Как можно было так точно предсказать судьбу Эрика за двадцать лет вперед? Что ожидало его, а может быть, и всех находившихся сейчас на борту тонущего плота? Снова и снова с тяжелым чувством перечитывал я эти пророческие слова. В конце концов я захлопнул книгу и поспешил на палубу посмотреть, не рыскает ли плот у Хуанито.
Днем 2 июля ветер постепенно начал стихать. Мы медленно скользили по легким, спокойным волнам впервые за многие недели под совершенно безоблачным небом и палящими лучами солнца. Наш рацион воды в 1/3 литра равнялся двум чашкам в день, и, хотя мы смешивали ее со все большим и большим количеством морской воды и пили небольшими глотками, этой порции было недостаточно для утоления жажды. Я посоветовал товарищам надевать на себя мокрые рубашки и брюки и время от времени окунаться в море, чтобы тело теряло меньше влаги и чтобы таким косвенным путем уменьшить жажду.
Все это время Жан пытался соорудить дистилляционный аппарат. Но у него не было необходимых инструментов, и он мало чего достиг.
Прешло два таких же жарких дня, и я снова собрал корабельный совет. Жан, Ганс, Хуанито и я чувствовали себя сравнительно хорошо, и можно было надеяться, что мы продержимся еще две-три недели, пока есть вода. Но состояние Эрика быстро ухудшалось, теперь он не мог без посторонней помощи съесть даже немного меда или сгущенного молока, свою единственную пищу. Трудно было сказать, сколько еще плот продержится на воде, расстояние же до любого из малочисленных островов оставалось огромным. Поэтому мы решили, прежде всего ради Эрика, еще раз испробовать радиоаппаратуру, пока находимся в зоне оживленного судоходства и какое-нибудь судно, услышав наши сигналы SOS, может прийти нам на помощь. Узнав из радиосправочника, что сигналы SOS принимают все радиостанции мира каждый час в течение десяти минут, я вытащил на крышу оба радиопередатчика и около семи часов вечера завел мотор, который, к счастью, был еще в хорошем состоянии. Но стрелки большого передатчика, как и раньше, не сдвинулись с места. Убедившись, что передавать сигналы по испорченному радио - пустая трата времени, я достал наш маленький, сконструированный Роланом д'Ассиньи передатчик Морзе, который уже однажды спас наши жизни у островов Хуан-Фернандес. Я включил его, и меня здорово дернуло током. "Ура! Значит, батареи в порядке. Полный надежды, я начал выстукивать наши координаты - 7°20' южной широты, 141°15' западной долготы - три коротких, три длинных, три коротких.
И, хотя в наушниках слышался только треск, нам казалось, что кто-то принял наш сигнал бедствия. С неменьшим энтузиазмом повторил я SOS в восемь часов. Жан и Ганс, сидевшие около керосиновой лампы, также казались полны надежд и радости. (Эрик спал в противоположном углу крыши в своей палатке, а Хуанито стоял на вахте.) Внезапно лица товарищей исказились от ужаса, и они ухватились друг за друга. В следующую секунду я почувствовал необычайное головокружение и упал навзничь. Я уже почти сполз с крыши, но, придя в себя, успел ухватиться за поперечину. Плот так накренился, что я с большим трудом вскарабкался обратно на крышу, привязал аппаратуру и другие вещи, а затем в ярости бросился искать Хуанито. Несомненно, он был виноват в том, что мы чуть было не опрокинулись. Но, как и прежде, когда он по своей небрежности чуть было нас не утопил, Хуанито только молча пожимал плечами. Я крепко выругал его, и товарищи меня поддержали. На всякий случай мы сменили рулевого. А затем Жан и я до самого утра продолжали через каждый час посылать сигналы SOS, но не получали никакого ответа.
Утром мы заглянули в каюту, желая выяснить, все ли там в порядке. То, что мы увидели, нас буквально потрясло. Не только продовольствие и наши личные вещи (мы-то думали, что они лежат в надежном месте, на верхних койках), но и кинокамера, секстан и большая часть подвязанного к потолку оборудования Жана - все кружилось в воде. Среди пакетов с макаронами и одежды плавала без затычки 50-литровая бочка с питьевой водой. Это нас больше всего огорчило. Пресной воды в ней осталось меньше половины, и каким-то чудом она не смешалась с морской. Я снова выбранил Хуанито, и после этого он наотрез отказался нести вахту.
Теперь, когда на плоту был один больной, один бастующий и запас воды только на неделю, мы больше, чем когда-либо, нуждались в помощи. Еще два дня и две ночи мы с Жаном отчаянно взывали то по одному, то по другому передатчику. Наконец мы вынуждены были открыто признать то, что так долго и умышленно пытались скрыть друг от друга: передатчики не работали.
Что же делать? Жан и Ганс советовали построить лодку и плыть под парусами или, в худшем случае, грести назад к Маркизским островам. Я сразу же отклонил этот неразумный совет, сказав, что у нас нет ни инструмента, ни материала, чтобы построить лодку. А если бы даже нам и удалось построить какое-нибудь судно, мы все равно ни под парусами, ни на веслах не смогли бы идти к Маркизским островам против ветра и морских течений. Но на наших сухопутных моряков эти прописные истины не произвели почти никакого впечатления, и бессмысленный спор продолжался. Наконец вмешался Эрик, и мы замолчали. В его голосе чувствовалось раздражение. Он повторил свой прежний совет:
- Еще увеличить плавучесть и остойчивость плота, еще строже экономить воду и съестные припасы. Чтобы предупредить глупые возражения, он сделал ряд подробных указаний:
- Сначала надо выбросить все ненужное за борт. Затем срубить передние мачты и установить небольшую фок-мачту.
Глубоко благодарный Эрику за этот отвлекающий от споров маневр, я сразу же повиновался и начал выбрасывать в море ненужные личные вещи. После некоторых колебаний моему примеру последовали и остальные. Когда были срублены передние мачты, плот, к нашему великому удивлению, стал настолько легче, что бак снова показался из воды.
- Хорошо. Теперь пустите плот по воле волн и отправляйтесь спать, - сказал Эрик. - Вы совершенно обессилели за последние бессонные ночи.
Я решил уступать Эрику только в отдельных случаях, но тем не менее уступил ему и в этом. Впервые за пять месяцев со времени отплытия из Конститусьона мы были свободны от вахты и спали всю ночь. Это
подействовало на нас благотворно, мы проснулись полные сил и бодрости, но всем нам очень хотелось пить и есть.
Сколько мы ни высматривали какую-нибудь рыбу, нам на глаза попадалась только подозрительно тяготевшая к нашему обществу акула. Она казалась такой же голодной, как и мы. Но мы забыли об обеде и о жареном рыбном филе, когда Жан во второй половине дня объявил, что ему наконец удалось сделать дистилляционный аппарат. Мы предоставили в распоряжение Жана и подозрительно легкие газовые баллоны, и шведский примус, и оставшийся керосин. Примус был заброшен в угол каюты с самого отплытия из Конститусьона, но он сразу же начал работать. Стеклянные трубочки дистилляционного аппарата быстро запотели, и образовавшиеся в них тяжелые капли воды начали с приятным звоном падать одна за другой в жестянку. Газовая плита, также не переставая, гудела и гудела, пока жестянка не наполнилась до краев. Вода была невкусной и сильно отдавала жестью, но нам казалось, что это был самый приятный напиток из всех, какими нам когда-либо приходилось утолять жажду.
Пока дела шли на лад. Но, хотя у нас было весьма смутное представление о том, сколько же нам надо горючего, мы пожалели, что оставшихся 30 литров керосина хватит ненадолго. Это было тем более печально, что наше плавание на плоту, казалось, продлится целую вечность. Вот уже несколько дней мы шли курсом на запад-северо-запад. Впереди - самая пустынная часть Тихого океана, где маленькие, малочисленные и в основном необитаемые атоллы отстояли друг от друга на таком большом расстоянии, что можно было пройти и не увидеть ни одного из них.
Неопределенность нашего положения вынудила нас, хоть нам и очень не хотелось, еще раз урезать продовольственные пайки. Во второй раз за две недели я произвел тщательный учет всех запасов. В прошлый раз я составил подробный список имеющейся провизии и ежедневно отмечал, сколько и каких припасов нами было израсходовано. Таким образом, я точно знал, сколько должно было остаться, и сразу же обнаружил, что не хватает пяти банок сгущенного молока. Все во мне закипело, и только ценой огромного усилия мне удалось овладеть собой. Товарищам я и виду не подал, только Эрику сообщил об этом неприятном событии, когда остался с ним наедине.
