2

Улыбышев вернулся на остров уже наутро следую­щего дня. Может быть, он все-таки испугался, когда ему сообщили о визите Пустошки. Тогда зачем же он здесь, у Орленова, а не у себя, где ему удобнее было бы собирать силы для того, чтобы отбить новую атаку?

Борис Михайлович стоял в саду, облокотясь на перила террасы с видом человека, заглянувшего по-соседски на минуту, но заинтересовавшегося разговором. Зайти ему некогда, но и уйти, не договорив и не дослушав, обидно.

Нина хозяйничала у стола. Глаза ее блестели от сдерживаемого смеха, на щеках играли ямочки, же­сты были непринужденно свободны — визит доставлял ей удовольствие. Когда в калитке показался Андрей, оба умолкли, словно им было приятно подразнить его своими секретами.

— Проходите, Борис Михайлович, — пригласил он, поднимаясь на террасу.

— Я, собственно, только на минуточку! — ничуть не смущаясь его появлением, ответил Улыбышев. — Зашел узнать, как ваша работа.

— Заходите, заходите! — повторил Орленов.

Неизвестно, сколько времени продолжался этот ви­зит, для оправдания которого Улыбышев избрал та­кую нелепую причину. Он мог позвонить в лаборато­рию, наконец, на завтра назначен инспекторский смотр. А Нина взглянула блестящими глазами на мужа и, казалось, снова забыла о нем. Нет, право, они издеваются над ним. Этим визитам надо положить ко­нец! И Андрей с еще большей настойчивостью пригла­сил Улыбышева:

— Посидите с нами! Не страшен гость сидячий, как говорит русская пословица, а страшен гость стоя­чий…

Он не обратил внимания на то, как омрачилось лицо Нины — еще бы, гостя обидели! Ему было при­ятно видеть, как Улыбышев проглотил замаскирован­ное оскорбление. Вот единственное утешение, которое осталось отныне для Орленова, — обижать в присут­ствии жены ее поклонника. Он еще не мог даже про себя назвать Улыбышева соперником, но поклонником его называли все. Так пусть выслушивает неприят­ное, если не желает считаться ни с мужем, ни с при­личиями.

— Я, пожалуй, пойду, Нина Сергеевна, — сказал Улыбышев, совсем уже перестав замечать Андрея.— Так не забудьте, завтра ровно в два. Я заеду за вами…

— Хорошо, хорошо! — торопливо ответила Нина. Ножи, которые она протирала, звякнули в ее руках. Она еще не привыкла свободно назначать свидания в присутствии мужа.

Андрей с холодным любопытством спросил:

— Куда это вы собираетесь?

— Нина Сергеевна просила подвезти ее к порт­нихе…

— В рабочее время? И вы согласились, Борис Ми­хайлович? Завидую ей! Мне бы тоже надо завтра по­ехать в обком, но я не осмеливаюсь даже попросить машину…

— Отчего же? Пожалуйста! — Улыбышев любезно поклонился. — Не с Пустошкой ли собираетесь ехать?

— Нет, он действует самостоятельно.

— А вы все еще придерживаетесь мнения, что мой трактор никуда не годится?

— К сожалению, да! Вы ведь знаете, что сначала я был вашим горячим поклонником, а теперь Пу­стошка меня переубедил.

— А между тем все думают, что вы действуете из чисто личных побуждений! Как ошибаются люди! И еще говорят, что глас народа — глас божий…

— Как? — Орленов вскочил на ноги.

Улыбышев продолжал стоять за террасой, положив руки на перила. Только голова с откровенно наглыми глазами торчала над кистями рук, странно напоминая тот предупредительный знак — кости и череп, — что Андрей ежедневно видел на дверях своей лаборато­рии. Улыбышев разглядывал его с враждебным любо­пытством.

— Да, да, — спокойно подтвердил он. — Все так и говорят: Орленов ревнует Улыбышева к своей жене. Не правда ли, Нина Сергеевна?

Нахальное обращение к жене, о присутствии кото­рой Андрей в эту минуту забыл, чуть не сбило его с ног. Однако, быстро справившись, он в три шага пе­ресек террасу и проговорил срывающимся голосом:

— Уходите отсюда вон! Слышите?

— Я говорил вам, Нина Сергеевна, что он будет бить вас! — не обращая внимания на Орленова, сказал Улыбышев. — Честное слово, вам лучше бы уйти со мной…

— Вон! — закричал Орленов и одним прыжком перемахнул через перила.

Улыбышев отступил на шаг, но лицо его остава­лось спокойным, глаза смотрели изучающе, словно Орленов был подопытным животным.

— Орич, выйдите на минуту из вашей берлоги! — негромко позвал он.

На соседней террасе послышались шаги, вспыхнул свет, и Орич перегнулся через перила. Улыбышев хо­лодным, отчетливым голосом сказал:

— Последите, пожалуйста, чтобы этот сумасшед­ший не причинил обиды Нине Сергеевне. По поселку уже ходят слухи, что он по ночам ее избивает. Вы слышали, как он угрожал и ей и мне…

— Оставь ты их, Андрей! — плаксивым голосом сказал Орич. — Насильно мил не будешь…

— Орич, иди в комнату! — властно сказала Велигина, появляясь на мгновение в дверях.

Орленов еле дышал. Он вспомнил припадок Мари­ны, конец которого застал здесь. Что-то похожее было с ним. Может быть, и Марину довели до припад­ка при помощи вот такого же издевательства?

Он мог бы одним ударом сбить с ног Улыбышева, мог бы насладиться зрелищем разбитой в кровь его физиономии, столь ненавистной сейчас, что он с тру­дом различал ее, — ярость застилала глаза темной пе­леной. Но ведь Улыбышев как будто нарочно вызывал его на скандал. Недаром Орич оказался на террасе в тот самый миг, когда понадобился Улыбышеву. Зна­чит, Улыбышеву нужен этот скандал? Но если скан­дал нужен врагу, то его не будет!

Страшным напряжением воли Орленов сдержал свои мускулы и заставил себя подняться на террасу, пройти мимо Нины и закрыть за собой дверь в ком­нату. Когда он шел мимо жены, ее испуганное лицо на мгновение заслонило все, но он увидел в ее глазах только страх, и это почему-то охладило его разгоря­ченный мозг. Оказавшись в комнате, Андрей прислонился к косяку двери, постепенно распуская окамене­вшие мускулы.

—Зачем вы так сделали? — услышал он тихий во­прос Нины.

— Рано или поздно ему нужно было узнать все, — угрюмо ответил Улыбышев.

— Что — все? — в голосе Нины прозвучало отча­яние.

— Что я люблю вас, — бесстрастно ответил Улы­бышев.

— А меня вы спросили? Обо мне вы подумали?

— Я давно предлагал вам бросить его…

«Давно!», «Бросить!» — эти слова не умещались в мозгу Андрея. От них ломило в висках. Пошатыва­ясь, он прошел в свой кабинет и не сел, а упал на тах­ту, которая с недавних пор стала его постоянной уте­шительницей, именно с того самого дня, когда Нина впервые закрыла дверь спальни. А не тогда ли нача­лось это: «Давно!», «Бросить!»?

Он услышал шаги под окном. Улыбышев ушел. С отчаянием в душе прислушивался Орленов, — а вдруг будут слышны и другие шаги, робкие, сторожкие, заглушаемые широкими, мужскими. Нет, директор уходил один. Шаги Нины послышались в столовой. Он с отчаянной ясностью слышал, как она подошла к столу, постояла возле него, потом перешла к буфету, звякнула посудой, осторожно закрыла дверцу. Шаги прозвучали у самых дверей кабинета. Наступило молчание, тишина, в которой глухим звуком отдавались удары его сердца. Потом скрипнула дверь, Нина ощупью шла к тахте. Он и с закрытыми глазами видел, как она вытянула правую руку и, касаясь ею стены, книжных полок, подошла и опустилась на край тахты. Но она не осмеливалась коснуться его волос, как делала бывало.

— Это неправда, Андрюша! — тихо, одними губа­ми сказала Нина.

Он молчал. Она повторила сильнее, с надеждой:

— Это неправда! Я не давала ему повода говорить обо мне такие гадости! Уедем отсюда, Андрюша…

Теперь ее рука пробиралась по тахте, как краду­щийся зверек, вот она коснулась его спины, пробе­жала по плечу и дотронулась до волос. Он ничем не мог ответить этой руке. У него не было сил ни для того, чтобы оттолкнуть ее, ни для того, чтобы принять робкую ласку. Он как будто не существовал.

Нина вздохнула горестно и подавленно, как взды­хают у постели умирающего.

Все стихло в комнате и в саду. Вечерние птицы пе­рестали петь. Природа точно сделала паузу, прислу­шиваясь к тому, что происходит в доме. Судьба двух людей висела на балансе весов, и чаши их бесшумно покачивались, пока Андрей лежал в своем странном забытьи. Но вот до его сознания дошло, что Нина страдает столь же сильно, как и он, и тогда огромная мужская жалость к слабому существу захлестнула его, как волна, подняла и понесла ей навстречу.