— Начинайте с наших жалоб, пусть и наше лыко станет в строку! — с усмешкой сказал он.

— Что это? — спросил Далматов.

— Акты. Где сколько было простоев, куда вызы­вали дизельные тракторы для запашки огрехов, сколько стоили силовые линии, во что обошлась пере­таска новых машин с участка на участок, какие земли пахали, а какие взять не могли. Я их для комиссии приготовил, да Улыбышев отказался взять. Может, те­перь пригодятся?

Марина огорчилась, что Далматов взял сначала эти затрепанные бумажки со следами масленых паль­цев, исписанные карандашом, в иных местах расплыв­шимся от дождя. Но Орленов молчал. Он понимал, что эти бумаги не менее важны, чем те, что со­брали они.

Ветер шевелил листы, которые просматривал Дал­матов. Трактор медленно уползал дальше, к трансфор­матору, там он пошел по краю поля с поднятыми плу­гами и начал пахать по противоположной стороне. Все было тихо, ярко светило осеннее солнце. А секре­тарь обкома морщился, хмурился, будто слышал досадливые голоса бригадиров и трактористов, их забо­ристые слова, которые нечаянно срывались со страниц замусоленных бумажек. Просмотрев акты, он сунул их в карман, принужденно пошутив:

— Одно достоинство у этого трактора есть во вся­ком случае. Час сидел рядом с трактористом в кабине, а пальто и руки чистые. Не понимаю, кто же акты измазал?

— Не электрики составляли, дизельники, — серьез­но ответил Мерефйн.

— Дальше!— сказал Далматов.

Тут же, на поле, он просмотрел всю папку обвини­тельных документов, собранных Орленовым. И лицо его все больше и больше хмурилось. Ни слова не ска­зав по поводу этих бумаг, он вернул папку Орленову и пошел к трактору. Орленов последовал за ним, Марина и Михаил Матвеевич невольно отстали.

— Почему он молчит? — тревожно спросила Ма­рина.

— Думает…

Возле трактора Далматов сухо спросил:

— Какой порядок испытаний предлагаете?

— На скорость вспашки, на глубину, на манев­ренность,— ответил Орленов. — Кроме того, я бы выяснил, почему остановились другие тракторы.

— Ясно — почему, — вмешался тракторист,— за­пасных частей нет, на соплях ездим…

— Приступайте! — все так же сухо сказал Дал­матов.

— Но испытание по нашей программе — долгое дело, — попытался возразить Орленов. Теперь он чув­ствовал себя неловко, как будто крал чужое время.— Может быть, мы одни все сделаем?

— Ну да, конечно, — совсем уже сварливо ответил Далматов. — А потом придет ко мне Улыбышев и ска­жет, что вы все подтасовали. Вы же о нем так сказали? Предлагаю начинать. Назначаю себя председа­телем новой комиссии… Чтобы вы не очень горди­лись,— иронически добавил он.

И они начали.

3

— Боюсь, Андрей Игнатьевич, что кота за хвост ловить уже поздно!— сказал Горностаев, останавли­ваясь на пороге лаборатории.

Орленов только что позвонил ему о своем возвра­щении, и секретарь парторганизации поторопился прийти. Он внимательно вглядывался в лицо Орле­нова, улавливал в нем изменения, но не мог сообра­зить сразу, в чем они заключаются.

Повеселел немного, кажется, но это не все. А, по­нятно: темный загар, который делал Орленова похо­жим на ходячие мощи, посветлел, человек постепенно оживал.

— Жулика поймать никогда не поздно! — убежден­но ответил Орленов и повторил: — Да, именно так! — не желая замечать, как поморщился Горностаев.

— Говорить придется с Башкировым, а он не лю­бит лирических излияний, — напомнил Горностаев.— Его можно убедить только фактами!

— Марина! — крикнул Орленов.— Бочку сюда!

— Какую еще бочку? — удивился Горностаев.

Марина тем временем, покорно подчиняясь причу­дам начальника, подкатила ногой на середину ком­наты бачок из-под бензина.

— Факты на бочку! — скомандовал Орленов.

Его веселое настроение передалось и Горностаеву, так что Константин Дмитриевич уже без удивления смотрел, как Марина, будто заранее отрепетировав свою роль, стала выкладывать на бачок папки с до­кументами, подобранными в строгом порядке: «Ма­невренность трактора», «Глубина вспашки», «Тяговое усилие», «Претензии завода», «Кабель»…

— Да, фактов тут предостаточно! — вздохнув, ска­зал Горностаев.

Веселое настроение, овладевшее было Орленовым, внезапно исчезло. Он собрал папки в кучу и сунул их в шкаф. Затем, отойдя к окну, принялся выводить на запотевшем стекле пальцем какие-то вензеля. За ок­ном надоедливо стучал и шаркал мокрыми подошвами по глине затяжной дождь.

— О чем задумался, Андрей Игнатьевич? — осто­рожно спросил Горностаев.

— О пустяках! — сердито ответил Орленов.

Он не мог бы сказать, откуда взялось вдруг у него тяжелое настроение. Скорее всего оно возникло вме­сте с воспоминанием о Нине. Но, черт возьми, как трудно было бы в науке, если бы Улыбышевы состав­ляли в ней большинство! А Горностаев почти спокойно говорит: «Поздно!» Нет, его надо догнать, хотя бы гнаться пришлось годы…

— О своих личных делах можно и не думать,— сказал Горностаев. — Теперь ты не один. И застить свет пустяками мы никому не позволим!

Орленов удивленно посмотрел на Константина Дмитриевича. Неужели выдержка пропала совсем, если секретарь читает по лицу, о чем он думает? Но и Марина глядела сочувственно. Орленов пересилил смущение, громко сказал:

— Ничего, мы еще повоюем!

— Не забудь свежего пороху подсыпать! — посо­ветовал Горностаев.

Горностаев тоже удивил Орленова. Он, право, стал совсем другим. Орленов уже не раз думал — полно, да тот ли это человек, который совсем еще недавно упрекал Андрея в попытках подорвать научный авто­ритет Улыбыщева? Но о чем, собственно, думает Андрей? Горностаев — коммунист. Как только до него дошла правда об Улыбышеве, он не смог молчать. И в этом тоже победа Орленова. Ни один человек не сможет молчать, если донести до него правду!

Оттолкнувшись от окна, за которым все шумел дождь, он спросил:

— А как же быть с Оричем и Велигиной? Они в курсе дела?

Они сговаривались о том, кого взять с собой в об­ком партии. Далматов предложил им собраться еще раз для последнего разговора. Горностаев безнадежно махнул рукой.

— Оставь их! Для Орича самое главное — его дис­сертация! А в остальном он думает только о том, как бы отсидеться в стороне…

Надо было подумать не только об Улыбышеве, но и о Райчилине, и об Ориче, и о себе.

Марина, небрежно помахав Орленову, вошла в ле­вую калитку, к той половине дома, где жили Орич и Велигина. Нельзя ей больше нянчиться с Андреем. Перед последним боем он должен побыть один, со­браться с силами.

Велигина сидела на веранде, закутавшись в теп­лый халат и головной платок, и читала какую-то ру­копись. Капли дождя, разбиваясь на деревянном па­рапете, мелкими брызгами падали на страницы, но Вера как будто и не замечала их. Марина заглянула в страницу, исчерканную красным карандашом.

— Что ты делаешь?

— Да вот взяла цветущую кудрявую сосну и пы­таюсь превратить ее в телеграфный столб.

— То есть?

— Редактирую. Диссертацию Орича. Ты знаешь, мы решили бежать с острова, боимся, что его скоро затопит…

— Да, в этом есть логика…

— Неопровержимая. Крысиная, — поежилась Вера. Она сделала это так, будто впервые заметила, что ря­дом шумит дождь и что очень холодно.

— Кто же додумался до… до такой логики? — спросила Марина.

— Кто же еще, он, конечно, — Вера кивнула голо­вой в сторону столовой. — Вчера закончил свой опыт, сделал наспех кой-какие записи и потребовал, чтобы мы немедленно уезжали. Он уверен, что когда паны дерутся, то у холопов чубы трещат. Боится, что его диссертация опять лопнет…

— Но ты-то, ты! — с неожиданной страстью вскрикнула Марина.

— А что я? — Вера смерила подругу насмешливым взглядом. — Как твоя астма? Прошла? Я же говорила, что она у тебя от нервов. Такие болезни, голубушка, вылечиваются самым странным способом. Например, любовным увлечением, неудачным браком, рождением первенца, успехом…