— Ничего. Да ведь с Орленовым работать при­дется недолго.

— Верно, верно, и, конечно, правильнее сосредото­чить все силы на главном участке… Жаль только, что Андрей Игнатьевич чересчур резок… — На лице Ма­рины не шевельнулся ни один мускул. Тогда Улыбы­шев попытался бросить еще один пробный шар: — А что, если мы подбросим Орленову и вычислителя? Работы у него и в самом деле предостаточно! А Нина Сергеевна, по-моему, как раз освобождается.

— Как хотите, — вежливо ответила Чередниченко, но он успел уловить маленькое облачко, промелькнув­шее в ее глазах.

«Ага! Так, так…» Он потер подбородок, широко улыбнулся и заключил:

— Впрочем, вы сами отлично справляетесь с вы­числениями, я и забыл…

— Возможно, я справлюсь, — без энтузиазма ска­зала Чередниченко.

Но Улыбышев опять-таки успел заметить искорку в ее глазах. Да, недурно уметь читать в человеческой душе. Он потер руки и сел, чтобы написать требуемое распоряжение.

Чередниченко скромно стояла перед ним. Обычно очень нарядная, сегодня она была одета просто, словно хотела казаться как можно скромнее и незаметнее.

— Благодарю вас, — тихо произнесла она, взяв распоряжение и прочитав его. Как видно, форма ее вполне удовлетворила, потому что она улыбнулась директору и медленно вышла из кабинета.

Но Борис Михайлович больше не смотрел на нее. Мозг его работал лихорадочно, скачками, как бывает, когда рождается нечаянное открытие.

Выждав несколько минут после ухода Чередни­ченко, директор отправился на обычный обход своего хозяйства. Ритуал этого шествия был разработан весьма тщательно и поддерживался им неукосни­тельно, как бы ни был он занят или озабочен.

Открывая первую дверь, он с порога продеклами­ровал:

И декламация, и дружеская улыбка, и ответные приветствия сотрудников были так давно и тщательно отрепетированы, что обычно все выглядело как сцена из оперы в Большом театре. Но на этот раз в ансамбле прозвучала фальшивая нота, досадно портившая об­щее впечатление. Нина Сергеевна Орленова, сидевшая в компании арифмометра и логарифмической линейки над листами формул за столиком вычислителя, словно бы и не заметила прихода директора. Она продолжала вертеть ручку арифмометра, который стучал, как пулемет.

Подчиненные обязаны видеть директора. И Борис Михайлович, несколько сдвинув брови, направился к столику Орленовой.

Впрочем, в эту минуту Нина Сергеевна закончила серию вычислений и, торопливо записав полученное число, повернулась к нему с самой любезной улыбкой. Борис Михайлович не мог не вздохнуть, если и не вслух, то внутренне.

В комнате вычислителей работало больше десяти человек, но ни один не пропустил этой сцены. Если даже допустить, что никто из них не знал об их предшествующей встрече, то все знали (вот вечное про­клятье маленьких учреждений!), что директор нерав­нодушен к новой сотруднице. А ощущение того, что на вас глазеют, как в театре, плохо действует на само­чувствие даже такого самоуверенного человека, как Борис Михайлович.

А Нина Сергеевна была необыкновенно хороша в это свежее летнее утро! На ней надето платье, со­тканное — в этом он мог бы поклясться — из солнца и морской волны. Гордая головка со смуглым лицом, с неправильным носиком, с чувственным ртом подни­малась из воротника, как из пены прибоя. Глаза были слегка насмешливы, но в то же время излучали вни­мание к подходившему. Все в ней — глаза, волосы, смуглая кожа, улыбка — чрезвычайно волновало Бо­риса Михайловича, хотя на посторонний взгляд Нина Сергеевна, вероятно, выглядела очень обычно. Жен­щина нашла бы в платье Нины Сергеевны много из­битых линий и лишних складок, незаинтересованный мужчина не преминул бы отметить, что Нина Сер­геевна не так уж красива. Но незаинтересованным просто искать и находить недостатки. Отвергнутому влюбленному куда труднее…

— Вы не знаете, как здоровье Марины Нико­лаевны?— вполголоса спросила она.

Да, Нина Сергеевна принадлежала к тем женщи­нам, которые считают нападение лучшей формой за­щиты, он это понял.

Ну что же, надо сбросить маскировочную сеть с пушечной батареи. К женщинам следует относиться без жалости, иначе они уверуют в свою безнаказан­ность и не дадут вам житья. Кто-то из философов го­ворит, что к ним надо подходить с плетью. Он при­ятно улыбнулся и ответил:

— Я и не знал, что она больна. Наоборот, сегодня она выглядела значительно решительнее, чем всегда. Только что она заходила ко мне и потребовала назна­чения в лабораторию к Андрею Игнатьевичу…

— И вы ей, конечно, не разрешили? — на лице Орленовой жили только глаза и улыбка, и в глазах проглядывал испуг, в улыбке — опасение.

— Почему же? Я думаю, они сговорились с Анд­реем Игнатьевичем заранее. Ему необходима помощ­ница, а Марина Николаевна весьма упорная женщина…

Короткий взгляд, проникший сквозь ее расширен­ные зрачки куда-то глубоко-глубоко, может быть прямо в душу, вдруг открыл ему Нину Сергеевну так, как он, наверно, никогда бы не узнал ее, проживи бок о бок годы. Она боялась быть отвергнутой и была мстительна. Улыбышев не стал торжествовать свою победу и только скромно спросил:

— Могу ли я навестить вас вечером?

— Пожалуйста, — холодно сказала она. Но беглый взгляд, который Нина Сергеевна бросила на него, по­казал ему, что она не понимает, как он осмеливается вновь напрашиваться в гости, и любопытство ее за­дето. Неужели он так влюблен, что даже позор недав­него изгнания на него не действует? И в то же время во взгляде ее промелькнула надежда.

Улыбышев понял — Нина Сергеевна страстно хо­чет помирить его с мужем. Ну что же, пусть, он согла­сен идти любым путем, лишь бы достичь победы.

Он был вполне удовлетворен результатами малень­кого сражения. Взглянув на итоги вычислений Орле­новой и попросив для приличия проверить одно из них, хотя цифры заслоняла зеленоглазая русалка в мор­ской воде и золоте, он отошел ко второму столику, к третьему и, наконец, выбрался на свободу. Там он прислонился к стене и тяжело вздохнул. Неужели он в самом деле так очарован Орленовой, что замыслы Райчилина тут ни при чем? Проведя рукой по лицу, словно этим жестом можно было стереть ее образ, он медленно направился дальше. На сердце была стран­ная тяжесть. Теперь он уже жалел, что швырнул мину замедленного действия в благополучный мирок Нины Сергеевны Орленовой. Не так ли переживал он сам первые намеки бывшей своей жены на то, что она не может оставаться с ним? В конце концов, это было отравленное оружие, стоило ли браться за него?

Но в то же время обиженная душа его взывала к мщению. Для того чтобы проникнуть в крепость, надо прежде всего взорвать ее. А дом Нины — ее крепость. Пусть только качнутся стены крепости, и Орленова сама протянет руки за помощью. И протянет их к нему! И он спасет ее…

Он шел и разговаривал сам с собой, спорил и до­казывал, подтверждая известную истину, что влюб­ленный не бывает одинок. Он или уговаривает люби­мую, или ссорится с нею.

2

Андрея до такой степени поразило появление в его лаборатории Чередниченко с предписанием Улыбышева немедленно приступить к работе, что он, читая бумагу, забыл даже поздороваться. Марина ждала, неторопливо оглядывая лабораторию. Сконструиро­ванные и оказавшиеся негодными образцы приборов лежали в углу, как на кладбище, словно испытатель нарочно оставил их, чтобы они постоянно напоминали ему о тщете усилий. «А впрочем, — подумала Ма­рина,— может быть, сильные люди так и должны по­ступать, чтобы всегда иметь возможность проверить, на чем же они обожглись в предыдущий раз?»

— Вы забыли мое имя? — усмехнулась она, когда Орленов, опустив руку, в которой трепетала, словно уже успев наэлектризоваться, злополучная бумажка, посмотрел на свою новую сотрудницу.