужно принять обе сразу. Тебя, вероятно, будет тошнить, может быть и температура слегка повысится.
— А что в них содержится?
— Хинин. И еще что-то, точно не знаю. Не беспокойся, Дорри, все будет хорошо.
Они вместе пересекли лужайку. Остановившись перед зданием современного типа, в котором помещалось женское общежитие, они поцеловались.
— Увидимся завтра на занятиях, — сказал он. Почувствовав, как она дрожит, прижавшись к нему, он добавил: — Не переживай, бэби. Если это не подействует, мы сразу же поженимся.
Вернувшись к себе, не в силах заниматься, он присел к столу, положил голову на сложенные руки. Таблетки могли и не подействовать. «Я ничего не гарантирую, — сказал Герми Ходсен. — Если у девчонки двухмесячная беременность…»
Он подошел к письменному столу, открыл нижний ящик, вытащил из-под аккуратно сложенной стопки пижам две брошюры в мягкой обложке, отливавшей медью.
Обнаружив во время их первой встречи, что Дороти не просто принадлежит к клану Кингшипов, известных промышленных магнатов, но является родной дочерью президент медеплавильной компании, он отправил в нью-йоркское отделение фирмы письмо, в котором под предлогом желания приобрести ее акции попросил выслать ему материалы, рассказывающие о деятельности компании.
Через две недели, когда он лежал на кушетке, поглощенный чтением «Ребекки» [1] (он уверял, что книга ему страшно нравится, так как Дороти была от нее без ума), он получил эти брошюры. Они произвели на него сильное впечатление. Одна из них называлась: «Техническая документация по производству меди и медных сплавов на предприятиях Кингшип», другая: «Предприятия Кингшип производят медь для мира и войны». Они были снабжены множеством иллюстраций: шахты, доменные печи, обогатительные аппараты, конвертеры, блюминги… Он перечитывал эти тексты сотни раз, возвращался к ним снова и снова, улыбаясь, как женщина, читающая любовные письма, и скоро выучил их на память.
Но в этот вечер их обаяние не имело над ним власти. «Разработка открытым способом в Лэндерсе, штат Мичиган. Годовое производство одной этой шахты равняется…»
Больше всего его бесила мысль, что ответственность в этой истории падала исключительно на Дороти. Он только один раз настоял на ее приходе к нему… Просто в качестве аванса, гарантирующего исполнение контракта. Но Дороти, опустив молящий о нежности взгляд, выпрашивала все новые свидания. Да, все случилось по ее вине! Дура!
Если таблетки не помогут… Оставить университет? Бросить Дороти? Невозможно, она знает его адрес в Менасете. Если она и не решится преследовать его, то ее отец этим несомненно займется. Кингшип способен причинить ему массу неприятностей. Ведь богатые всегда помогают друг другу. Ему казалось, что он слышит его голос: «Не доверяйте ему. Этот тип никуда не годится. Как отец, я считаю своим долгом предупредить вас…»
Жениться на Дороти? Она родит ребенка и не получит от отца ни цента. И он снова очутится в меблированных комнатах, да еще с такой обузой! Нужно, чтобы таблетки подействовали, другого выхода нет!
…На изящном белом футляре для спичек выделялись медные буквы: Дороти Кингшип. Каждое Рождество фирма Кингшип преподносила своим служащим, друзьям и клиентам такие футляры, украшенные их именем. Ее рука так дрожала, что спичку удалось зажечь только с третьего раза. Она закурила, не отрывая глаз от открытой двери ванной, где на краю умывальника лежал конверт и стоял стакан с водой…
Она закрыла глаза. Если бы только она могла все рассказать Эллен! Сегодня утром от нее пришло письмо. «Стоит чудесная погода… меня выбрали председателем комитета… Читала ты последний роман Мэрканда?..» Одно из тех никчемных писем, которыми они обмениваются, начиная с Рождества, после их ссоры… Да, если бы она могла поговорить с Эллен, посоветоваться с ней, как в прежние времена…
Дороти было пять лет, а Эллен шесть, когда Лео Кингшип развелся с их матерью. Старшей сестре, Мэрион, было десять лет. Из них троих она наиболее тяжело пережила разрыв между родителями, а вслед затем потерю матери, которая скончалась год спустя. Ей запомнились взаимные обвинения и упреки, предшествовавшие разводу, и она рассказала о них сестрам, как только они стали способны ее понять, — со всеми мучительными подробностями, преувеличивая непримиримость и жестокость отца. Годы проходили, а она делалась все более одинокой и замкнутой.
Дороти и Эллен, напротив, искали друг у друга той любви, которой не получали ни от отца, отвечавшего на их холодность холодностью, ни от часто сменявшихся опытных, но безликих гувернанток. Обе сестры посещали те же школы, ездили летом в те же лагеря, записывались в те же клубы, танцевали на тех же балах. Решение обычно принимала Эллен, а Дороти следовала ее примеру.
Но когда Эллен поступила в университет Колдуэлл в штате Висконсин, а в следующем году Дороти захотела к ней присоединиться, Эллен воспротивилась ее намерению, говоря, что Дороти следует научиться полагаться на себя. Отец был с ней согласен. Он ценил стремление к независимости, как в себе самом, так и в других. И предложил компромисс: Дороти поступит в университет Стоддард, всего на расстоянии ста пятидесяти километров от Колдуэлла, и сестры смогут видеться во время уик-эндов. Эти встречи, однако, становились все реже и реже, пока Дороти не заявила, что не испытывает в них необходимости. А на Рождество они поссорились. Началось это с сущих пустяков (если ты хотела надеть мою блузку, нужно было, по крайней мере, меня спросить), но ничтожный спор обострился из-за дурного настроения Дороти. После этого сестры лишь изредка обменивались короткими записками…
Оставался телефон. Дороти посмотрела на аппарат. Она могла тут же позвонить Эллен… Нет, нет! С какой стати ей первой идти на уступки и, возможно, встретить непонимание? Кроме того, она уже немного успокоилась, стоит ли так долго колебаться? Нужно принять таблетки. Если они помогут, тем лучше. В противном случае, придется поторопиться со свадьбой. Отец будет вне себя, но она не нуждается в его деньгах.
Она подошла к двери и заперла ее на ключ, немного возбужденная необычностью поступка, отдававшего мелодрамой.
Войдя в ванную, она высыпала на ладонь блестящие беловатые таблетки и бросила конвертик в корзину для бумаг. Ей снова пришло в голову, что, может быть, и не следует их принимать.
Но ведь она обещала! Это было бы нечестно.
Положив таблетки на язык, она залпом выпила воду.
4
В аудитории — она помещалась в новом здании — было очень светло, так как одна стена состояла сплошь из стекла. Восемь рядов по десять мест в каждом были обращены лицом к кафедре. Подлокотники кресел закруглялись, образуя пюпитры.
Он сел в последнем ряду, рядом с пустым местом у окна. Шла лекция из цикла общественных наук. Голос профессора мягко звучал в пронизанном солнечными лучами воздухе.
Уж сегодня-то она могла бы прийти вовремя… Девять часов восемь минут… Ну, не дура ли! Он нервно зашевелился и, чтобы успокоиться, стал считать горошины на блузке сидевшей впереди студентки.
Дверь тихонько отворилась. Он повернул голову… Она выглядела ужасно. На бледном лице ярко выделялись румяна, под глазами были темные круги. Поймав его взгляд, она чуть заметно покачала головой.
Сев рядом, она поставила сумку с книгами на пол. Он услышал шуршание пера по бумаге, потом треск вырванного из блокнота листка. Протянув руку, он взял листок и прочел: «У меня была высокая температура и рвота, но больше ничего не произошло».
Он на мгновение закрыл глаза, затем повернул к ней лицо, лишенное всякого выражения. Она нервно улыбалась. Он тоже попытался улыбнуться, но не смог. Лишь после того как он сложил листок и положил его в карман, он нашел в себе, наконец, силы для того, чтобы повернуться к Дороти, улыбнуться ей и произнести почти беззвучно: «Не огорчайся».
