— Почему — спекулянт? — спросил он.

— А как же! — убежденно ответил Пустошка. — Улыбышев понял, что электрификация земледелия — первоочередной важности задача. Вот он и решил сыграть на этом…

— Но это понимают и настоящие ученые! — возра­зил Орленов.

— Да! — уверенно ответил Пустошка. — Только такие ученые пытаются решать задачи, принимая во внимание все достижения современной технической мысли, а такие, как ваш Улыбышев, прежде всего стремятся вырвать куш пожирнее, а что дадут тех­нике и народу их так называемые «изобретения», им безразлично. Но так ведь и поступают вообще все спекулянты!

Как видно, это была твердая позиция инженера. Чередниченко с удивлением следила за дискуссией. Орленов с некоторым осуждением сказал:

— Федор Силыч — начальник цеха, в котором вы­полняют заказ Улыбышева. Он не согласен с создате­лем машины. Отсюда и его резкость.

— Позвольте, зачем же вы меня сюда пригласили, если считаете, что Улыбышев прав? — нахмурился Пустошка. Эта хмурость совсем не шла к нему: лицо его как бы поделилось надвое: на лбу сердитые склад­ки, а на губах все та же извиняющаяся гримаса. Так бывает в летней грозе — над головой тучи, гром, мол­нии, а в стороне — рукой подать — сияет солнце.

— Я хотел познакомить вас с нашим секретарем партбюро, — поспешил ответить Орленов и уже без прежнего энтузиазма позвонил Горностаеву.

Секретарь партийного бюро находился на ферме. Его долго искали, а когда он подошел к телефону, в голосе его слышалось настоящее раздражение.

— В чем дело, Андрей Игнатьевич? Имейте в виду, у меня в запарочном котле повышено давление, гово­рите побыстрее!

Вас хотел бы повидать Федор Силыч Пу­стошка, — сказал Орленов, не обращая внимания на возбужденную сигнализацию инженера, который раз­махивал руками и шептал: «Вместе с вами! Вместе с вами!»

— А вы бы, Андрей Игнатьевич, не ввязывались в это дело, — раздраженно сказал Горностаев. — И так пошли разные нехорошие слухи, будто вы на личной почве ссоритесь с директором, а тут еще…

— Что? Что? — переспросил Андрей. У него пре­рвалось дыхание, и от этого вопрос прозвучал так странно, что Горностаев на другом конце провода умолк. Последовала пауза, потом Горностаев уже мягче и спокойнее сказал:

Ну, если вам с этим Пустошкой не терпится, приезжайте сюда. На центральном складе стоит наш грузовик, садитесь и приезжайте…

Когда Орленов положил трубку и повернулся к Чередниченко, чтобы рассказать ей, что можно, а чего нельзя делать в его отсутствие, она нетерпеливо спросила:

— Что он вам сказал? На вас лица нет!

— Предложил ехать на грузовике, а меня укачи­вает, — с трудом пошутил Андрей. Его удивила насто­роженность Марины. Должно быть, она услышала, как дрожал его голос, когда он ответил Горностаеву, и догадалась обо всем. Андрей очень хотел бы, чтобы Чередниченко потеряла свою догадливость где-нибудь по дороге в лабораторию или проявляла на ком-нибудь другом. К сожалению, он, кажется, долго не бу­дет спокойным.

Пустошка терпеливо ждал, пока Орленов объяснял Марине порядок работы. Девушка слушала плохо, и инженер побаивался, что при такой рассеянности она что-нибудь перепутает. Этого же, кажется, побаивался и сам начальник лаборатории, потому что вдруг сви­репо закричал:

— Слушайте, Марина Николаевна, я сейчас же запру лабораторию на замок, если вы не перестанете глазеть на меня! Ведь вы совсем не понимаете объяс­нений!

После этого замечания дело пошло быстрее. Че­редниченко покорно повторяла то, что говорил Орле­нов, записывая в особом журнале порядок работ, и инженер немного успокоился. Ему так нравились эти люди, их дело, что он все время чувствовал себя не­ловко оттого, что пришел и помешал им. Конечно, его пригласили, но на приглашение-то он набился! И с облегчением вздохнул, когда Орленов сказал Марине:

— Ну вот, теперь день не пропадет, если только вы не вздумаете открывать Америку. Имейте в виду, для открытия Америки одной смелости недостаточно. Так что оставьте свои попытки по крайней мере на се­годня.

Пустошке было жаль Чередниченко, которую Ор­ленов обижал столь беспощадно. Сам Федор Силыч просто не мог себе представить, как можно разговари­вать так грубо-насмешливо с кем бы то ни было, тем более с такой красивой и взволнованной девушкой, как Марина Николаевна. Однако Марина Николаевна почему-то не обижалась, то ли привыкла к резкому характеру своего начальника, то ли считала такое об­ращение заслуженным. Про себя Пустошка подумал, что надо будет как-нибудь заступиться за бедную со­трудницу…

Прогулка по острову на грузовике инженеру очень понравилась. Машина шла под яблонями и грушами, на которых уже висели крепкие плоды, потом бежала по полям между двумя полосами начинавшей желтеть пшеницы, затем поплыла прямо по лугу, рассекая море трав, как корабль. Ему редко приходилось бы­вать за городом, и он был взволнован тем, что сразу за стенами лаборатории находились луга и сады. Вот так, вероятно, будет при коммунизме. Природа и тех­ника объединятся, не мешая друг другу. Конечно, не сразу, а тогда, например, когда ученые научатся акку­мулировать электрическую энергию в компактных чи­стеньких аппаратах, которые можно будет перевозить с места на место, как современные аккумуляторы для автомашин, только, конечно, те аппараты будут скры­вать в себе силу хорошей электростанции… Тогда от­падет необходимость в дымных печах и цехах, тогда заводы будут окружены полями и садами, как эти лаборатории острова. А вместо грузовика, стреляю­щего выхлопной трубой, людей повезут электромо­били. Почему-то ему представилось, что люди будут похожи на Марину Николаевну и на Орленова, только мужчины, разумеется, будут вежливы и мягки!

А впрочем, может быть, вместо электроаккумуля­торов будут еще более удобные установки, исполь­зующие атомную энергию. Он бы даже предпочел та­кие установки. Говорят, что наши ученые упорно и усердно трудятся над их созданием…

Орленов и Пустошка ехали стоя, навстречу ветру. Орленов упирался руками в крышу кабины, покачи­ваясь на пружинящих ногах, и задорно покрикивал, когда надо было наклоняться, чтобы ветви деревьев не хлестали по лицу. Пустошка держался за его плечи и послушно приседал всякий раз, когда Орленов командовал. Наконец он заметил, что сам-то коман­дир совсем не нагибается, и открыл глаза. Сад они уже проехали, а Орленов все еще подавал шутливые команды. Пустошке понравилась шутка, и он сам на­чал что-то кричать, оторвался от Андрея и попытался устоять на ногах, хотя грузовик на неровной дороге подбрасывало, как утлое суденышко в бурю.

— А говорили, что боитесь качки! — прокричал Пустошка.

— Почему? — удивился Орленов. И вдруг вспо­мнил слова Горностаева и свой ответ на вопрос Ма­рины. Лицо его сразу стало сухим, жестким, и Федор Силыч удивленно посмотрел на него, не узнавая ве­селого спутника.

— Горностаеву сообщили, что я выступаю против Улыбышева из личных побуждений, — сказал Орле­нов, ничего не объясняя. — Это куда хуже, чем качка на грузовике…

— А-а-а… — протянул Пустошка. — И вы не хо­тели тревожить Марину Николаевну?

— Я не хотел пускать чужого человека в свою жизнь, — поправил его Орленов.

— А мне показалось, что Марина Николаевна…— начал Пустошка и вдруг умолк.

— Что — Марина Николаевна? — раздраженно спросил Орленов.

— Нет, я подумал, как это подло — в большом деле ссылаться на мелкие чувства, — пробормотал инженер.

— Да ладно уж, договаривайте. Одни говорят, что я ревную жену к Улыбышеву, а вы уверены, что Че­редниченко чуть ли не моя любовница! Нечего ска­зать, хорошего союзничка вы себе выбрали! — сер­дито произнес Орленов.

Горечь и обида, прозвучавшие в голосе молодого ученого, направили мысли Федора Силыча по дру­гому руслу, и замешательство его прошло. Борьба, как видно, разгоралась не на жизнь, а на смерть, если противник прибегал к таким средствам. Надо было бы предупредить Орленова, что противник располагает и не таким оружием. Нельзя приглашать союзников, не раскрыв им честно опасностей, которые предстоят.