Потрогав нос, Лев Алексеевич удостоверился, что он на месте, и одел окуляры. Правое стекло треснуло, но от шока медик этого не замечал.

- В общем, вы врач, - напомнил Вова. - Вам платят за то, чтобы Кристина встала на ноги, если я опять не понимаю что-то превратно.

- Молодой человек, на вид вы умнее, - заговорил Лев Алексеевич, оправляясь от нокдауна. – Может, я залез не в ту лузу…

- Вы залезли не в ту постель, - кивнул Вова.

- Поверьте, лично к вам у меня никаких претензий…

- Верю. Вам платят за что?

- Молодой человек, а теперь уже вы лезете не в ту лузу. - Платят - не платят, встанет на ноги - не встанет, - как просто! – заговорил Лев Алексеевич, сделав умное лицо. - Но болезнь - не бизнес-план, это живой человек. Один простой вопрос: вам когда-нибудь доводилось не вставать на ноги в течение недели? Совсем не вставать?

- Нет.

- А вы попробуйте. Или хотя бы представьте. Представьте, что вы никогда не встанете на ноги…

- Я представляю, приятного мало. Что значит, никогда? Вы хотите сказать, у Кристины нет шансов?

- Только не деритесь, мы же взрослые люди. Шансы есть у всех. Но все разные. Как ни старайся, церебральные параличи полностью не восстанавливаются. Я не могу угадать, насколько продвинется восстановление. Судя по всему, за последние два месяца реальных улучшений функций опорно-двигательного аппарата не было.

- Вы хотите сказать…

- Да, да, я хочу сказать, что требовать от Кристины полноценности, значит, убить ее. Нет улучшений, не значит, что нет возможностей. Возможности пока есть, но с каждым днем они тают. У Кристины нет главного – желания встать на ноги. Здесь у нее, - доктор постучал по голове, - незнамо что. Полный винегрет, апокалипсис каждый день. Не из-за ног, милый мой, из-за, вас. Она не может толком сконцентрироваться на своей главной задаче, на лечении.

- Вы считаете, она всю жизнь проходит на костылях?

- Ну почему ж на костылях? Вчера ей купили коляску. Вас это отрезвило? - Лев Алексеевич внимательно осмотрел Володю.

Тот выглядел пришибленным.

- О какой «всей жизни» вы говорите, проницательный мой? – Продолжал доктор. - Нежели вы полагаете, что в том взвинченном состоянии, в какое парализованную девочку приводят сказки о принцах, есть шанс прожить долгую жизнь?

- Думаете, она опять попытается… - Вова замолчал. Произнести «наложить на себя руки» не повернулся язык.

- Не знаю, - пожал плечами медик, - что у нее на уме. – По неофициальным данным, каждый третий человек в подобной ситуации пытался покончить с собой. Многим это удавалось. У Кристины, к тому же, есть опыт… Ей в голову может прийти, что угодно. С моей точки зрения Кристина давным-давно здорова. Но… целыми днями сидеть на одном месте, - это ад. Сидеть и безнадежно любите принца - это ад вдвойне. – Глаза медика пронзительно уставились на совсем поникшего принца. – Владимир…

- Да?

- Это действительно важно. Вы ее любите?

Вова молчал.

- Вы любите ее такой, какая она есть? Или все-таки надеетесь, что она станет лучше или вдруг начнет бегать и прыгать? Вы можете любить ее такой, какая она есть? У вас достаточно сил?

Взгляд Вовы упал на нелепые ортопеды, которые неряшливо бросили возле журнального столика. Заметив это, Лев Алексеевич нагнулся и аккуратно поставил ботинки возле кровати.

- У вас перехватывает дыхание, когда вы видите на девушке такие ботинки или то, как она передвигается на костылях?

- Перехватывает, - признался Вова.

- Эх, Володя, Володя… «Платят – не платят»… Если б я искал место, где «платят», то давно бы сидел в банке. Жизни – это вам не театр, здесь за все приходится нести ответственность…

Вова, наконец, понял, что собеседник его достал. Он не мог понять, чем именно: снисходительным тоном или беспардонностью, с которой он лез в чужую постель, или противоестественной нежностью, с которой он передвигал с места на место ортопеды Кристины.

- Слушайте, вы! – сорвался вновь Вова.

Лев Алексеевич машинально закрыл нос руками. Однако Вова не ударил его, а, схватив за шкирку, припер к книжному шкафу. Зазвенели стекла.

- Ты что несешь?! Ты запарил меня! Думаешь, я не знаю, где жизнь, а где театр?! Думаешь, мне пять лет?! Думаешь, я здесь развлекаюсь?! Тебе платят, и хорошо платят не за то, что бы ты лез в чужое белье!

- Убери руки! Убери руки! - тараторил Лев Алексеевич: - Я сказал, убери руки, дегенерат! Ты так ничего и не понял!

- Я десять лет не выходил из себя, Лёва! - сопел Вова. - Занимайся своим делом, а не копайся в чужом белье!

- Убери руки! - шипел доктор. - На нас смотрят! Мы же взрослые люди!

В дверях, широко осклабясь, стоял Гарик:

- 0, махач, блин! Га-га-га! Вовчик, мочи его!

Отпустив медика, разъяренный Володя двинул на пацана:

- Чего тебе надо?! Ну-ка, иди! Иди, погуляй!

- Сам гуляй! Га-га! - Шустро улизнув от лап Вовы, Гарик укрылся за спиной остолбеневшего Льва Алексеевича: - Лева, а я все слышал!

- Дегенерат! - ругался врач, приводя в порядок внешний вид.

- Лёва, бляха-муха! - обиделся Гарик.

- Какой я тебе Лёва?!

- Я сказал, что я все слышал, - повторил пацан.

- Что слышал?

- Короче, Лёва, после всего, что тут было, с тебя причитается.

- Что еще за новость?

- Вовчик, объясни Лёве, что значит причитается, - попросил Гарик. - Он не въезжает.

Молчавший Вова метнулся, было, к мальчишке, чтобы отвесить душевный подзатыльник, но тот с хохотом увильнул и опять спрятался за «Лёвой». Плюнув на обоих, зашкаливший как бык на арене Володя направился в прихожую обуть кроссовки, да сбежать отсюда, покуда цел, и пока с него самого ничего не «причитается».

Дождавшись, когда минует угроза подзатыльника, Гарик вернулся к баранам:

- Бабки гони, Лёва.

- Какие бабки? - не понял тот.

- Двадцать пять процентов с выручки.

- Какие проценты? - У медика наметился нервный тик у левого глаза.

- Мать тебе платит? - Отбросив легкомысленные смешки, Гарик заговорил конкретно: - Считать умеешь? Три части берешь себе, одну отдаешь мне. Если завтра не покатят бабки, скажу мазеру, что у сеструхи два месяца нет улучшений, - ты так сказал, - и что она останется хромой, а ты здесь только имитируешь.

Лев Алексеевич медленно снял разбитые очки. Выглядел он скверно. Как после бури.

И тут свершилось. Как гром из свинцовых туч щелкнул дверной замок. Возня мигом прекратилась. Володя в одном башмаке застрял в прихожей. Лёва с Гариком уставились на входную дверь из комнаты.

В раме распахнувшейся двери все увидели фигуру Кристины, повисшую на костылях. Молча вошел Лёля со сложенной коляской, опустил на колеса, вкатил в дом.

- Всем привет! - объявила Кристина.

Она забралась в прихожую и столкнулась с Вовой, одна нога которого была в кроссовке, а другая в тапочке.

- Ты сюда или туда? - спросила Кристина.

- Туда.

- А зря. - Она зашагала дальше. – Будет интересно.

- Могу и остаться

- И вы тут? - Кристина доплыла до Льва Алексеевича. - Как дела?

Ее конвульсивные шаги в блестящих желтых гетрах производили неизгладимое впечатление. Особенно кислотный прикид и оранжевые кроссовки на красной подошве потрясли медика, он был здесь самым консервативным.

- Гм, гм... Вы уже не носите прописанную обувь? - зачем-то спросил он, откашлявшись, в кулак, наверно, чтобы сказать что-то строгое, медицинское.

- Нет, можете забрать, носите, сколько угодно, если вы их так любите. - Кристина остановилась посреди комнаты и прогнула спину, так что ляжки из-под мини-юбки выпятились перед Левой. - Забирайте, не стесняйтесь. Меня они, честно говоря, достали.

- Гм, с вами все в порядке?

- Если порядок, когда тетка болтается в воздухе, у меня полный порядок. А у вас?

Леля помог ей опуститься в коляску. До Льва Алексеевича, наконец, дошло, что ему пора прощаться.

- И у меня, - сказал он.

- Ну и до свидания! - Кристина попрощалась первой.