— Напряжение было ограничено! Тут было всего полтораста вольт! — звонко сказала Марина.— Убий­ца не знал, что ток ограничен! Вы видите, Орленов наступил на лист и замкнул подведенные под лист провода. И ток был включен раньше, чем Орленов открыл лабораторию!

— Что вы говорите! — закричал Райчилин. — Я сам видел, я вчера еще предупреждал, что вы не со­блюдаете правил техники безопасности! Эти листы так и валялись на полу…

— Перед дверью? На оголенных проводах?

— Не знаю, не знаю! Он вчера был в отчаянном настроении. И Орич говорит, что он не спал всю ночь… Если доктор считает, что это несчастный слу­чай…

— А вы уже собираете свидетельские показа­ния? — спокойно спросила Марина. — Что для вас удобнее? Несчастный случай или самоубийство? И то и другое — очевидно! Ну, а я утверждаю, что это убийство! И прошу вас, — она резко повернулась к на­чальнику милиции, — записать мое показание…

— Вас вызовут, — холодно сказал начальник. — А пока посторонитесь, тело надо вынести…

Она вскрикнула, когда Орленова перевернули. Черное, словно обожженное, лицо. Потеря гибкости в суставах. Выносили не человека, а труп. И нельзя было поверить врачу, что он еще хранит в себе какой-то остаток жизни.

Лабораторию закрыли. Начальник милиции пошел в соседнюю комнату звонить по телефону, он хотел сохранить в лаборатории полную картину того, что в ней произошло.

Вскоре пришел фотограф. Он долго снимал лабо­раторию, медный лист на полу, предательские провода, предохранитель на пульте. Затем появился следо­ватель.

Он допросил сотрудников, пришедших в здание раньше Орленова: выяснял, кто видел начальника ла­боратории, как он себя чувствовал, как выглядел? Потом пригласил Чередниченко.

Лаборатория, превращенная в следственную каме­ру, вызывала в Марине Николаевне злое желание мести. Здесь Марина работала, здесь работал он. И здесь он умер. Она не верила, что его еще можно спасти. В юности, живя в деревне, Марина видела по­гибших от ударов молнии. Тогда, по старому знахар­скому способу, пораженных людей закапывали в зем­лю, веря, что целебная сила земли спасет человека, «оттянет» электричество. Орленова в эти минуты пы­тались спасти в городской больнице какими-то усовер­шенствованными методами. И Марине хотелось быть там, видеть его, услышать, может быть, его последнее слово, последний вздох. Пусть этот вздох будет обра­щен к ней, если его покинула жена…

— Как убийца мог выйти из помещения, если он подстроил такую ловушку? — спросил следователь.

Это был молодой человек с гладко зачесанными волосами, с темными усиками. Марина подозревала, что он знал об электричестве ровно столько, чтобы без страха включить настольную лампу, и злилась, что такой неосведомленный человек должен разобраться в столь сложном и зловещем деле. Она упрямо трях­нула головой.

— Медный лист был положен углом к двери. Убийца, подведя провод и включив ток в ловушку, мог выйти, держась за косяк, как бы, например, про­ходя между лужей и забором. Около двери было до­статочно места, чтобы поставить ногу.

Следователь раскрыл папку — у него уже было «дело» с какими-то бумажками в нем,— долго смот­рел на что-то, не показывая ей, потом вдруг сказал:

— Может быть, вы и правы. Смотрите!

Он положил перед ней фотографию. «Уже успели проявить!» — неожиданно одобрила она работу сле­дователя. На фотографии она увидела то, что запо­мнила с такой же фотографической точностью. Лист меди, лежащий на нем человек, косяк двери, узкое пространство пола около нее, куда можно было поставить ногу. Между тем следователь, перебирая бума­ги, мимоходом спросил:

— Орленов знал, что поставлен предохранитель?

— Он должен был увидеть его! — воскликнула она. — Но к чему этот вопрос? Неужели вы думаете, что он сам сделал это?

— Если он выживет, мы все выясним… — холодно ответил следователь. — И прошу вас, не распростра­няйте больше вашей версии об убийстве! — Увидев, как изменилось ее лицо, он пошутил: — Напугаете всех, никто не захочет работать… — И так как она не приняла его шутливого тона, сухо добавил: — А вы хотели бы, чтобы возможный преступник скрылся до того, как его изобличат? Вы и так наговорили при всех слишком много…

Марина вдруг испугалась. А что, если своими неосторожно высказанными подозрениями она помо­жет преступнику скрыться? Этого она никогда не про­стит себе!

Следователь, прощаясь, кивнул головой:

— Вот так, товарищ Чередниченко! Спокойнее!

И она вдруг поняла, что он не так уж молод и не так уж беспомощен…

В коридоре ее ждали Велигина, Орич, Райчилин. Они должны были тоже ответить на вопросы следова­теля. Райчилин взглянул на нее вопросительно. Она с трудом ответила:

— По-видимому, действительно произошел не­счастный случай…

— А я думаю — это самоубийство! — строго сказал Райчилин.

Марина чуть было не взорвалась снова, но следо­ватель в это время вышел, чтобы вызвать следующего свидетеля. Она увидела упрямое выражение в его светло-серых глазах, напоминавшее, что она не имеет права помогать возможным преступникам своими по­дозрениями, и низко склонила голову.

— Я не верю, но… все может быть…

Райчилин улыбнулся своей победоносной улыбкой:

«А что я говорил!» — и, подчиняясь знаку следователя, прошел с ним. Орич и Велигина потрясенно мол­чали.

— Она знает? — спросила Марина.

— Нет, — сказал Орич. — Улыбышев увез ее из го­рода, как только ему позвонили. И не захотел видеть Андрея. Выживет ли он? Bepa только покачала головой:

— И зачем мы оставили его одного!

Она не должна была говорить это. У Марины за­дрожали плечи, и она, еще ниже опустив голову, по­шатываясь, пошла по коридору к выходу…

Когда она добралась до больницы, ее не пустили. Орленов находился на грани смерти. Кто-то пытался спасти его, а она ничем не могла помочь. Цветы, кото­рые она принесла, должно быть, выбросили, как только она перешагнула обратно порог больницы.

Весь вечер Марина проблуждала по городу возле больницы, сама похожая на умирающую, так что встречные пугливо отшатывались от нее. Это был са­мый тяжелый из дней ее жизни. И много позже Ма­рина так и не смогла вспомнить, как она вернулась на остров, что было с нею в другие часы обреченной без­деятельности, тоски и ожидания. И только потом она поняла, какое предательство совершила тогда, забыв, что у Андрея, жив он или умер, были еще дела в жиз­ни, оставленные ей в наследство.

2

Известие о том, что Орленов покушался на само­убийство и едва ли выживет, потрясло Бориса Михай­ловича и напугало его. Это было уже нечто очень опасное в той цепи обстоятельств, которые он выковал сам или предвидел до их появления. Райчилин, пере­дававший ему по телефону страшное сообщение, уловил испуганное молчание своего шефа и сердито сказал:

— Вы забываете, что для вас это лучший исход! Умнее он не мог поступить! Ведь на сегодня вас вызы­вали в обком партии…

— Голубчик, пойдите туда один! — плачущим го­лосом попросил Улыбышев. — И как я скажу об этом Нине Сергеевне?

— А ей и не надо ничего говорить! — не скрывая своей злости, ответил Райчилин.

Он сидел в кабинете Улыбышева на острове. Шеф находился в городской квартире, которую Сергей Сер­геевич сам подготовил для его медового месяца. «Этот хлюпик даже не понимает, как шикарно изменились обстоятельства в его пользу, — думал Сергей Серге­евич. — Орленова нет, а без него ни Пустошка, ни Марков не посмеют продолжать борьбу. Теперь корабль Улыбышева крепок, паруса наполнены ветром, только веди его к надежной гавани! А он, кажется, готов даже штурвал своего корабля передоверить другому…»

Однако пышные сравнения, которым Сергей Сер­геевич научился у того же Улыбышева за три года совместной работы, сейчас не радовали. Он слышал прерывистое, учащенное дыхание шефа, слышал его молчание и готов был швырнуть трубку. Но позволить себе это он не мог. Надо было настойчиво внушать Улыбышеву, что ему делать, раз уж штурвал доверен Сергею Сергеевичу.